Выход

Джон срывается, сметает со стола все бумаги, в которых есть много упоминаний об этом. Переворачивает поднос с его не так давно изобретенными хирургическими инструментами, которые должны помочь ему победить это. Пока Тэккери считается единственным, кто способен излечить от этого. А ему кажется лучшим выходом убить самого себя, что он сделал бы с превеликим удовольствием, кстати. Но Джон Тэккери единственный шанс на её спасение. Будь его воля, он бы отдал многое, чтобы изменить это привычное амплуа – амплуа хирурга, который всегда первый, а иногда и единственный… Первый и единственный для Люси, которая в очередную их ночь с необычайной для хрупкой девушки силой тянула его к себе, скользя влажной кожей, прижимаясь всем телом. На расстоянии абсолютной близости опытному хирургу не нужно большего, чтобы ощутить того, чего не должно быть в теле здорового человека. Его лихорадочное сжимание её груди, ощупывания, касания… Уже не ласковые, а немного болезненные, и тревога в его взгляде в кромешной темноте, и глухой шёпот: «Собирайся. Мы срочно отправляемся в Ник». И… её дрожь в его руках - такая, что появляется от страха. Чёртова опухоль берётся из ниоткуда даже в самом здоровом человеке. Она появляется и ломает жизнь, а потом её же и отбирает. Она заберёт и его Люси, если он не избавит девушку от этой дряни. Но на её диагнозе клеймо «Неизлечимо», а в его голове лишь мысленно «Не смогу». Один способ, всего лишь один – он верный. Единственно правильный и одновариантный. Всё сообщество хирургов не раз бралось за поиск иных путей излечения, иных процедур избавления, других – где не было риска. Только время шло слишком медленно, и ничего нового никто так и не придумал, зато время Люси мчалось, унося её от Джона, замершего где-то в середине течения. - Мне сейчас так плохо, просто останься рядом. - Я должен кое-что сделать... - Что? Что ты должен сделать? Ты сам не знаешь… Ты должен сделать то, что должен – я верю тебе! Всегда верила. Хотя бы сейчас не закрывайся, проведи это время рядом со мной. - Ты не говоришь об этом... но любой услышит в этих словах обречение. - Просто убери её… Сделай эту операцию ради меня. - Ты не понимаешь, о чём просишь! Хочешь умереть на операционном столе? Хочешь, чтобы я стал твоим убийцей? - Ты просто не желаешь понять, что это мой единственный шанс. Ты – мой единственный шанс, доктор Тэккери… Дни в глубоком безумии, ночи – в кокаиновом бреде. Подняты все архивы и записи о лечении рака груди. Придуманы все возможные инструменты для более безопасного извлечения опухоли. Всё слишком бесполезно, силы впустую – они зовут его великим хирургом, потому что сами не идут на отчаянные шаги, зато его руки – по локоть в крови. Зато новые открытия, зато – рисковые операции. Просто процент смертности на его хирургическом столе ниже, но они по-прежнему слишком часто умирают. Гладко выбритый, дорого одетый, кокаином успокоенный – внешне он безупречен. Белоснежные стены, начищенные инструменты, острый скальпель – стерильно так, что даже слишком прозрачный воздух скрипит. Всё ещё чистые бинты и зажимы без капель крови – операционная «до» всегда должна выглядеть так. Но место за его спиной занимает другая медсестра, а Люси в центре – на операционном столе. Она вдыхает расслабляющие пары и не борется с навалившейся на неё тяжестью. Джону могла показаться её натянутая улыбка, но Эдвардс отвлекает его, негромко шепчет: «Не смотри». Тэккери кивает, с трудом отрывая взгляд и поспешно задумываясь, что ввёл он себе недостаточно наркотика. Но ввёл бы больше – убил бы себя раньше неё. Радикально, подчистую, даже не оставляя сомнений, что мог лучше – Джон делает то, что от него требовалось, вырезая опухоль из её груди. Но кровь – даже на его ботинках, её пульс – далеко и тихо, и дыхание – на выдохе без вдоха. Мертвенно-бледное лицо, те же прикрытые глаза, та же застывшая полуулыбка – Люси теперь остановилась во времени, и ничего уже не изменить. Изменить можно лишь дозу, жадно вбираемую в чрезмерно толстый шприц. Выбрать вену, нарочно и ярко выступившую для его последней эйфории. Точку отправления, которой стал его кабинет, усыпанный порванными бумагами и обломками его изобретений. Только вдох, секунда, холодное касание и заполняющая его лёгкость. И свет в кромешной тьме – его ли имела в виду Люси? Стук, топот, и в подсознании откладывается громкий крик: «Есть пульс! У неё…».