***
- О, конечно, а ты настолько не боишься меня, что вчера до утра не набрался храбрости выглянуть в окно своей спальни, по стеклу которого так протяжно скребла ветка. И сегодня тебе снова покажется, что это длинные-длинные когти вампира из того самого кино, которые вы с друзьями посмотрели в четверг... – Бугимен уже сидит на стуле в комнате Роберта, лениво скребя чёрным ногтем набивную подушку. Роберт всегда сваливал эти царапины на толстого кота своей мамы, частенько топтавшегося в его кровати, но в глубине души догадывался, что пушистый Саймон вряд ли красит когти чёрным лаком. Мальчик вообще был крайне непослушным, хотя и добрым малышом, верившим в чудеса и тайны, а также обожавшим кошмарные истории, что несколько льстило Бугимену. Роберт всё-таки набрался храбрости, выждал, пока в доме стихли шаги мамы, а под дверью родительской спальни погасла полоска света, и откинул одеяло. Босые ноги прошлёпали по полу в сторону заветного ящика и пульта от телевизора. Загорается робкий свет карманного фонарика, шуршат бумажки в столе. Бугимен щёлкает пальцами, и неплотно закрученная крышка фонарика слетает, отпуская в свободное падение пару батареек, которые тут же закатываются подальше под стол. Комната возвращается в плотную темноту. Роберт нервно вздыхает, оглядывается, но всё-таки лезет под стол, за что получает крепкий щелчок от холодных пальцев по носу, и тут же ретируется под одеяло. - Смотри у меня, - отчётливо шепчет сквознячок в занавесках, - не вылезай от туда до первых солнечных лучей, ведь в темноте может прятаться что угодно. Ты же не хочешь, чтобы я тебя проглотил? Бугимен обходит кругом его кровать, пока мальчик нервно дышит под одеялом, прислушиваясь к шагам неведомого и отрицаемого чудовища, и открывает дверцу шкафа, его дорогу в любую детскую комнату, по которой он проводит в сны деток ночные страхи. Напоследок оглядев свою работу в качестве упорно пытающегося уснуть Роберта, ночной кошмар с кривой улыбкой скрывается в шкафу. Нужно было ещё напомнить Сьюзи из Ванкувера, что с прогулок нужно возвращаться до темноты и по первому звонку мамы, а Калеб из Детройта нарисовал Бугимена в костюме Санты, хотя ему уже дважды был сказано рисовать на уроке самого Святого Ника, и, как он сам правильно догадывался, заслужил отличный кошмар за диверсионную попытку подрыва авторитета ночных страхов. И вообще, разве можно рисовать Бугимена в виде гоблина или высушенного волшебника? Бугимен, конечно, не был ни гоблином, ни высушенным волшебником. Он вообще не был «им». Бугимен была «она», причём она обладала женственной фигурой, небольшим ростом, не затруднявшим путешествие по шкафам, содержимое которых в детских обычно пребывает в жутком беспорядке, и вполне приятным человеческим лицом, с парой теплых медовых глаз, взгляд которых пронизывал даже самые густые тени. В общем, Калеб, нарисовавший двухметровый субъект, с лицом в виде сморщенной картофелины и очень зубастым ртом, несколько промахнулся относительно оригинала. Бугимен или Бука вообще несколько страдала от несоответствия своей внешности царству ужасов. У её коллег была шерсть, рога, когти, головы в виде черепов, глаза на ладонях, несколько дополительных голов или рук, чешуя или длинная чёрная мантия из болотного тумана и свисающие куски плоти, на худой конец. Бугимен же была прозаична до безобразия, потому что выглядела как человек, настолько обычный человек, что могла бы беспрепятственно прогуляться по людным улицам вечерком, если бы у неё возникло такое желание. Спасало только почти безграничная возможность изменять свою внешность, вытягивая череп в тысячах оскалов. Впрочем, её повелителя это не беспокоило. Морок или Смолка (прим. Pitch - "смола"), которому подчинялась Бугимен, владетель ночных детских страхов, был самим Королём Ужаса и Кошмаров. Морок был высок, худ, обладал острыми зубами, которые придавали его улыбке особый хищный блеск, а его чёрные волосы были взметены вихрем заполняющих его кошмаров, и посмертно зафиксированы в таком положении, что придавало его образу особый шарм. Он был некрасив, но обаятелен, не жесток, но беспощаден, а также постоянно имел столкновения с духами Хранителей снов, защищающими людей от отчаяния страха, в силу того что отвечал за распространение собственно страха над миром людей. Морок в жизни был воином и сохранил страсть к военному накалу страстей и после становления Королём Кошмаров. От его прикосновения солдаты окаменевали перед лицом смертельной опасности, его кошмары в образе ужасных хищных коней, драконов и ядовитых насекомых неслись на солдатов, бегущих в атаку, разбиваясь чёрным песком о римские щиты, македонские копья, мечи крестоносцев, штыки и каски немцев и русских, и забивая блестящей металлической крошкой спусковые механизмы. Среди солдат ходили легенды о чёрном всаднике на вороном коне с острыми клыками, который носится по полям битв, собирая свой кровавый урожай. Некоторые думали, что он предвещает смерть, другие считали, что это ангел или бес, которого человек видит лишь в минуту смертельного ужаса, и который унесет его душу в Ад или Рай, третьи полагали, что это выдумки или галлюцинации, которые порождает человеческий мозг в период крайнего стресса. Впрочем, Короля Кошмаров слегка задевало отрицание его сущности, а также характерное изображение его персоны в виде рогатой страшной рожи без тени интеллекта, скалящейся и темноты. Но всё-таки люди уже почти шесть тысяч лет не забывали его ледяное дыхание, а он при каждом удобном случае не пренебрегал напомнить им о том, что никакая цивилизация, никакая электроника, наука, броня, или сталь со свинцом, или непоколебимая вера не способны защитить человека от страха. Когти Короля Кошмаров снимали как скорлупки с самых высокомерных людей их спесь, оставляя их таким же беспомощными и мягкими, как личинки насекомых. Люди боялись, боятся и будут бояться, они тряслись от страха в своих пещерах, кутаясь в вонючие шкуры, так и теперь вздрагивают от раскатов грома в своих просторных домах с электрическим освещением. Капли крови, частицы пыли, металлические крошки оседали на длиной чернильно-чёрной мантии Морока, расцвечивая её блестящими разводами и бурыми пятнами. Ужас, предсмертные хрипы, вопли и скрежет металла ломающихся плотин, гул потока, уносящего корабль команду в пучину, - всё это отражалось на мантии Короля Кошмаров, в переплетении чёрных вышитых узоров на чёрной же ткани, в чеканке узоров золотого пояса, и чем больше темноты страха было вокруг, тем свирепее был Морок, тем сильнее давила паника, захлестывая и разрывая человеческие сердца.***
Морок влетел в свой мир, оставив измученных солдат проспаться и готовиться к новому дню и новым страхам. Кошмар, который принёс его, мягко остановился на центральной площадке, откуда спускались шесть лестниц в царство кошмаров, и только одна,седьмая, с которой сошёл Пинтчер, вела наверх, к дневному свету и теплу. Кошмар, радуясь отдыху и сытному урожаю ужасов, с визгливым криком кинулся по третьей, почти лишенной ступенек, лестнице, присоединяясь к морю своих сородичей, плескавшихся в чёрном тумане уровнем ниже. Морок же сбежал по второй лестнице вниз, в свою темную нору. Король Кошмаров не нуждался в пище или сне. Он мог прожить ещё тысячи и тысячи лет без капли питья или крошки пищи. Но у него были привычки, которые он сохранил ещё со времён собственной жизни. Собственно, это не было чем-то необычным среди духов. Как Святой Ник сохранил страсть к домашней выпечке и особенно к печенью с шоколадной крошкой, Джек Фрост часто срывал с веток крупные зелёные яблоки, мгновенно превращавшиеся в его руках в ледышки (или разрушительные снаряды для метательных орудий, которые он сооружал из веток и собственного посоха), а Зубная фея не могла устоять перед душистыми сочными персиками, так и Питч имел собственные привычки. Он пил горячий, очень сладкий кофе с большой порцией молока. Был повод усомниться, что Морок был способен почувствовать вкус этого напитка, скорее всего, он просто вспоминал вкус, который испытывал много лет назад, что не делало эту импровизированную трапезу менее приятной и значительной. Также Морок любил «спать», или, вернее сказать, впадать в неглубокую дрему. Он спал и не спал одновременно, грезил наяву, воскрешая в памяти картины далекого прошлого, которому он был свидетелем. Сны Короля Кошмаров были наполнены лязгом металла, воинственными кличами воинов, грохотом орудий и шагами тысяч людей. Но иногда у него бывали чужие, короткие сны о золотистых Плеядах звезд с чужого небосклона, сны о тёплом маленьком доме со светлыми комнатами, девочке и женщине, живших в этом доме, лиц которых, ровно как того, кем они могли быть, он уже давным-давно не помнил. Во время таких снов Морок, с улыбкой встречавший смертельные ужасы, беспокойно возился, готовый проснуться в любую минуту, хмурился и бормотал. Бука, чуждая сна и обычно сидевшая рядом, пока Морок дремал, тревожно прислушивалась к этим грёзам. Она верила, что это не просто грёзы, а самые настоящие сны, последнее, что сохранилось у Пинтчера с тех давних пор, когда мир ещё не знал о нём, как о Короле Кошмаров. Но Морок никогда не искал своего прошлого. Конечно, он был старше Зубной феи, и не было пользы искать в горах золотых коробочек его детские зубки, о нём вряд ли упоминали земные хроники, разве только на Лунном Клиппере сохранилась его история, но Пинтчер мог позволить кому-то заняться его прошлым только «через его труп», точнее, после его окончательного развоплощения. Он бежал от своего прошлого, он не хотел ни помнить его, ни знать о нём. Он не хотел соединять Короля Кошмаров с кем-то, жившим много лет назад, он не хотел вспоминать о тех, кого итак потерял просто потому, что прошло уже слишком много времени. Все, кого он мог знать, мертвы. А что смысла терзаться попусту? Морок клал голову на колени Буке и снова задрёмывал, позволяя ей расчесывать его жёсткие волосы, никогда не менявшие своей формы. Спутанные от вечной скачки, слипающиеся, блестящие, как струйки смолы, они тоже зачастую собирали на себя «сувениры» из тех мест, где он побывал. Чего только Буке не попадалось в этих волосах. Самым необычным сувениром, извлеченным ею из волос мужа, был огромный кривой гвоздь, достойный места как минимум в одном из осадных орудий времен штурма Камелота. Каким образом он оказался в этой причёске, оставалось только фантазировать. (Впрочем, Бука подозревала, что здесь имело место именно лобовое столкновение с какой-то осадной техникой). Также в её коллекции имелись веточки и листочки большинства видов деревьев Земли, которым когда-то не посчастливилось хлестнуть Короля Кошмаров по голове во время азарта скачки, за что они и поплатились парой сорванных листков, которые он и приносил на себе домой. Также попалось с десяток пуль, которым даже на их огромной скорости не удалось подпортить причёску Питча, правда, пара из них наградили его стойким ароматом пороха, против которого он, впрочем, ничего не имел. Морок растягивался на огромной кровати, разглядывая уходящие вверх клетки, в которых качались крылатые кошмары, и цепи, на которых держалось их ложе, застеленное черными простынями. Внизу, на полу, и дальше, на более низких уровнях, плескалось море кошмаров. Странные, разнообразные, многоликие, многоглазые, слепые, крылатые и змееподобные, кошмары клубились у внизу, сменяя формы и образы. Честно говоря, сам Король Кошмаров не упомнил бы всех имен своих непостоянных подданных. Волны чёрного тумана, похожие на завихрения мельчайшего черного песка, захлёстывали на края простыней, поднимались по ним, извиваясь. Плащ Морока, столь длинный и тяжёлый после последний охоты, складками стекал с кровати, утопая в море кошмаров. Бесцветные покрывающиеся корочкой соли пятна от слёз перемежались бурыми, как будто бы ржавыми пятнами крови. Такие пятна было невозможно очистить обычным способом. Их можно было оттирать, стирать, выводить всеми средствами, но они всё равно проступали снова на тех же местах, как будто проявлялись изнутри ткани. Ни одна пролитая слезинка не исчезала навечно, они оседали капельками росы на этой вечной ткани, и ждали своего часа. Ни одно злодеяние не проходило бесследно, пока не было наказано. Правда, в особенно кровавые времена следы страхов накапливались на одежде Пинтчера быстрее, чем исчезали сами страхи. Тогда силы Короля Кошмаров возрастали настолько, что он без отдыха терзал кошмарами умы людей, не давая им и минуты покоя. Ему переставали быть нужны тень и ночь для выхода на поверхность, Морок шествовал по улицам открыто, видимый людям в зависимости от его желания. Но так не могло продолжаться вечно. Люди не могут жить в постоянном страхе, они либо погибнут, либо привыкнут, поэтому от избытков страхов Король Кошмаров вынужден был избавляться. На этот случай для духов существовали специальные термы, где смывались и уходили в прошлое все людские следы и прикосновения, он стирал у духов память о том, чему они были свидетелями. Чудесный источник, питавший термы, обладал свойством очищать души. Забравшись в обширную каменную чашу, прямо в удлинившейся и отяжелевшей от страхов мантии, Морок позволял омывать свои волосы и кожу священной воде источника. Кожа Морока из пепельно-серой становилась просто бледной, такой, какой она и была при жизни. С мантии чернильным разводами уходили в воду страхи, а сама она больше не напоминала сгусток темноты, а была похожа на обычную человеческую одежду, просто очень старомодную. Волосы Морока, пропитанные водой, тяжелели и немного опускались, поэтому у Питча на время купания появлялась вполне человеческая, гладкая, с начёсом назад, причёска, которая была популярна у джентльменов конца 19 века. Король Кошмаров с удовольствием дышал теплым паром, поднимавшимся из воды, подставлял голову под тёплые струи воды, фыркая от капель. И сколько бы Питч не ворчал о неудовольствии от посещения терм, вряд ли они ему действительно не нравились.