Каллиграфия

Рождество 2010 года выдалось в Стилуотере беспокойным. Учитывая, что первым «подвигом» Лесли стал побег из тюрьмы, а вторым — вооруженный налет на зал суда, власти переполошились не на шутку. Мэр требовала, чтобы виновных нашли и призвали к ответу. Трой честно пытался это требование выполнить и трудился так рьяно, что сбросил бы несколько фунтов, не будь под рукой домашних яблочных пирогов и жирных рождественских индюшек. По его приказу копы днем и ночью прочесывали город. Они напоминали ленивых домашних котов, которых хозяева выгнали на охоту. Каждый мечтал выслужиться и принести в зубах сочную упитанную крысу — желательно, конечно, не пошевелив для этого и лапой. Даже сержанты, выписывающие штрафы за неправильную парковку, вглядывались в лица случайных прохожих слишком уж пристально. Внезапные перемены в поведении стражей закона не укрылась от местных жителей. Поскольку никто толком не знал, в чем дело, слухи множились день ото дня — один невероятнее другого. В конце концов все решили, что идет охота на маньяка, а может, и целую банду душегубов. Легенда о преступлениях, этими душегубами совершенных, со временем обрастала все более и более кровавыми подробностями. Это пагубно влияло на общественное спокойствие, но отлично — на местных фармацевтов: городские аптеки обогатились, продавая успокоительные особо впечатлительным гражданам. Впрочем, даже люди с более крепкими нервами — и те старались не выходить на улицу после наступления темноты. Трою пришлось обзавестись новой улыбкой специально для вечерних выпусков новостей — старая уже не внушала доверия — и новым оскалом для подчиненных. Поднаторев в своем деле, те на время превратились в образцовых патрульных, будто их преобразила какая-то особая рождественская магия. Было ясно, что это ненадолго: скоро кареты снова станут тыквами, а полицейские — толстыми котами. Тем не менее, в городе на время — может, впервые за всю его историю — воцарились закон и порядок. Местные банды притихли. Перепуганные дилеры, опасаясь, что полиция вот-вот прищучит их заодно с неведомыми душегубами, стали спешно избавляться от запасов травы и мета. Самые глупые на этом попались. Самые умные начали новую жизнь. А «Святые» залегли на дно, пережидая непогоду, и все эти треволнения обходили их стороной. Служителям правопорядка не удавалось выйти на след беглецов. Они прослушивали телефоны, просматривали записи с видеокамер и допрашивали бедную маму Карлоса, как заправские детективы из кино, однако зацепок не прибавлялось. Патрульные проходили мимо неприметной дверцы в квартале красных фонарей, ни о чем не подозревая. Иногда они слышали, как местные бродяги жалуются на бандитов, которые заняли их ночлежку, но никто, понятное дело, не придавал этим жалобам значения. Мало ли в Стилуотере безымянных дверей, дрянных ночлежек и городских сумасшедших? Сегодня эти чудики говорят, будто лишились крыши над головой, завтра кинутся убеждать, что Белый дом захвачен приведениями, а послезавтра введут моду на шапочки из фольги. Офицеры предпочитали более надежных свидетелей. Поэтому они так и не узнали, что ночлежка, облагороженная чистыми матрасами и клопомором, стала новым домом для Лесли — и первой базой для «Святых». Каждый день по дороге от автобусной остановки к «Чистилищу» — хотя тогда его так не называли и начали называть нескоро — Тельма срывала не меньше дюжины объявлений о розыске опасных преступников: тех самых, которые приходились ей друзьями. Листовки висели всюду: на столбах, стенах, киосках. Они кружились в воздухе и раскисали в лужах. Джонни хохмил, что удачно вышел на фотографии — вот бы такую подарить Аише, — и складывал из портретов самолетики. Большинство из них, не пролетев и метра, в смертельно крутом пике падали рядом с диваном, где Джонни изволил возлежать, точно шейх. Пол был припорошен бумагой, как улицы — свежим снегом. Лесли с Карлосом тоже нашли макулатуре достойное применение: на обратной стороне играли в морской бой. Рождество подбиралось все ближе. Ждать, пока полицейские переключатся на новых злодеев, было до смерти скучно. Лесли покидала убежище только в солнечных очках и бандане. Она распустила брейды, чтобы как можно меньше походить на сделанный в тюрьме снимок, и превратилась — конечно, тоже на время, — в совершенно другого человека. Тельма питала огромную нежность к ее черной гриве, с которой не могли сладить никакие расчески. Они застревали в строптивых кудрях и выходили из поединка с ними совершенно беззубыми, как древние старухи. Лесли Тельминых восторгов не разделяла. Больше, чем бардак на голове, она ненавидела только безделье. По вечерам они то лениво перекидывались в карты, то раскладывали «Монополию», обсуждая, как начать бизнес, если в кармане только дыры, и откуда взять людей, если фамилию Купер в преступном мире Стилуотера давно позабыли. Те, кто застал расцвет «Святых» при Джулиусе, в лучшем случае сидели в тюрьме. В худшем — лежали за кованой оградкой. За то время, что Лесли провела в коме, церковь на Третьей улице превратилась в музейчик, а городская шушера сменилась трижды, точно листва в лесу. На смену старому поколению грабителей и бандитов пришло новое — оно если и знало легендарного Джонни Гэта, то лишь по репортажам из зала суда. Иногда в «Чистилище» захаживал Пирс, единственный Леслин приятель с тюремных времен. Но даже он, хотя питал к Лесли глубокое уважение, всеми правдами и неправдами открещивался от причисления к лику святых. По правде говоря, о возрождении старой банды поначалу вовсе не шло речи. Иногда они развлекались тем, что записывали новые названия на бумажках — тут тоже пригождались листовки — и вслепую тащили их из шапочки Карлоса. Джонни хотел назвать шайку «Крутые свингеры», а Лесли не придумала ничего лучше, чем «Черные самосвалы». И первая признала, что звучит это слишком уж расистски. Что касается Пирса, тот действительно не горел желанием связываться с организованной преступностью. После тюрьмы он осторожничал, принюхивался, как лис. От Лесли Купер и Джонни Гэта ничем хорошим не пахло. Впрочем, Пирс не упускал шанса подзаработать с ними деньжат. Деньги, как известно, не пахли вообще ничем. — Ну что ты умеешь делать круто, Купер? — спросил он как-то. — Банки грабить? Аферы проворачивать? На скрипочке пиликать? — Задницы она надирать умеет, — честно сказала Тельма. — Лучше всех. Пирс задумчиво почесал блестящий затылок. Вечером он отвел их в бойцовский клуб — подпольное заведение для боев без правил, которое держал для своего и чужого увеселения толстосум-любитель по кличке Рыжий Джек. Каждые выходные арена Рыжего Джека окроплялась кровью и оглашалась треском костей; лилось на трибунах пенное пиво; делались крупные — в сотни и тысячи долларов — ставки. Сюда заглядывали бизнесмены, желающие размяться, и криминальные авторитеты, давно не чесавшие кулаки. Лесли сошлась с каким-то громилой и продержалась меньше двух раундов. Глядя на свою предводительницу в синяках и ссадинах, все приуныли. Годы на больничной койке не прошли для нее бесследно, да и курение сделало свое дело. Оказалось, хитрюга Пирс догадался поставить на ее противника — поэтому выиграл и разжился кое-какими деньгами. Он бы наверняка получил свою долю тумаков — за отсутствие веры в будущего босса, — если бы немедленно не пожертвовал жалкий выигрыш в общую казну. На вырученные средства купили ворох никотиновых пластырей, четыре стейка средней прожарки и видавшую виды боксерскую грушу. На протяжении многих недель Лесли избивала ее, как толстого ботаника-семиклашку. Потом, устав выбивать пыль из спортивного снаряда, вернулась в клуб и принялась оттачивать приемы на живых соперниках. За участие платили единственной возможной валютой: разбитыми костяшками, кровоподтеками и увечьями. Первая победа стоила Лесли сломанного носа. Третья — вывихнутой руки. После четвертой ее подкараулили в подворотне недовольные зрители, проигравшие кучу денег. На десятую победу — легкую и бескровную — Рыжий Джек прислал ей букет алых роз. Следующие триумфы будто сами собой разумелись. К Рождеству не осталось никого, кто рискнул бы поставить против Лесли хоть цент. В банде об этой истории слышали немногие. Санчо, например, сидел за решеткой и присоединился к «Святым» намного позже. Он знал о подвигах Лесли с чужих слов и не придавал этим байкам значения: делами босс заправляла хорошо, стреляла метко, но какая из нее боксерша? Курам на смех. Тут он ошибся. Санчо был тяжелее, выше, шире в плечах. Уверенный в своем превосходстве, он не ждал ни мощного удара под дых, ни апперкота, от которого драгоценные белоснежные виниры посыпались, как сосульки по весне. Лесли повалила его на пол и раз-другой приложила затылком о каменные плиты, пытаясь разжать пальцы и заполучить пистолет. Не вышло. Санчо лягнул ее ногой в живот и вывернулся. Косматый и беззубый, он ревел, всем видом напоминая разбуженного посреди зимней спячки медведя — только по чьей-то причуде одетого в пеструю гавайку. Громыхнул выстрел — к счастью, мимо. Пьянела Лесли медленно, а трезвела — быстро. Бывшему подчиненному не удалось застать ее врасплох. Это вообще мало кому удавалось. В отличие от нее, Тельма слишком долго кисла над счетами и бумаги, да и по части надирания задниц достижениями похвастаться не могла. Санни выскользнула из ее хватки, подняла кольт и со всей силы ударила китаянку в висок — туда, где уже красовались две царапины, оставленные Шонди. Не дожидаясь, пока Санни снимет оружие с предохранителя, Тельма сбросила ее с себя, как пиявку, и нырнула в сторону. В следующее мгновение Лесли дернула подругу на себя, едва не вывихнув той плечевой сустав. — Теперь тебе не скучно, а? Дожидаться ответа было некогда. Лесли опрокинула бильярдный стол и потянула Тельму за собой в импровизированное укрытие. Стол рухнул с таким грохотом, будто весил не меньше тонны. Под ноги Санчо и Санни покатились тяжелые шары. Пуля со свистом продырявила великолепное сукно. Тельма прижалась к столу затылком. — Он выдержит? Лесли пожала плечами: — Хуй знает. Санчо пнул один из шаров мыском начищенного, черного от ваксы ботинка и шепеляво — часть его зубов уже украшала пол «Глупой медузы» — огрызнулся на приятельницу: — Знал бы, что ты такая раззява, хер бы тебя просил! — Просил? Ты на коленях ко мне приполз, умоляя спасти твою задницу! Ни выяснение отношений, ни набрякший фингал не мешали Санчо в оба глаза следить за всем, что происходит в зале. Воспользовавшись ситуацией, Джонни метнулся ему навстречу, чтобы выбить пистолет, — но тот сухо щелкнул, как хворост в костре, и пуля прошила полу дорогого пиджака, который первый лейтенант «Святых» заказал у лучшего в городе портного не далее чем неделю назад. Санчо чертыхнулся: досадный промах. В следующее мгновение Джонни, уйдя с линии огня, оказался по правую руку от него. Он вцепился в мясистое запястье и нанес удар в колено. Громила закряхтел, однако устоял на ногах и оружие не выпустил. Дуло было вздернуто к потолку, а пальцы Джонни сжимались подобно капкану, поэтому Санчо вложил всю силу в удар левой. От его пудового кулака на переносице у Джонни хрустнула дужка очков. Из расквашенного носа на белую рубашку закапала кровь. Санни затравленно смотрела на них, и пистолет дрожал в ее руке — совершенно бесполезная игрушка. Джонни удалось вывернуть громиле руку и разжать его пальцы, мощные, как сардельки. Ударом ноги он отфутболил выпавший кольт в сторону бильярдного стола и попытался довести прием до конца — повалить Санчо на пол. Тот твердо стоял на ногах. Они сцепились с яростью двух диких зверюг, собирающихся вырвать у друг друга всю шерсть, клочок за клочком. Санчо был почти на голову выше, Джонни превосходил его умением и упрямством. Но исход поединка решила Санни. Справившись с дрожью, она нажала на спусковой крючок. Она рисковала попасть в своего дружка и выстрелила, скорее, от отчаяния, однако удача ей улыбнулась: одиннадцать миллиметров свинца пронзили плечо Джонни, окончательно испортив роскошный темный вельвет. Расплывающиеся красные пятна почти не были видны. Ткань впитывала кровь, словно губка для мытья посуды. Быстро смекнув, что к чему, Санчо стряхнул первого лейтенанта с себя и двумя ударами сшиб с ног. Раненый Джонни повалился на пол, как сбитая кегля. — Мудло сраное, — искренне произнес он, сплевывая кровь. Красная слюна пузырилась на губах. — Знаешь, что «Святые» делают с предателями? Санчо снова ударил его в скулу, выпрямился, с наслаждением пнул по ребрам. — Прости, приятель. Забыл. — Я тебе напомню, — сказала Лесли. Дуло кольта уперлось Санчо между позвонков.