Каллиграфия

Джонни оттащил Тельму от стола и крутанул в такт музыке, словно детскую игрушку-юлу. Бумаги, испещренные цифрами, взметнулись в воздух и ворохом осенних листьев легли ей под ноги. — Нам обязательно нудить о работе, а? Для такой прелестной девчушки ты слишком много болтаешь про цифры, проценты и прочую хуету. — А ты для убийцы с такой репутацией слишком старомоден, — сказала Тельма, повиснув у него на руке головой вниз. — Джаз, серьезно? — И я еще думала, что вы не сойдетесь, — хмыкнула Лесли, глядя на них поверх стакана с виски. — Давай, подруга, выкладывай мне свои деловые предложения, пока этот тип не вскружил тебе голову, а я не надралась. Пластинка, гудя старыми ритмами, медленно плыла под иглой. Тельмины каблуки вонзались в деревянный пол, отбивая жесткие такты звучащей мелодии. — Я хочу себе «Ультор». — А еще принца Фогеля, всю королевскую казну и полцарства в придачу, — подсказал Джонни. — Ничего себя аппетиты! — Понимаете, мистер Гэт, в нашем обществе не стыдно быть преступником, — с улыбкой ответила Тельма, кладя руку ему на плечо. — Стыдно быть преступником с плохой репутацией. Если ты работаешь на улицах, толкаешь дурь прожженным наркоманам и не платишь налоги, на тебя смотрят косо. Если ты стоишь во главе могущественной корпорации и несешь дурь в каждую семью, как шоколадное молоко и пюре из сельдерея, тебя ставят в пример детям. — Надо придумать свой слоган, — отозвалась Лесли с другого конца зала. Вспомнив юные годы, она пыталась скормить старомодному музыкальному автомату сплющенную крышечку от виски вместо монеты. — Такой, знаешь, чтобы всех заебал и запомнился, вроде «Всегда кока-кола». — Жаль, мы уже не можем пойти по легкому пути и просто продавать газировку с кокаином. — Да, Америка уже не та, — согласился Джонни. — Но можно попробовать героин в пюре из сельдерея. — И вся наша потенциальная клиентура сторчится к совершеннолетию. Заебись идея, Гэт! — Крышечка застряла в щели: ни туда, ни сюда; Лесли с досадой пнула автомат. — Но об «Ульторе», Цзяо, об «Ульторе» я подумаю. Не нравится мне ебало Фогеля. Напрашивается он. — Только не приноси мне его голову на блюде. Живым пригодится. На улице бушевала непогода; по-драконьи рычал, скребясь в окна, ветер. Озаряя просторный зал, сверкнула молния, до самой реки распоров клубы черных туч. Грозный рокот осеннего шторма вплетался в рулады саксофона вместе с дрожанием стекол и треском рам. Стучали каблуки; появлялись и исчезали официанты, уставляя закусками барную стойку. Музыкальный автомат по-прежнему отвечал молчанием. Лесли принялась с подозрением изучать диковинные блюда в вазочках не больше наперстка и тарелочках вполовину меньше пепельницы, пока Джонни вел запыхавшуюся Тельму в стремительном танце, на ходу изобретая новые па, которым позавидовали бы любители танго и завсегдатаи Венского бала. Лесли налила себе виски, ему — ром, ей — портвейн. Три с половиной года назад, распивая с этими двумя дешевое пиво под обшарпанными сводами «Чистилища», она действительно сомневалась, что профессиональный убийца и пригожая девочка-клерк найдут общий язык. Однако товарищество их сложилось само собой, без малейшего усердия. Его мать была военнопленной, угодившей из Северной Кореи в Штаты после сражения за скалы Лианкур (или, на языке ее родины, «одинокие острова») и вышедшей замуж за американца-подполковника. Ее мать была студенткой, которую кривые тропки филологии завели в глухую провинцию восточного Китая, под своды красного терема, где жил румяный лапшичник со смешным именем Баоюй. Оба любили ночную жизнь города, громкую музыку и соленый тофу с баклажанами. Лесли не придавала этому пустячному сходству значения, подумаешь — баклажаны, пока однажды Тельма не упомянула, что они все выходные пропадали в гараже, починяя забарахливший мотоцикл и смотря «Черепашек-ниндзя». Ну и дела, подумала Лесли. И почему-то — не удивилась. Два года назад, распивая мутный абсент под сводами уже не столь обшарпанными, они опрокидывали стаканы не чокаясь. Джонни едва вышел из больницы и оплакивал свою утраченную любовь, Тельма складывала лягушек и бабочек, выдирая листы из телефонного справочника, а Лесли смотрела в окно, на граффити «Святые» напротив входа, и думала, что растеряла все шансы довести до конца свою войну. «Ронины», «Самеди» и «Братство» считали ее соплячкой, вмешавшейся в чужую игру, и не сдавали без боя ни пяди. Прихлопнуть очередную новорожденную банду, полагали они, будет не сложнее, чем раздавить зудящего над ухом комара. Но вскоре — о, вскоре она отрезала голову мистеру Саншайну и всадила дюжину пуль в грудную клетку Генерала, а когда с первой из проблем было покончено, взялась за остальные: похоронила живьем Акуджи-младшего, отправила к праотцам его папеньку и наконец, не далее чем в прошлый вторник, помогла Маэро воссоединиться с Джессикой по ту сторону адовых врат. Последним, в субботу, хоронили Джулиуса. Старикан перед смертью не упустил возможности помянуть все ее грехи с дотошностью исповедника, хотя стоило бы читать «Отче наш» и усерднее замаливать свои; да еще не преминул добавить, что город стал бы много счастливее, если бы психопаты вроде Лесли Купер еще во младенчестве сгнивали в гетто. После этих слов Тельма, мирно разглядывавшая зарево церковных витражей, наотмашь ударила его по лицу. — Цзяо, на, держи свой портвейн. Джонни — ром. За нас, ребята! Мы охуенные. Наблюдать хрусткую, как лед, Тельмину ярость было приятно, а спустить курок — приятнее вдвойне. Этот выстрел поставил точку в истории затянувшейся битвы, которую Лесли без продыху вела много лет. Теперь она могла делить Стилуотер на лакомые кусочки, примериваясь к нему ножом, словно к вишневому пирогу, только-только вытащенному из духовки. Ломти оказались такими здоровенными, такими сладкими, что задница едва не слипалась от сахара. «Святые» стали крупнейшим дилером в этой части штата — а Лесли, как глава самой опасной банды на много миль окрест, имела доход не только от своего бизнеса, но и с дельцов поменьше: оружейников, готовых подогнать стволы в соответствии с последним словом техники, сутенеров, любезно предлагающих развлечения на любой вкус, и прочей шушеры с нечистыми руками. Поскольку в список многочисленных Леслиных пороков никогда не входила жадность, она поделилась щедро, разрезав пирог на три одинаковых краюшки. Одну оставила себе, вторую — отдала Тельме, а третью — Джонни, хотя тот скромно признался, что с детских лет мечтал исключительно о том, чтобы на сдачу из «Веснушчатых сучек» покупать по паре швейцарских часов, не больше и не меньше. Гроза, предвестница скорых холодов, по-прежнему роптала над городом, озаряя сизый сумрак ночи; виски, ром и портвейн лились рекой. Джаз сменился блюзом, и под его томные звуки звенели фишки и шелестели карты — сокровища, принесенные Джонни в серебряном чемоданчике. Тельма, по обыкновению, выиграла: то ли из-за смекалки, отточенной за годы работы с цифрами, то ли из-за умения в любых ситуациях сохранять беспристрастное выражение лица. Джонни видел, как она с точно таким же лицом стреляла людям в голову, читала книги и шутила за ужином. Очередная победа ее не слишком обрадовала. Джонни не мог с уверенностью рассказать, разглядел он в полумраке грустный блеск глаз или обманулся бликами на очках, но когда они подошли к бильярдному столу и застучали шарами, она осталась в стороне, рассеянно глядя на мелькание киев и терзая длинную ножку бокала. — Знаешь, для человека, только что собравшего флаш-рояль, — сказал он, мастерски загоняя шар в лузу, — у тебя слишком безрадостный вид. Ну, выкладывай, детка, с кем ты там успела подраться? — Да какая разница. Пустяки. Лесли к тому моменту успела изрядно надраться, затем протрезветь, а потом снова выпить, и теперь коротала время до своей очереди гонять шар, смоля дорогущую сигару, которую подожгла, как сумасшедший миллионер из мультиков, от стодолларовой бумажки. Услышав слова Тельмы, она недобро хмыкнула в ответ. — Начинается всегда с пустяков, а потом оглянуться не успеешь, как в черепе дырка. — Деловые разногласия, серьезно тебе говорю, — пожала плечами Тельма, аккуратно поставив бокал на деревянный подстаканник. — Подумаешь, царапина… Заживет за неделю. — Ну, смотри у меня. — Так точно, босс. Смотрю.