Отец

Горячая вода, аптечный запах календулы и ромашки, следы босых ног на скользкой плитке и округлый край ванной. Теперь тяжело справляться без чужой помощи, а демон не подпускает никого другого, всё делает сам. Вот и теперь понёс любовницу в ванную на руках, хотя и должен был ехать на встречу с поставщиком. Обнажённая спина и грудь, излишне резкие линии худых плеч, бёдер, бледная кожа почти просвечивает - он знал её тело наизусть, но сейчас разглядывал, словно впервые, отмечал, как сильно она изменилась за последние месяцы… Засмотрелся. Отвлёкся, полотенце выскользнуло из рук и упало на мокрый пол – Бенуа пропустил мимо ушей добрую половину фразы и ухватился за последнее слово: - Отец?.. – переспросил Эктор и недоверчиво усмехнулся отражению вампирши в большом зеркале. – Звучит весьма нелепо. - А как ещё? – тихий смех вместе с паром растворялся в тёплом влажном воздухе. Демон помог любовнице выбраться из ванной и, закутав её в полотенце, вновь обернулся к зеркалу. Свободный халат темного шёлка лег на голые плечи, она широко улыбнулась, устраивая руки на шее любимого, обнимая его со спины. – Разве месье Бенуа не осознавал до сих пор, что у него будет ребёнок, м? Как осторожно она прижимается сзади, как целует в плечо, как смотрит из-за него в зеркало. По ту сторону кованой рамы целый мир, и в нём, наверное, всё несколько иначе. В нём демон Марбас ожидает рождения наследника без тени волнения, без тревоги и бессонницы. Он сдержанно поджимает губы при разговоре с врачом после осмотра и деловито жмёт ему руку, он уже приготовил детскую комнату, дал все необходимые распоряжения слугам. Он уже перешагнул через немилость собственного родителя, что пожелал отречься от пащенка нечистой крови. Он уже прикидывает, с каким фамильным клинком будет упражняться в фехтовании подросток, и не важно, сын будет или дочь. Только всё это там, за зеркалом, чуть надтреснутым в нижнем углу: не знаешь – так и не заметишь. А в комнате рыжее пламя свечей дрожит, пар над горячей водой, капли на стекле, и в запотевших разводах силуэты: с виду обычный мужчина – взрослый, нагой и немного растерянный, его женщина – прекрасная, уставшая и беременная. А ещё на этой хрупкой живой картине есть тот, кого пока не видно. Да, пока, но срок уже через неделю, и семь дней - чудовищно мало. Эктор развернулся в податливой клети женских рук, что обнимали за шею, и поцеловал знакомые губы, всё ещё отзывчивые, ласковые. Что ей ответить? Что просто не может поверить? Что притащил её в свой дом едва ли не насильно, намеревался защитить от гнева старейшин и не рождённого ещё младенца, и мать его, но так и не понял, что станет для него отцом? Взаправдашним, самым настоящим, реальным. Таким, на чьи плечи ложится ответ за две жизни, к кому приходят за советом и благословением, со сломанной игрушкой и жизнью, с разбитым носом и сердцем. Сумеет? Готов ли? Он сам не знает толком, и словно в укор таким мыслям в ладонь теперь что-то мягко ударило - это ребёнок снова принялся толкаться. Мокрые пальцы поверх широкой ладони, что осторожно поглаживала живот, тихий вздох, звон битых капель на холодном мраморе. - Я осознавал, что у меня будет ребёнок, - Эктор отнял руку и задумчиво потёр одну ладонь другой, вновь усмехнулся, даже не пытаясь отыскать во взгляде напротив участия. - Только не осознавал, что у ребёнка буду я. Улыбка на женском лице померкла. Она опустила руки и отвела взгляд конфузливо, словно обозналась и обняла не того. Перепутала с тем, кто в зеркале. Тёмный коридор, полоска яркого света под закрытой дверью, какая-то беготня на этажах, стоны и крики, вопли, жуткие в своей реальности. Бенуа невидящим взглядом сверлил потолок, сползая в кресле всё ниже. Он нарочно поставил его здесь, напротив двери в собственную спальню, где вот уже полдня на постели, что некогда была ложем, мучилась любимая женщина. Полупустой кувшин вина на полу, пальцы уже онемели от того, сколь сильно их вжимают в стекло бокала, а во рту всё равно сухо. - Несите ещё воды, - голос в комнате, служанка выскользнула в коридор, и демон даже попытался разглядеть хоть что-то за распахнувшейся на миг дверью. Попробовать еще раз - он уговаривал и упрашивал сам себя. Бокал опустился на пол со стуком, Эктор сосредоточился снова. Попробуй разобрать в этом ворохе ужаса и боли хоть что-то! Но Бенуа пытался. Пусть самого уже мутит, пусть перед глазами всё плывет от чужой муки, но чем больше боли пропускал он через себя, тем меньше приходилось испытывать ей. Лишь бы оставалась в сознании. Лишь бы не прекращала слушать ободряющие оклики и повитухи, и собственного сердца, и того второго, что билось пока ещё внутри неё. Очередная схватка в спальне, очередной приступ тошноты и спазм в коридоре. Да как же она терпит это?! Демон Марбас - стирая пот со лба и слезы с глаз, он тяжело дышал сквозь стиснутые зубы и елозил на кресле от того, как невыносимо дергало и жгло сейчас спину, клейменую печатью. Сумбуру в мыслях не было конца. Он бредил, проклиная всё на свете вместе с болью, что драла изнутри кожу и шкуру, что выворачивала наизнанку. Пара символов неповторимых, как сама душа. Печать свободного демона на теле обреченного – какая гнусная, подлая выходка со стороны его собственного родителя. Обязать ребенка тянуть чужую лямку, под благовидным предлогом затянуть его в кабалу племени. Да неужто все демоны поголовно обречены нести на себе печать предков? Отвечать за их выбор, за их дела, за их грехи? Он помнил тот день, когда получил своё клеймо. Никто ему не объяснял, никто его не спрашивал, никто его не пожалел, и только от боли первого прикосновения хотелось лезть на стену. Совсем как сейчас. Минуты тянулись часами, и Марбас давно потерял счет времени. Он то метался из угла в угол, то оцепенело таращился в пространство, пил, курил, беспокойно прислушивался и от часа к часу пытался ослабить чужую боль, да только без пользы: на ее место приходила новая. Еще один вскрик и протяжный стон – Эктор вскочил на ноги, но голова закружилась, и его повело в сторону. Сбитый бокал покатился по полу, скрипнули зубы, засвистели шумные выдохи, затрещала взмокшая кожа, расползаясь и обнажая под собой чёрную шкуру. Рычание рвало воздух в плотные сгустки, смешанные с эмоциями и нарастающей болью, предела которой, кажется, не было вовсе. Прошмыгнула мимо служанка с ведром в руках, и хлопнула дверь, а он не слышал, не видел, не замечал ничего вокруг. Держась за стену и согнувшись пополам, он отчаянно пытался заглушить ту мучительную пульсацию, с которой сокращались мышцы. Ком в горле, удушье, стенания за дверью, и сердце кровью обливается, и хочется лишь одного: чтобы закончилось всё это поскорее. В груди бешено стучало, вдох до рези в легких, и… боль ослабла так внезапно. Затихла, сошла на нет, когда воцарившуюся на миг тишину нарушил детский плачь. Открылась дверь, от дневного света глаза заслезились, и Марбас прикрыл их рукой, услышал сквозь гул собственной крови в ушах это участливое «можете войти». Он бы и рад, да ноги не идут, и язык присох к нёбу, и пальцы вросли в дверной косяк. Пара шагов через силу. Эктор провел ладонью по щеке: он уже почти не дышал и переводил взволнованный взгляд с одного лица на другое, пока не встретил то самое – раскрасневшееся, мокрое, измученное. И он бы пошёл к ней. Он бы забыл о прочем, он бы плюнул на прошлое. Он бы кинулся ей в ноги за то, что обрек на муку, какую сам бы не перенёс, но его кто-то придержал за рукав, потянул за руки и опустил в них сверток мягких одеял. - Это… - Мальчик, - служанка поправила руку Бенуа, чтобы тот аккуратно поддерживал голову младенца. - Мальчик, - на этом выдохе закончился воздух. Иссякли сомнения, страхи, неуверенность, и не осталось ничего, что напоминало бы его прошлого. Теперь существовало два Марбаса: до и после. Темно-синяя кожа всё ещё горячая, пятнышки крови на щёчке, на лбу, на крохотном кулачке, что сжимает край одеяла. Какой же он тяжёлый, или это руки вдруг ослабели? Но от ощущения живого веса на них забывается прочее: и тошнота, и спазмы в животе, и резь в груди, и жжение промеж лопаток, и только колени отчего-то трясутся. Эктор подошел в постели. Раскинувшись на одеяле, роженица ворочалась неловко, чтобы служки убрали испачканные простыни и полотенца, и всё это время наблюдала за ним. Не за сыном – за любовником. Запах пота и крови. Бенуа аккуратно присел рядом у изголовья, поцеловал её в мокрый лоб, стирая щекой взмокшие пряди волос. Он в первый и последний раз поцеловал уже не любовницу, но мать своего ребёнка, и сделал это с благодарностью безмерной, которую не выразить словами, не воплотить делом, нет. Её можно только почувствовать, закрыв глаза, прижавшись ближе, открыв разум и сердце. Слабый голос, охрипший и севший от крика: - Назови его… - Жан-Клод, - малыш заворочался в одеяле, то и дело жмурясь и снова широко открывая глазки. Словно понял, что говорят о нём. - Жан-Клод Бенуа, - тихий шёпот, и вот уже тяжесть опустилась на руки матери, на её живот, только теперь снаружи. И ничего не трогало в этот момент. Хрупкая иллюзия счастья, исполненная надежды на лучшее, на будущее, на то, что всё ещё будет вот так, на троих, и целого мира будет им мало, но и вот этой постели сейчас достаточно, света из приоткрытого окна, тихого шуршания ткани, осторожных касаний и одного сердца на всех.

***

Воздух пошел рябью. Как он мог надеяться? Зазвенели стекла, треснул паркет, посыпалась штукатурка. Как он посмел ослушаться? Треск дерева и жар огня объял комнату, в россыпи осколков отражалось бледное лицо и таяло будто воск. Все задрожало, напряглось, стянулось в петлю на узле и растаяло, Эктор дернулся и проснулся. Как хрупко счастье, и как остры его осколки. В распахнутом окне догорал закат. Полупустой бокал, камин, дымящийся котел с противоядием для вампира, пустая склянка на столе – Марбас задремал в кресле в своем полуразрушенном кабинете. Раскрытая расходная тетрадь лежала поверх прочих бумаг, и запись поперек страницы в росчерках и кляксах была сделана совсем недавно: «Они не обязаны расплачиваться за наши грехи». Бенуа глотнул вина чтобы смочить губы - привкус горький, только не алкоголь тому причина. Всё могло быть иначе. Всё должно было случиться иначе, да и он ведь хотел другого. Он действительно хотел стать отцом. Хотел, но не умел им быть, и что в итоге? Мигрень сверлила висок, спину подергивало, но размышления сами лезли в голову уже который день. «Он будет проклинать меня так же, как я когда-то проклинал своего отца. Подобно ему и я стану презирать сына… Еще одна неудачная копия прошлого поколения. А есть ли выбор? – невесело усмехаясь, он провел пальцами по всё ещё свежим чернильным строкам от руки подмастерье. – Есть ли в действительности выбор в этой чёртовой жизни? В этом проклятом капкане?» – тяжёлый вздох, глоток и какой-то отчаянный взгляд на край заходящего солнца, словно бы там, в весеннем небе висел ответ узором редких облаков, и можно попытаться разглядеть его сейчас. Скрип половиц на лестнице и шаг от открытой двери, уверенно, без стука. Давно возмужавший голос полукровки нарушил тишину: - Отец… Если и был ответ в небе, Эктор не успел разглядеть.