Экспозиция

      Квоут диким пламенем врывается в мою комнату, с порога начиная причитать и размахивать руками. Я как можно спокойнее смотрю на него, откладывая перо в сторону. Когда он оказывается рядом, вдохновение покидает меня, и я чувствую себя словно раздетым на морозе. Квоут уже выхватил листы из-под моего локтя и сосредоточенно читает. Я с презрением наблюдаю складку, пролегающую между его бровей, а его лицо приобретает пунцовый оттенок.       — Ты бездарность, Амброз! Это самые скверные стихи, какие я только читал, — я вздыхаю и отворачиваюсь. Нет, мне не обидно, пожалуй, даже все равно. А он, словно не замечая этого, продолжает зубоскалить. — Кто бы мог подумать, что такой богатенький мальчик, будет пытаться заработать, сочиняя канцоны и сонеты!       — Я так устал от тебя, Квоут. Зачем ты пришел? — я потираю пальцами виски, поздно спохватившись, что они заляпаны чернилами. Он молчит, слышу только громкое, прерывистое дыхание. Поднимаю голову и вздрагиваю. Квоут с досадой воззрился на меня, мягкий цвет зеленых глаз, всегда завораживающий меня, сменился на темный, как мох. Я чувствую его негодование даже на расстоянии.       — Ненавижу тебя, Амброз, — в сердцах выдает он. Я отодвигаю стул и подхожу к нему, беря в ладони его красивое лицо. Он, то ли от нежелания видеть меня, то ли от нахлынувших чувств, закрывает глаза и сжимает губы в тонкую полоску.       — Ты понимаешь, что все это не правильно, Квоут? Ты не должен вот так запросто врываться ко мне, не должен говорить того, что обычно говоришь, не должен чувствовать того, что чувствуешь, в конце концов, — он внимательно, оценивающе смотрит на меня. А мой взгляд неуверенно фокусируется на его губах, таких мягких и теплых, порой шершавых из-за его дурной привычки их покусывать. Сейчас уголок его губ тянется вверх, и он улыбается ироничной, немного грустной улыбкой.       — Ты просто избалованный богатый мальчишка, Амброз. Слишком многое ты получил, не пошевелив и пальцем. Даже меня. Но ты не ценишь то, что у тебя есть, — он отталкивает меня, и я неловко пячусь назад, хватаясь за край стола, удерживая равновесие. Мне непонятно чего он добивается, что он хочет, чтобы я сделал? А Квоут все стоит и прожигает меня оценивающим взглядом, и я понимаю, что нужно что-то сказать. Я тушуюсь, сам не зная почему.       — Все сложно, послушай… — жестокая усмешка искажает его лицо.       — Тейлу милосердный! Ты действительно не понимаешь, да? — он привстает на носках, а я растеряно рассматриваю его обветшалую обувь и некстати думаю о том, что мог бы посоветовать хорошего сапожника. Квоут хватает меня за запястья.       — У тебя очень красивые руки. Пальцы длинные, кожа мягкая и гладкая, как лепестки лилии, совсем не предназначенные для работы руки. Изнеженные, как и ты, Амброз, — шипит Квоут; его лицо так близко к моему, что я чувствую теплые волны его дыхания, мгновенно остывающего на губах. Колючки в его голосе кажутся реальными настолько, что у меня ощущение, будто они на самом деле царапают меня. С толикой удивления опускаю растерянный взгляд на свои раскрытые ладони, но вижу только эти грязные пятна от чернил на кончиках пальцев.       — Зачем ты пришел? — я устало прикрываю глаза и повторяю единственный вопрос, на который могу получить ответ. Меня уже мутит от бессмысленности нашего разговора. Все как обычно. Квоут какое-то время молчит, а я снова смотрю на него. Он же в ответ буравит злобным взглядом мою грудь, будто в попытке прочесть что-то, что спряталось от чужого взгляда за прочной, но ненадежной преградой грудной клетки. Я складываю перед собой руки в защитном жесте, пытаясь прикрыться, слишком откровенно он смотрит, безобразно кривя тонкие губы. Квоут замечает мою неловкость, и невесело ухмыляется.       — Мы уничтожаем друг друга, Амброз.       «Неправда, это ты, ты разрушаешь меня»       Ласковая забота в его взгляде заставляет меня отшатнуться. Чувствую, как щеки начинают пылать, мне стыдно от того, что я веду себя будто пугливый щенок, которому протягивают лакомство. Так хочется принять подачку, но не позволяет упрямая гордость и страх. Подозрение, словно тень хищника, ложится на плечи, перечеркивая прелесть ситуации темными красками. Я растягиваю губы в улыбке, предназначенной только для него: фальшивой, приторной.       Несколько раз перекатившись с пятки на носок, он резко отворачивается и начинает вышагивать по комнате, задумчиво склонив голову. Я с отстраненным любопытством наблюдаю за этим цирком некоторое время, а затем, устало выдохнув, направляюсь к креслу. Оно чуть повернуто в сторону Квоута, так я могу не выпускать его из поля зрения, в тоже время, отдыхая от его присутствия. В тишине мы сидим около часа, только периодически он шуршит бумагой на столе, или шаркает ботинками по полу. Я не выдерживаю.       — Если я дам тебе денег, ты уйдешь? — с грустной надеждой в голосе спрашиваю я, заранее готовый к поражению. Безмятежность на его лице сменяется удивлением, а в глазах вспыхивает вызов. Он вскидывает подбородок и в два прыжка оказывается рядом. Ворот его рубашки сбился, спущенные нитки на рукавах стало невозможно игнорировать и на душе стало прескверно. Он стойко встречает мой оценивающий взгляд. В его глазах нет ничего, только пустота. Вялым движением он проводит по моей щеке ладонью, едва касаясь, словно прося разрешения, боясь отказа. Я упрямо молчу, но позволяю ему продолжать, от осознания этого Квоут хитро жмурится и ластится как ребенок, выпрашивающий сладость. Я беру его за запястья, заключая их как в кандалы. Он смотрит не моргая, ждет, что я буду делать дальше. Отблеск свечи адским пламенем отражается в его глазах, огненно-рыжие волосы едва заметно подрагивают в такт дрожащему телу, отчего создается впечатление, что я держу в объятиях живое пламя. Но когда Квоут прижимается ко мне, наваливаясь всем телом, иллюзия рассеивается, и я осознаю, что пригрел на груди самого Дьявола.       После того как он уходит, я не обременен его обществом еще долгое время.       ***       Заходящее солнце небрежно пробегается последним лучом по крышам домов, будто недовольная хозяйка проводит пальцем по запылившемуся клавесину, и скрывается из виду. Вечер для меня окрашен яркими красками, сейчас все имеет цвет: прохладный воздух, оглаживающий лицо, голоса окружающих людей, даже запах дешевого парфюма. Яркие, ядовитые цвета.       Окруженный своими вечными компаньонами, я вхожу в таверну. Спустя минуту я уже поглощен беседой с незнакомой мне дамой; она смущенно пожимает плечами, пряча за улыбкой дерзкую надежду на продолжение знакомства. Я отмечаю про себя, что линия ее скул напоминает очертания Квоута. Но он никогда не морщит подбородок, и не кривит губы так безобразно.       Возле уха раздается шипение:       — Амброз, хватит пудрить девушке мозги, нам следует пройти на места.       Я поспешно откланиваюсь и отворачиваюсь.       Наши глаза встречаются, и Квоут, мгновение назад поглощенный оживленной беседой со своими спутниками, переменяется в лице и краснеет от негодования. Я отчаянно надеюсь, что он не заметил моего смятения, и напрасно пытаюсь скрыть не пойми откуда взявшийся гнев. Крепче стискиваю ослабевшие пальцы на грубой ручке футляра с лирой. Он сжимает в руках свою. Мне казалось, что наглец Квоут отнял у меня уже все, что мог, но как жестоко ошибся, на этот раз он пришел за Музыкой. Разве не понимает насколько это гнусно, насколько подло вот так, слой за слоем рвать на лоскуты мою жизнь?       ---       Его черед выходить, показать себя, полить меня грязью. Он выступает вперед, я презрительно фыркаю. Всем своим видом и нелепым нарядом Квоут оскорбляет Искусство. Мое воображение совсем разыгралось: я будто слышу, как каблуки его грубых ботинок шаркают по скрипучему, деревянному полу, когда он идет на сцену. Сердце бешено колотится при виде его несуразной фигуры, сведенных плеч и полубезумного взгляда.       А он не стал мелочиться. Песнь о сэре Савиене Тралиарди? Я погиб. А тем, кто аккуратно укладывает меня в могилу, оказывается Квоут. Он со всей расторопностью озлобленного юнца сколачивает гроб, и размеренно забивает гвозди в отсыревшее дерево. Мне горько от осознания того, что Квоут не посчитал нужным поставить меня в известность о своих сегодняшних планах на вечер. Через мгновение он начинает петь, будто специально вспарывая мою душу острыми когтями озлобившейся на меня Музыки.       Квоут играет, а у меня голове нет мыслей кроме одной, что именно эта песня стала моим реквиемом. Меня словно парализовало, отчаянно хочется вскинуть руки и до боли зажать уши ладонями, но тело больше не принадлежит мне, оно отдалось его Музыке, его голосу.       Мелодия, ядовито посмеиваясь, нежно обнимает, нашептывает гнусности самым прекрасным голосом на свете, опаляет легким дыханием кожу, и я только краем сознания улавливаю, что меня будто свежуют заживо. Я не знаю, сколько нахожусь здесь и вслушиваюсь в то, как его голос взлетает вверх, уносясь из этого переполненного людьми места, и устремляясь к Тейлу - единственному достойному слушателю. Мелодия медленно, но упорно нарастает, и по телу проходит вибрация. Я ощущаю, как пальцы Квоута перебирают струны, и вовсе не на его лютне, а где-то внутри меня. Он словно ласково сжимает мое живое, бьющееся сердце, а хватка с каждой секундой становится все сильнее, дышать невыносимее. Моя воля с треском ломается, пригибается к земле и, пресмыкаясь, ползет к ногам Квоута, с благоговением верующего и отчаянием приговоренного касается его ветхой одежды. Никогда в жизни я еще не чувствовал себя таким раздавленным, втоптанным в грязь. И ни разу не испытывал такого всепоглощающего счастья. Это ненормально, не правильно терять себя вот так. Безрассудно.       Не отдавая себе отчета в том, что творю, делаю простую связку. Струна на лютне лопается с громким звуком, все вокруг замирает на короткий миг. Я вижу его потерянное лицо, безобразно красивое при таком скудном освещении, и едва сдерживаю улыбку. За соседним столиком уже начинают сердито перешептываться. Мужчина с рыжей щетиной склоняется к своей спутнице, шипит ей что-то на ухо, обдавая ее тонкую белую шею смрадом своего дыхания. Я разочарован.       Но разговоры тут же смолкают, когда прерванная мелодия снова набирает силу. Неуверенно карабкается, с каждой секундой становясь все более жадной и решительной. Для него продолжить выступление — очевидный, не нуждающийся в объяснении шаг, для меня — ненамеренная жестокость с его стороны. Он безжалостно разделывает меня с холодной расчетливостью мясника, только делает это более изящным способом. Молча встаю и ухожу, пристыженный.       ***       Квоут сегодня преувеличенно нежный, оскорбительно ласковый, и пугающе безжизненный. И только, словно зацветшие бутоны шиповника, ярко пылают щеки.       — Ты сегодня подозрительно молчалив, Амброз, — произносит Квоут, проводя пальцем по моей обнаженной груди. Его рука замирает в том месте, где находится сердце, и мне становится страшно. Он замечает это и отворачивается. Отвечаю только тогда, когда Квоут уже встал и, накинув на плечи мою шелковую рубашку, прошел к окну и оперся о подоконник.       — Я зол на то, что ты получил дудочки, — сначала хочу солгать, но осознание бессмысленности этого вранья, выталкивает наружу правду. От окна слышится рваный выдох, и я готов принять яд нападок, который он обязательно станет разбрызгивать, в попытке унизить меня еще больше.       — Я так счастлив, что ты все еще есть у меня, — Квоут кажется еще худее, чем прежде. Рубашка висит на нем, и он становится совсем маленьким, таким беззащитным. Желание сломать его разгорается в груди, принося физическую боль. Я отшатываюсь, когда Квоут несдержанно, по-хищному, срывается с места и, подбежав к кровати, хватает меня за плечи. Он долго и напряженно всматривается в мое лицо, а я в ответ изучаю его. Слишком красивый. Квоут на мгновение прижимается своими губами к моим и отстраняется. Внезапно, звонкий хлопок в ладоши приводит меня в чувство, а Квоут уже заливисто смеется, лукаво наблюдая за моей реакцией.       — Надо же, я имел удовольствие увидеть твою зависть, — обычная насмешка в его голосе сводит на нет напряжение, возникшее между нами. Я по привычке мысленно душу холодок, прокрадывающийся в горячую кровь, и собираю по клочкам иллюзорную вуаль, накрывающую наши отношения.       — Это больно, Квоут.       ***       — Я стану великим! Даже в самых отдаленных уголках земли будут знать мое имя и трепетать, услышав его. Люди будут боготворить меня или бояться. Даже твой напыщенный отец признает меня и откроет ворота замка при моем приближении. Я прокричу о нас с тобой на весь мир, и пусть кто-то попробует воспротивиться мне.       Он слишком много на себя берет, произносит слишком высокопарные речи, что так и хочется зажать уши руками. Квоут подходит и резко наклоняясь, целует меня.       — И мне не стыдно за то, что я чувствую.       Мне жаль его. И мне жаль себя. Слишком много огня в наших отношениях, огня разрушительного, губительного — в нем совсем нет жизни.       Квоут уходит поздно вечером, медленно натягивая одежду, будто смакуя данный ритуал. Я притворился, что сплю. Он вышел за дверь, чтобы больше не вернуться, а я, наконец, смог вдохнуть полной грудью.       Никто так о нас и не услышал.