Дождь...

VIII.       Мана никогда не чувствовал себя таким отвратительно слабым, как сейчас; он чуть не плакал от обиды и злости на себя. Лежа под двумя одеялами, он дрожал, как осиновый лист.       — Отвратительно! — вдруг произнес он капризным голосом.       — Что? — переспросил Гакт.       — Всё! Всё неправильно! В мои планы не входили ни болезнь, ни ты, черт тебя возьми!       — Эй! — Гакт кинулся к нему. — Да что с тобой?!       Мана закрыл лицо руками и замотал головой, прогоняя слезы. Рыдания душили его; пытаясь подавить их, он жалобно всхлипнул.       — Успокойся… — тихо сказал Гакт, обнимая его и гладя по голове. — Всё хорошо… Тихо, успокойся… — Он шептал так тихо, что слова едва можно было различить, но сам звук его голоса успокаивал, убаюкивал. — По-моему, тебе лучше поспать.       — Угу. — Мана прижался к Гакту. — Побудешь со мной?       — Конечно.       Спать Мане на самом деле не хотелось, но лежать вот так, закрыть глаза и ни о чем не думать… Гакт гладил его по волосам.       — Ты не спишь? — спросил он.       — Нет…       — Знаешь что… Поехали вместе? Не хочу, чтобы ты оставался тут один.       — Вместе? — удивленно переспросил Мана, поднял голову и посмотрел Гакту в лицо. — В каком смысле?       — Что значит — в каком смысле? В буквальном. Я не хочу оставлять тебя здесь. Мне будет спокойнее, если ты будешь выздоравливать не в этой дыре, а где-нибудь, где есть больница. Например, в Токио. И не спорь со мной, — заявил он, видя, что Мана собирается ответить, — это бесполезно.       — А если бы… — задумчиво произнес Мана, — я был здоров, ты бы уехал один, так?       — Не знаю, — честно признался Гакт. — Ничего не знаю… — добавил он очень тихо; зарылся пальцами в волосы Маны, привлек его к себе и крепко поцеловал.       Несколько мгновений они лежали, обнявшись, и молчали. Потом Гакт еще крепче прижал Ману к себе и прошептал ему на ухо:       — Мне кажется, я люблю тебя.