Dixi

Первый раз Бонд пишет прошение об отставке, когда идёт мелкий мокрый снег, смешанный с дождём; он покрывает чёрную землю белесоватым слоем — не то пепел, не то иней, не то густая роса. Бонд вглядывается в быстро тающие кристаллики, падающие на рукав его пальто, и старается не слушать надгробную речь, слишком длинную, слишком занудную и слишком не подходящую этой женщине. Бонд не любит похороны. Гроб опускается в землю тоже до неприличия долго; мокрый снег превращается в крупные, медленно кружащиеся в воздухе хлопья, неповоротливые, как бабочки-махаоны, и с кладбища они выходят уже под настоящим снегопадом. В кабинете Бонда дожидаются написанное прошение об отставке, бутылка скотча в нижнем ящике стола и сваленные в углу папки с делами. План прост: вспомнить все, что было, в процессе напиться и забыться. Уехать в отель или переночевать здесь, на диване, а утром пойти к Мэллори — наедине с собой он даже не пытается называть его М — и положить на стол прошение об отставке. Бонд ночует в кабинете, среди папок с отчётами об операциях, а утром поднимается на крышу здания. Почему-то это кажется ему важным — ещё раз посмотреть на Лондон именно отсюда. Манипенни появляется из-за спины почти неожиданно, у неё в руках — простая чёрная коробка. Бонду не нужно даже открывать её, он почти не сомневается, что внутри найдёт кривовато раскрашенную под британский флаг фигурку бульдога, завёрнутую в дорогую подарочную бумагу. М умудряется подложить ему свинью даже из могилы. Бульдог зашвыривается в нижний ящик стола — поверх прошения об отставке. На столе возникает папка «TOP SECRET». В мире происходят революция в Египте, скандал с прослушкой кузенами Европы и Сноуден. Мэллори пьет крепкий кофе, Бонд — виски. Лондон, пять утра, воскресенье. Бонд час назад прилетел из Кито, и для него все еще одиннадцать вечера субботы. Предрассветные тени скапливаются в углах, и единственное яркое пятно в комнате — круг света от настольной лампы на столе у Мэллори. Бонд сидит в старом кресле с чуть протертой обивкой, не произнеся ни слова с того момента, как передал Мэллори отчет. В какой-то момент Мэллори даже сомневается, что тот еще в кабинете, и даже украдкой щурится, стараясь разглядеть неподвижного Бонда среди сумрака кабинета. Мэллори листает отчет, возвращаясь к заинтересовавшим его местам, делает пометки, полностью поглощенный работой. Удивительно, но присутствие Бонда ему не мешает. — Вы не сменили мебель, — вдруг замечает Бонд. Мэллори отрывается от чтения и спрашивает с ноткой искреннего удивления в голосе: — Зачем? Более чем достаточно того, что сменился хозяин. Бонд встает и подходит к окну, Мэллори продолжает читать его доклад о миссии в Эквадоре. Зимняя изморозь, укутывает город в сине-серую скорлупу, над Темзой стелется туман, и сегодня он как никогда напоминает дым, будто в Смитфилде до сих пор жгут еретиков. Несколько минут проходят в молчании: доклад дочитан, но Мэллори не спешит начинать разговор. Наконец, Бонд отворачивается от окна: — Не предполагал, что вы настолько дипломат. Мэллори не считает нужным отвечать и вместо этого просто говорит: — С возвращением, 007. Бонд кивает, аккуратно ставит пустой бокал из-под виски на самый край подлокотника кресла и покидает кабинет нового главы МИ-6. Когда за Бондом закрывается дверь, Мэллори залпом допивает кофе и позволяет себе улыбнуться. Кажется, мир достигнут. Второе заявление Бонд кладёт Мэллори на стол после задания в Дублине. Он стоит посреди кабинета, заложив руки за спину, и с интересом смотрит на Мэллори сверху вниз, как будто тот — неудачный результат какого-то эксперимента. — Что это? — холодно спрашивает Мэллори, меньше всего ему сейчас хочется играть с Бондом в гляделки. На сегодня лимит загадок для него исчерпан — слишком много вопросов осталось после заседания оперативной группы при объединенном разведывательном комитете. — Ко мне в надзиратели уже приставляют юнцов. Видимо, я вас больше не устраиваю. Бумага дорогая, с логотипом управления, плотная и отвратительно белая, как лица тех ребят из МИ-5, которых неделю спустя выловят из Северного моря. Сам Бонд еле унес ноги и трое суток прятался от ирландцев в трюме рыболовецкого судна. Бонд не виноват в том, что в разведывательном комитете сидят престарелые мудаки, а у сэра, мать его, Джонатана в последние два года обострилась маниакальная потребность контролировать всё, что находится в пределах тысячи километров от берегов Британии. Сам сэр Джонатан сидит в своем кабинете в Темз-Хауз и, наверное, уже догадывается о том, что пора писать некрологи. Из совместных операций МИ-5 и МИ-6 никогда не получалось ничего конструктивного. — Судя по всему, они не прошли проверки на профпригодность. Мэллори берет заявление с брезгливой аккуратностью, держась за уголок листа двумя пальцами, и молча его рвёт. Бонд внимательно следит за его действиями, а в глазах у него пляшут весьма довольные собой чертенята. Мэллори ловит его взгляд и роняет сквозь зубы: — Вон. Такое ощущение, что Бонд сейчас отдаст честь, но он только невозмутимо кивает и покидает кабинет М. Россия объявляет о присоединении Абхазии и Южной Осетии и официально предъявляет права на Крым, апеллируя к референдуму 1991-го года, но никому нет до этого дела: в Калифорнии мексиканцы устраивают погромы, в Северной Ирландии протестанты выходят на улицы, а в Эдинбурге толпа студентов захватывает здание парламента. Бонд улетает в Мехико, а по возвращении берет две недели отпуска и уезжает куда-то в Шотландию. В Лондоне уже неделю необычная удушающая жара. Воздух плавится и дрожит над закованным в бетон городом влажной пеленой, не дает вздохнуть. Даже чтобы двинуться, нужно приложить усилие: как будто кости расплавились и размягчились, как и асфальт. Кондиционеры не справляются. Откуда-то всплывает тема о климатическом оружии, радостно подхваченная газетчиками. — Вы сменили обивку, — Бонду достаточно одного взгляда, чтобы оценить произошедшие за время его отсутствия изменения. — Обновил, — уточняет Мэллори. — Меня уверили, что это тот же тип и цвет материала. — Обживаетесь, — делает вывод Бонд, подходит к окну, несколько секунд смотрит на поток машин, пересекающих мост. — Как отдохнули? — спрашивает у спины Бонда Мэллори. Тот небрежно пожимает плечами: — Горы и болота, болота и горы. Среди всего этого можно свихнуться, знаете ли. И еще мой троюродный дядя Генри, — Бонд поворачивается к Мэллори и очень серьезно заканчивает, — он подарил мне килт. После того как Бонд уходит, Мэллори несколько секунд раздумывает о том, что килты не так уж неудобны, а потом возвращается к работе, мысленно благодаря старую М, не пожалевшую денег на мощную систему охлаждения в штаб-квартире. Мысль переночевать на работе уже не кажется ему такой уж плохой. Третий раз прошение об отставке могло бы быть написано именно тогда, но заспанный голос Таннера, ответившего на звонок в три ночи, разрушил все мечты о домике где-нибудь в Кентербери, неподалеку от тётки с её конюшнями и альпийскими горками. Бонд уверен: Гиннес в четыре утра как нельзя кстати. Таннер так не считает: он не притрагивается к выпивке, просто вертит бокал в ладонях. В пабе никого нет; официантка лениво отсылает сообщения в фейсбук, а Бонд, помогая себе бокалом, рассказывает Таннеру о своём возвращении в Лондон, о последнем задании и о чём-то ещё. Таннер смотрит на то, как белая пена постепенно оседает с лёгким шипением лопающихся пузырьков, и кивает. Когда он уходил, жена пообещала не пустить его домой, и он уверен, что заслужить её прощение будет непросто. — Знаешь, — говорит Бонд, разглядывая собственный бокал, — иногда всё это вызывает ассоциации с маленьким свечным заводиком имени Её Величества. Таннер снова кивает и, наконец, делает глоток; плотная горечь прокатывается по горлу, помогая проснуться. — Помнишь, мы сидели как последние придурки в Белграде? Никто не знал, что делать, приказов не поступало. Джордж работал у нас, кем-то из клерков в консульском отделе, не помню. Мы ходили друг к другу в гости. Обычно собирались у канадцев, у них взрывов было почти не слышно. Таннер приподнимает бровь и продолжает цедить стаут. Бонд пожимает плечами и плотнее обхватывает ладонями свой бокал. — Пороешься в закоулках памяти и вспомнишь Джорджа, — заверяет он. — Так вот, там был ещё Боб, третий секретарь канадского посольства, и Гарри, числившийся, кажется, одним из атташе у австралийцев. Джордж называл их «братец Генри и братец Бобби». Я только потом узнал, что они на самом деле все родственники — троюродные кузены. — Семейный бизнес, — Таннер хмыкает и допивает свой Гиннес. Бокал ударяется о стол неприлично громко, и официантка отрывается от фейсбука. Через минуту перед ними новые бокалы, но уже с тёмно-красным, цвета ржавчины ирландским элем, и Таннер вдруг понимает, что Бонд в этом пабе завсегдатай. — Семейный бизнес, — повторяет Бонд и смеётся. И смех у него выходит какой-то жуткий. — А знаешь, ведь у меня могли бы быть дети, внуки сицилийского мафиози. Бонд замолкает, гладит пальцами запотевший бокал и продолжает: — Мы пили каждый день, приказов не поступало, и всем казалось, что они неуязвимы в своих резиденциях, а потом, в мае, бомба упала прямо во внутренний дворик к китайцам. Таннер усмехается, вспоминая, какой поднялся переполох: — Я помню, ходило даже что-то вроде анекдота, слышал, когда был в Форин-офис. Про то, как бомбили Белград, а угодили на территорию Китайской Народной Республики. Бонд кивает и залпом допивает свой бокал и как-то скомкано заканчивает: — Джордж сливал информацию кузенам, заварившим всю эту кашу с албанцами, его застрелили в июне. Удивительно, но наши информаторы в один голос утверждали, что стрелял Гарри. Сам Гарри сразу сбежал в Приштину, оказалось, что он работал на русских, там они его и подобрали. А Бобби, Боб, всё знал и просто наблюдал, потому что ни у него, ни у меня приказов не было. Вот такой вот у них вышел семейный бизнес. Невесёлый. Таннер не знает, что сказать, поэтому пьет ржаво-красный, отдающий ИРА и порохом эль — молча, медленно. — В концепцию свечного заводика Её Величества такой бизнес как-то не вписывается, — Бонд встает и бросает на стол несколько купюр. Светает. Таннер допивает эль и вслед за Бондом покидает паб. Горечь на губах остается даже тогда, когда он под утро целует спящую жену; ему самому заснуть так и не удаётся. Государственный долг Италии достигает своего исторического максимума, во Франции беспорядки против социальных реформ, а кузены безуспешно пытаются продавить в ООН очередное решение по эмбарго то ли Венесуэлы, то ли Перу. В Шотландии набирает обороты кампания по поддержке референдума о независимости. Не обходится без погромов. Бонд возвращается из всё ещё пылающего Дамаска. — Мы что, собираемся продать кузенов? — интересуется Бонд, пролистывая папку с очередным заданием. — Не то, чтобы я был против, но это как то не по-дружески, не находите, сэр? — У Англии нет друзей, у Англии есть только постоянные интересы. — Последнее время постоянные интересы Англии как-то непостоянны, — возражает Бонд, бросая взгляд на стопку газет, которые каждое утро приносит Мэллори один из референтов. Уже всем понятно, что так называемая «арабская весна» выходит из-под контроля. А кузены все ворошили и ворошили это осиное гнездо. Заседания объединенного разведывательного комитета превращаются в боевые действия, похуже, чем в Сирии. Форин-офис, как всегда, занимает позицию перекати-поле, заставляя Мэллори скрипеть зубами; министерство обороны настаивает, как и год назад, на выводе войск с полуострова; сэр Джонатан грозит всем участникам дискуссии терактами, по сравнению с которыми взрывы в метро в 2005 покажутся неудачной шуткой школьников, если не повысить его ведомству финансирование и не принять поправки к законам об иммиграции и расширении полномочий спецслужб. — Вы едете в Катар, — сообщает Мэллори. — Наш резидент там передаст планы кузенов по готовящейся провокации в Иране русским. Они обязательно используют эту информацию на сто процентов, и американцам придется отменить наземную операцию. Ваша задача вывести нашего резидента из-под огня и переправить в Канаду. 004 будет послан туда сразу после операции — его задача устранить предателя. Все будет по-настоящему, он не будет знать о том, что это наша провокация. Мэллори достает бокалы и щедро разливает виски. Они смотрят друг на друга и молча чокаются. — Начав операцию, вам придется довести ее до конца, сэр, — задумчиво говорит Бонд, намекая на неоднозначную позицию Форин-офиса. — Как можно помешать тому, о чем не знаешь? — усмехается Мэллори, почти прямо говоря о том, что одобрения сверху нет. Бонд только качает головой. В четвертый раз Бонд выражает желание уйти в отставку, сидя в британском посольстве в Дохе. В комнате нет окон, как и полагается по инструкции, только мигают лампы дневного света — последние пару недель с перепадами напряжения не справляются даже системы аварийного питания. Комната защищена от внешнего мира бетонными стенами в два фута толщиной. Канал связи закрытый. Шифры новые. Вводные тоже новые и Бонду они не нравятся. В полдень должна начаться операция «Полночная жара», названная так какими-то умниками из управления A. Резидент британской разведки с легендой журналистки из CNN, в последние три недели ставшая просто Кейт, через час должна встретиться с русским агентом в районе Доха-Тауэр и передать ему флэшку с информацией, охраняемой десятком спецслужб северо-атлантического альянса. Бонд должен встретить ее на набережной и морем переправить в Умм-Саид, а уже оттуда вывезти на территорию Пакистана. Сообщение по закрытому каналу, выведенное на экран ноутбука, означает, что никакой операции не будет, и Бонд должен оставаться в посольстве — ждать дальнейших указаний. Только Кейт Гарсия — тридцати шести лет, семь из них находившаяся в Катаре, проведшая несколько десятков операций, кардинально изменивших облик региона, — не будет об этом знать. Она придет в деловой район Дохи и передаст информацию сотруднику чужой спецслужбы, и очень аккуратно, петляя среди небоскребов, выйдет в условленное место, но встречать ее не будут. Она будет объявлена в розыск по оперативно придуманному обвинению, и в каждой машине местной полиции будет ее фоторобот. Она не оперативный агент, у нее нет категории два ноля, и она обречена. 004, должно быть, уже вылетел из Лондона. Бонд откидывается на спинку стула и закрывает глаза, как делает всегда, когда ему нужно все обдумать. Пальцы выбивают на столешнице какой-то марш. Он может только предполагать, что могло произойти в тысячах километров отсюда в Лондоне, чтобы Мэллори отдал такой приказ. Наверное, его сильно прижали. Бонд еще раз перечитывает сообщение, стараясь найти между строк подвох, хотя бы малейшую зацепку, которую можно было бы расценить как негласное одобрение. У Кейт русые волосы и бледные губы, которые она всегда красит ярко-розовой помадой, делающей ее похожей на фарфоровую куклу. Она умеет пить виски из горлышка и не морщиться. И после операции она хотела уйти в отставку, взять другое имя и жить где-нибудь в Корнуолле. Теперь решение о ее дальнейшей судьбе принимать ему. Бонд водит подушечками пальцев по матовой черной клавиатуре ноутбука и, наконец, понимает: он не поддается эмоциям, просто все, что происходит — неправильно. «Повторите приказ», — вводит он. В углу комнаты лежит снаряжение: пистолеты с глушителями, запасные обоймы, документы, медикаменты на непредвиденный случай — Бонд перепроверяет все. К операции действительно готовились тщательно, и подвоха здесь нет. «Отмена операции. Новые вводные: устранение резидента, детали через семь минут». Бонд мрачно усмехается, закрепляя пистолет в наплечной кобуре. Экран ноутбука снова мигает. «Так вышло, 007». Одна из самых жалких попыток оправдания, которые он когда-либо слышал, но Бонд благодарен даже за нее. Если бы они сидели в Лондоне, в кабинете с окнами, выходящими на набережную, Бонд мог бы сказать: «Идите на хер, сэр», или «Кто бы сомневался, сэр», или «Я предупреждал, сэр». Но Бонд в Катаре, до встречи час, а 004 уже летит сюда. «Я увольняюсь. Официальную бумагу пришлю дипломатической почтой». Бонд, не раздумывая, нажимает Enter и закрывает ноутбук. У него есть две минуты и пятнадцать секунд, чтобы покинуть территорию британского посольства. Корнуэлла он, конечно, обещать не может, но за спокойную жизнь для Кейт Гарсия где-нибудь в Черногории можно и побороться. Пару месяцев спустя Бонд, словно субмарина, неожиданно всплывает в Лондоне. Кажется, это самая грязная забегаловка во всем Ист-Энде. Зато здесь есть черный ход, и через зеркальные окна во всю стену просматривается вся улица. Мэллори брезгливо мешает пластиковой ложечкой растворимый кофе в пластиковом стаканчике. Пить то, что здесь называют кофе, он не решается. Столы здесь тоже из дешевой пластмассы. — Как вы выбрались? — 004 никогда не стреляет в голову, а там дело техники, — Бонд сидит, расслабленно откинувшись на хлипкую спинку стула, и довольно щурится, — Когда сидишь на парапете набережной и вдруг получаешь пулю в сердце, вполне естественно свалиться вниз. На экране телевизора прямо над барной стойкой крутят повтор полночных новостей: в Глазго демонстрация переходит в погром с горящими машинами и неизбежным столкновением с полицией. Британию потряхивает, так же, как и весь мир. — Течение у берега очень сильное, так что, когда 004 не увидел тела, он не удивился. Мне оставалось только подобрать нашего резидента и вытащить на отмели за городом. Кстати, спасибо за первоклассный бронежилет. Мэллори устало трет лоб: — Вы доставили нам немало неприятностей, 007. Бонд пожимает плечами: — Я старался. Это все, что вы хотели узнать, сэр? — Как вы рискнули вернуться в Лондон после всего этого? Бонд ухмыляется, но Мэллори успевает заметить настороженный изучающий улицу взгляд. — В Нассау было скучно, и Таннер каждое утро присылал смс. Это, знаете ли, утомляет. — У меня есть для вас задание, 007, — как можно безразличней говорит Мэллори. — Жду вас завтра в девять в штаб-квартире. Все пропуски восстановите позже. Раздается оглушительный хлопок, Бонд и Мэллори разворачиваются одновременно: на экране телевизора крупным планом снят взрыв в Вашингтоне. Кадры уже облетели весь мир, но их продолжают показывать вновь и вновь. — Вообще-то я уволился. — Странно, я не слышал об этом, — Мэллори встает и кидает несколько фунтов на стол. — Завтра, в девять. В ООН происходят скандалы один за другим, в Африке режимы рушатся, как карточные домики. В Германии отменяют Октоберфест из-за террористической угрозы. В Эдинбурге на шпиле здания парламента утром вместо британского флага обнаруживают полотнище с чертополохом. Бонд возвращается из Парижа. Бонд пьет кофе, Мэллори — виски. Лондон, девять утра, понедельник. Даже сквозь плотно запахнутые шторы в кабинет пробивается солнечный свет, разделяя тонкой полосой стол Мэллори и кресло, в котором, как обычно, разместился Бонд. — Не рановато для такого рода напитков, сэр? — насмешливо тянет Бонд. — Все же утро понедельника. — У меня затянувшееся воскресенье, я еще не ложился, — парирует Мэллори. — Советую взглянуть, — Бонд аккуратно кладет Мэллори на стол свежий выпуск французской «Le Figaro», заголовок скалится надписью: «Шотландцы покоряют Британию?». Статья дрянная, полная насмешливых советов и высокомерия. Мэллори брезгливо отодвигает от себя газету: — И вы туда же. Находите в этом что-то забавное? Новости из Эдинбурга неутешительные: радикально настроенная молодежь с лозунгами «Шотландская нефть для шотландцев», дебаты в парламенте, постоянные столкновения с полицией и рейтинги предстоящего референдума — менее 35% населения желают входить в состав Великобритании. За всеми этими событиями чувствуется сплоченная организация — такая продуманная тактика не может быть стихийной. Аналитики из Темз-Хауз разбирают на наночастицы биографию лидеров оппозиции, но так ничего и не находят. — Конечно, ведь это самая запоздалая новость, которую я когда-либо видел. Мэллори не разрешили вмешаться в кризис сразу и решить проблему радикально, и теперь ему оставалось только наблюдать за действиями коллег с соседнего берега Темзы. Запоздалое в своем отчаянии предложение о физическом устранении наиболее одиозных лидеров радикальных движений он отмел сразу — время было упущено — все зашло слишком далеко. Такое ощущение, что в Эдинбург съехались все журналисты мира: они снимали погромы, фотографировали разбитые витрины, делали репортажи прямо из здания парламента, брали интервью у зачинщиков демонстраций. На страницах газет и экранах телевизоров тоже разразилась своего рода война: с провокациями, громкими разоблачениями и вываленным в социальные сети грязным бельем. Мэллори мог язвить и обвинять в упущенном времени хоть весь разведывательный комитет скопом, хоть Даунинг-стрит, но изменить было уже ничего нельзя. А кто-то получал дополнительное финансирование: на усиление правопорядка, на оплату агентурной сети, на покупку нужных статей в прессе. — Что вы имеете в виду? — Стюарты, — коротко поясняет Бонд. — Французы опоздали с новостью лет на четыреста, не меньше. Мэллори рассеянно кивает, все еще занятый своими мыслями. Бонд забирает папку со своим новым заданием и уже на пороге оборачивается: — Не пора ли нам вмешаться, сэр? Мэллори долго вертит в руках бокал с так и не выпитым виски, потом вызывает машину, чтобы ехать домой. Через час он засыпает, с мыслью, что не сошел с ума — не все равно не ему одному. Уже несколько месяцев Бонд сидит в своем кабинете на третьем этаже штаб-квартиры на Воксхолл-кросс, 85 и читает досье и оперативные сводки из региональных управлений. Или до полного изнеможения тренируется в спортивном комплексе, тут же. Или играет по внутренней сети в какой-нибудь шутер с бездельниками из технической службы. Иногда заходит Таннер и дружески хлопает его по плечу, а Манипенни забегает на кофе. Заданий ему не дают. Где-то снаружи происходят тысячи удивительных вещей, где-то снаружи опасность и перестрелки, где-то снаружи его ждет волнительный адреналин и чувство уверенности в своей правоте. Здесь, внутри, среди бумаг, холостых патронов и тестов на симуляторах, имитирующих боевые операции, для Бонда наступает день сурка. Он просто бегает по кругу: сводки, кофе с Манипенни, шутливые разговоры с Таннером, тренировки, досье, сходить на крышу покурить, наплевав на правила пожарной безопасности. Там на крыше у него есть хотя бы какая-то иллюзия причастности к жизни снаружи. По осени он понимает, что вылазки на крышу уже не спасают, и тогда идет к Мэллори. В кабинете, как всегда, царит полумрак, но сегодня он настороженно ощетинившийся, как и сам хозяин кабинета: — Я просил беспокоить меня только по срочным вопросам, — и, не давая ничего сказать, добавляет: — У вас не может быть ничего срочного, 007. Бонд, наконец, понимает, что не так в кабинете — здесь пахнет кубинскими сигарами. Помещение, конечно, тщательно проветривали, но у этого сорта табака запах настолько въедливый, что от него не избавиться. Пусть Мэллори хоть десять раз меняет обивку и вымораживает кабинет холодным ветром с Темзы — от этого запаха уже не избавиться. Этот сорт сигар курят всего несколько человек в Лондоне. Сэр Джонатан Риз как раз курит именно их, и это объясняет дрянное настроение Мэллори. Бонд выразительным взглядом окидывает кабинет: — Сдаете позиции, сэр? — Чего вы хотите, 007? — устало спрашивает Мэллори. Бонд признается совершенно честно: — Задание, сэр. И сбежать отсюда куда-нибудь на Ямайку. Но я согласен даже на Афганистан. Мэллори молчит, только смотрит все мрачнее. Бонд продолжает с какой-то бесшабашной веселостью: — Можете отправить меня в Шотландию, я обещаю привезти вам какой-нибудь национальный сувенир, как насчет веточки чертополоха? — Задания не будет, — скупо роняет Мэллори и возвращается к своим бумагам. — Значит, придется просто сбежать, — с вежливой учтивостью сообщает Бонд. — Делайте, что хотите, мистер Бонд, делайте, что хотите. Через полчаса на столе у Мэллори лежит прошение об отставке коммандера Джеймса Бонда. Еще через пять минут в правом нижнем углу на нем красуется надпись «Не возражаю» и подпись — размашистая буква М. Так на пятой попытке увольнения его настигает успех. Бонд выходит из здания на Воскхолл-кросс, вдыхает холодный осенний воздух и задирает голову, любуясь необычным для Лондона кристально чистым небом. Мир вокруг обретает краски — время скуки прошло. На континенте льют дожди, Рейн выходит из берегов, а Нидерланды превращаются в аналог Венеции. Сомалийские пираты захватывают французский военный корабль с экипажем в сто тридцать четыре человека на борту. В Афганистане снова неспокойно, НАТО увеличивает там свой воинский контингент. Зато в Эдинбурге затишье. Бонд исчезает из Лондона. Время за полночь, но расходиться никто не собирается. Таннер, устроившись в кресле, разбирает отчеты из Эдинбурга: в левую стопку — непроверенную информацию, в правую — данные, которым можно доверять. Уже полгода МИ-5 и МИ-6 вместе работают над шотландской проблемой, только Мэллори все равно не покидает ощущение, что из такого сотрудничества не выйдет ничего хорошего по определению. Все их встречи с соседями с того берега реки сочатся взаимным недоверием, застаревшими обидами и претензиями друг к другу. Мэллори прохаживается по кабинету, размышляя вслух: — Ни у нас, ни у соседей нет достоверных разведданных о том, что на самом деле там происходит. Чертово болото. — Так точно, данных нет, сэр, — Таннер отрывается от бумаг и устало трет глаза. — Все агенты, которых мы пытались внедрить, были сразу же раскрыты. Последний раз им удалось устроить садовником к лорду Грейвзу одного из нигде не засвеченных спящих агентов. Грейвз любил устраивать в своем поместье под Стерлингом тайные встречи верхушки партии сторонников независимости Шотландии, и был шанс получить хоть какие-то данные. Прикрытие у агента было идеальным, но через неделю его каким-то образом вычислили, и парню пришлось спешно скрываться. — Нам нужен человек там, который был бы для них своим, — задумчиво тянет Мэллори. — Всех, кто мог бы стать своим в Шотландии, вы позволили разогнать, — мягко напоминает Таннер. Он тоже знает о распоряжении премьер-министра отстранить всех, кто теоретически мог стать неблагонадежным. Мэллори тогда ничего не оставалось, кроме как держать всех, кто попадал под удар, при себе. — Да, позволил, а теперь у них там есть тот, кто был своим здесь. Таннер вскинул голову, но Мэллори не дал ему сказать ни слова: — Бросьте, Билл. Мы оба думаем об одном и том же. Там сидит кто-то, кто прекрасно знает наши методы работы и беззастенчиво пользуется этим знанием. А мы сидим тут и гадаем, что происходит. Таннер предпочитает снова уткнуться в документы, свое мнение он намеревается держать при себе. Мэллори вдруг ударяет ладонью по столу, Таннер отрывается от бумаг и удивленно смотрит на главу МИ-6. Тот выглядит как человек, который только что принял непростое решение и до сих пор не уверен, что поступил правильно. — Пора встретиться с нашим знакомым незнакомцем. Таннер встает и даже делает шаг к двери, перекрывая Мэллори выход из кабинета: — Сэр, это может быть неосмотрительно. Мэллори лишь отмахивается: — Неосмотрительно сидеть здесь и ничего не делать. Билл, подготовьте мне прикрытие и найдите досье на Джеймса Бонда. Запрос нигде не регистрируйте. Шотландия встречает Мэллори проливным дождем и настороженными взглядами местной полиции. В обозначенном дотошным Таннером месте он пересаживается в машину с местными номерами. Дорога рассекает вересковые пустоши и уже через несколько миль уходит в горы. По расчетам Мэллори ему остается ехать часа полтора. Он снова и снова прокручивает в голове информацию из досье Бонда, резюме из отчетов штатного психолога МИ-6, доклады самого Бонда и не может понять, что заставило того оказаться здесь, в Шотландии, и на не той стороне. В досье все как раз говорит об обратном. Тем не менее Бонд здесь: отстроил поместье, иногда приглашает на охоту местных политиков и часто обедает с лордом Грейвзом, пожалуй, самым опасным человеком для единства Британских островов. Бонд встречает его перед домом, как будто ждал визита, хотя может и ждал — собаки начали лаять, как только он въехал на пустошь, окружавшую дом на несколько миль. Видеть Бонда в охотничьем костюме и высоких заляпанных грязью сапогах непривычно, но Мэллори давно разучился удивляться. — Проходите, сэр, — Бонд кивает в сторону дома, Мэллори только сейчас замечает, что у него в руках несколько тушек перепелок. — Я должен позаботиться о трофеях. Бонд возвращается через несколько минут и провожает гостя в большую комнату с разожженным камином. Судя по шкафам, забитым книгами, и массивному столу, это что-то между библиотекой и кабинетом. Интерьер Мэллори не волнует, хотя он все равно успевает отметить, что в дом Бонд вложил очень крупную сумму денег. Бонд невозмутимо предлагает виски, Мэллори не отказывается. Внешне Бонд выглядит расслабленным и даже шутит над тем, что стал отшельником, но Мэллори слишком хорошо знает этот еле заметный прищур холодных голубых глаз. Они пьют виски молча, настороженно изучая друг друга, и Мэллори не покидает ощущение, что в глазах Бонда затаилось тщательно скрываемое ехидство. — Я не хочу играть в кошки-мышки, — наконец говорит Мэллори. — Тогда давайте прогуляемся, — Бонд встает. — Сегодня отличная погода, а врачи советовали мне чаще бывать на свежем воздухе. — Кажется, вы никогда не любили врачей, — осторожно замечает Мэллори. Разговор ни о чем в переговорах бывает важнее, чем само предложение. А ведь Мэллори ехал в Шотландию именно на переговоры. Бонд смеется: — Это раньше. Бонд таскает его по болотам несколько часов, они неторопливо прогуливаются, продолжая перекидываться ничего не значащими фразами. Впереди, словно мираж, возникает приземистая часовня, и Мэллори спрашивает: — Она ведь умерла здесь? Бонд усмехается, и в его усмешке больше нет добродушия: — А я все думал, когда вы спросите. Вокруг стоит вязкая тишина, и Мэллори разворачивается к Бонду и ловит его взгляд — изучающе холодный, как здешнее небо. — Вы стали сторонником независимости, мистер Бонд? Тон у Мэллори резкий, таким тоном он обычно ведет допросы. — Если только независимости от вас, М, — хмыкает Бонд и идет прочь от Мэллори, прямо к часовне. Через несколько футов он оборачивается: — Независимость Шотландии — всего лишь глупая вывеска в охоте за нефтью и газом. Как вы думаете, если я объявлю Скайфолл независимым от этих болот, а самого себя независимым от Скайфолла — это что-то изменит? Трава станет синей, болота высохнут, а чертополох перестанет расти? Нельзя изменить то, что уже случилось. Эту страну давно называют Британией. Великой Британией, это должно что-то стоить, не так ли? — Тогда зачем вы все это делаете? — зло кричит Мэллори вслед Бонду. — Не отпирайтесь, именно вы организовали им службу безопасности, именно вы оставили нас слепыми и глухими здесь. — Конечно, я. Кто бы еще это мог быть. Идемте, сэр. Они входят в часовню, и Бонд быстрым шагом проходит за алтарь, присаживается на корточки и ощупывает ладонями пыльные плиты. — Вот она, — с глухим щелчком плита отходит, открывая небольшой тайник. Бонд достает оттуда сверток и бросает его Мэллори. — Держите, здесь все. А теперь уезжайте. Мэллори раскрывает сверток: внутри жесткий диск, замотанный в полиэтилен и толстая папка с документами. Мэллори сглатывает: все это слишком похоже на сон. Судя по всему, перед ним компромат на всю шотландскую верхушку со всеми потрохами: банковские счета, связи с криминальными структурами и компаниями, близкими к разведкам других государств, любовницы и откопанные Бондом грязные истории из безоблачной юности этих теперь серьезных политиков. Мэллори смотрит на Бонда и понимает, что не может выдавить из себя даже спасибо. Спасибо — слишком жалкая благодарность за то, что сумел сделать Бонд, пока они воевали с ветряными мельницами. — МИ-5 доберется до вас. — Я знаю. — Я вряд ли смогу вас защитить. — И это я знаю. — Вы могли бы просто остаться в стороне, — тихо замечает Мэллори. — Я британец, сэр, — очень спокойно говорит Бонд. Когда они выходят из часовни из-за туч вдруг появляется тусклое солнце. Все наладится, вдруг четко понимает Мэллори, теперь все обязательно наладится.