Ты сотрёшь всё, что было, из памяти. В прах — мосты. Уберёшь все ненужное, то, с чем расстался ты. Ты начнешь жизнь по новой, сначала, и он начнёт. Кому-то падение в пропасть, кому-то взлёт. Но сказать «прощай» всё равно никогда не сможешь. Он с тобой будет вечно. Губами. Глазами. Под кожей.
Чиро ненавидит слёзы. Особенно слёзы Марко. Особенно, когда тот плачет искренне и не может сдержаться. Особенно, если из-за Роберта. И поперек сказать ничего нельзя, можно лишь прижать к себе и разрешить дать волю эмоциям. Потому что ни одно слово не поможет — лишь усилит боль. При родных плакать нельзя. Расстроятся. При Обаме плакать нельзя. Засмеёт. При Кевине плакать нельзя. Начнет неуклюже утешать, как умеет, расскажет несмешную шутку, а закончится всё упрёками: «Не будь ты бабой, заебал уже, честно!» При Чиро плакать можно. Его молчание и невесомые объятия действуют как анестезия. Марко знает, что каждой своей слезой медленно убивает Чиро. Робко об этом догадывается, но не говорит вслух. А остановиться нет сил. Иммобиле не закатывает глаза, не смеётся над чужим спонтанным горем, он принимает его на себя. Приехал по первому же звонку, наврал что-то быстрое Джессике на автомате и приехал. Не смог бы — потом бы себе не простил. А ведь это единственная возможность стать ближе. Марко не пустил его в спальню, хоть Чиро и заметил за приоткрытой дверью смятую постель. Левандовски здесь был пару часов назад. Вот оно что. Они лежат в гостиной, Марко периодически хлюпает носом и без остановки говорит-говорит-говорит, даже не мысля о том, что собеседник вряд ли поймет его до конца. Боль чувствуют без слов. – Эта тварь приехала просто так. Друзей навестить, мол, скучает, столько времени здесь провел. Ничего подобного. Ему просто нравится травить мне душу. Он приезжает внезапно, снова рушит всё, а потом меня можно больше не помнить, «я больше к тебе не приеду». Годовщина у нас, чёрт бы её побрал. Годовщину на кладбище справляют, блядь. Марко ненавидит себя за то, что плачет, за то, что нескончаемым потоком из него выливаются все самые отвратительные чувства, за то, что он сейчас не один и позволяет войти в свой изрезанный шрамами и обидами мир постороннему человеку. Да какой Чиро посторонний. Он уже знаком с каждым тараканом в голове Марко и при встрече готов здороваться. Он ловит каждое незнакомое слово. Тот, кто по обыкновению болтает больше всех, оказывается самым внимательным слушателем. Два года на циферблате. Два года минуло с той самой смерти. Два года назад Марко сдался. И сегодня сдался. В честь праздника. А нужно было сказать: «Хватит». Необходимо было сказать: «Хватит». – Знаешь, хватит, - с опозданием в пару часов. Тот единственный случай, когда лучше никогда, чем поздно. Рыдания постепенно сходят на нет, а слезы впитываются в ткань футболки. Надо бы освежиться. Включить в ванной холодную воду на всю мощь и подставить голову под струю — в самый раз. Слушателям тоже нужно приходить в себя. – Я уйду, и он меня больше не потревожит. Он не посмеет, - слышит Иммобиле из-за спины. Он вглядывается в свое отражение, проводя рукой по мокрым волосам. Чужое движение. Чиро знает почти наверняка, что будущее Марко не черно-жёлтое и не белое. Его будущее относительно красное. Потому что он не выдержит и сорвётся. Плюнет на всё и сорвётся. Потому что это сильнее его самого и найдет везде, куда бы он ни прятался. Чиро искренне надеется, что это первый и последний вот такой срыв Марко. Что дальше улыбаться он будет чаще, что Иммобиле будет как можно чаще заставлять его улыбаться. Потому что эта кривая улыбка за короткое время успела стать до безумия родной и постоянно нужной. Чиро знает, что главное - не влюбиться. И он почти следует своему завету. По крайней мере, он себе в этом не признается. Они вместе завершат сезон, стараясь принести как можно больше пользы своей команде. А потом Марко примет решение. Может быть, при стечении обстоятельств он даже останется в родном городе. Вероятность этого — один процент, не больше. И в июле в жизни Иммобиле всё встанет на свои места. И слёз уж точно больше не будет... ...ан нет, будут. Ошибочка вышла. И вероятность этих слёз — оставшиеся девяносто девять процентов. Только изредка проливать их будет другой человек. Тот, что всегда смеется и по обыкновению много болтает. Тот, кто сейчас отражается в зеркале.Вот я здесь. Забирай. Хоть всё сразу, хоть всё по частям. Ты давно говорил, что тебе не хватает тепла. Я люблю тебя без сомнений, тревог и зла. Пусть тебя согревая, в конце я замерзну сам.