Заблудившийся трамвай

Сегодня до работы я не дошел. Не моя это была вина, да и желание не мое. Хотя лгу я сейчас безбожно – желание такое у меня сильное было, да осуществилось оно не моей волей и не по моей просьбе. Просто, когда я выплюнулся из подъезда во внешний мир ранним весенним утром и направил помыслы свои к работе, а стопы – к монорельсу, мой Т-Моб проснулся, извещая мир о своем пробуждении старой-старой симфонической музыкой, которую сейчас мало кто знает и еще меньше тех, кто слушает. На другом конце связи обнаружился заведующий нашего отдела, который довольно нервно объяснил, что статья, которую мне надлежит редактировать, еще не готова, а оттого моя душа может насладиться неожиданным покоем еще часа два-три, по истечении которых без опоздания я должен быть на рабочем месте. Удивительный человек: дает погрешность в час и требует не опаздывать. Решив, что разобраться со столь обыденным делом (заведующий таким был и до моего прихода, так что голову особо над ним ломать смысла точно нет) я могу и позднее, задумался. Домой возвращаться не хотелось, сидеть в какой-либо таверне – тоже. Я усмехнулся. Вот что любовь к фэнтези с людьми делает, теперь даже самое замшелое кафе – таверна. Или трактир, но тут уж как заведению повезет. Или не повезет. Потоптавшись еще на одном месте, я лишь чудом не поймал пару десятков непонимающих взглядов – одна часть их обладателей роботами спешит на работу, а вторая еще не появилась на улицах. По сути, решение уже было принято, осталось лишь начать его осуществлять, чем я и занялся. Да и идея была довольно банальна, правда, и забыта настолько же. Дойти до работы пешком. По старому городу, новому городу, по хитросплетению кварталов или по плану прямых улиц, по теням нередких парков или по вездесущим мостам да переходам. С развитием транспорта подобное занятие ушло в прошлое по причине своей непрактичности, а ходьба стала видом отдыха или спорта - для каждого индивидуально. Так что сегодня я, анархист всея цивилизации, буду рушить эти стереотипы. С подобным легко-беззаботным настроением, что смеялось аки газировка в стакане, да стакане граненом да на солнце поставленном, дабы блистал хранитель веселящейся жидкости всеми своими гранями. Я шел. Сначала по новым кварталам, прямым, светлым, просторным, привычным таким в своей простоте и своем понятном ритме, перепоясанным во всех направлениях рельсами, доходящими до двадцатых этажей и хитросплетенными в единую систему, по которой перемещаются такие привычные каплевидные вагончики, меняя свое направление и уровень, дабы доставка в нужное место была максимально оптимальна по времени. Если задуматься, то этой системе меньше полусотни лет, но она настолько вжилась и вошла в наш быт, что существование без нее видится невозможным. Старшее поколение еще называет монорельсонетки трамваями, теми прапрародителями нынешней технологической системы. Хотя, если честно, то от них мало осталось – разве что передвигаются их потомки тоже по рельсам, да и всё сходство на этом заканчивается. В более подробное объяснение того, как и что работает, я не пущусь – со своим-то филологическим образованием да визуально-образным мышлением только физики мне в жизни для счастья и не хватает. А счастье...я счастлив, пожалуй. Здесь и сейчас, я счастлив. Большего определения счастья и быть не может, ибо не может статичное состояние быть вечно новым, а неизменное не приносит счастья, лишь скуку и однотонную надежность. Кто-то назовет это счастьем, но для меня счастье – в вечном движении и развитии, познании, и куда ведет меня путь, я не ведаю. Если честно, то и не желаю этого знания. Пока. Удивительно то, как ухитрился наш город совместить в себе природу и рукотворное, оставив где-то островки прошлых лет, и редко части дисгармонируют между друг другом. Да, кому-то не по нраву обилие нового, но цивилизация на месте не стоит, кто-то возмущен сохранением старого и старинного, есть даже индивидуумы, считающее природу лишней в городской черте, но мне наш город по душе. Так, я это к чему? К тому, что очередной поворот вывел меня к притаившемуся среди стеклянно-неопалестовых зданий двухэтажному домику из уже потемневшего кирпича. Такие – не редкость, отнюдь, но и попадаются не так уж часто. Тем более утопленные в зелени, как этот. Я медленно обошел дом, цепляя взглядом мелочи и общую картину, ну а потом заметил его. Трамвай. Он стоял, притаившись под огромным разлапистым деревом - увы, биология тоже не моя сильная сторона – вросший колесами в землю и окнами во вьющиеся растения, смотрящий удивительно чистыми и целыми стеклами да фарами на мир, серо-голубоватый, где-то с облупленной краской и подкрашенный чьими-то неумелыми, заботливыми руками заплатками разных форм и цветов. Я моргнул. Потом потер руками глаза. Глюк не исчез, а значит, он – не глюк. Подойдя поближе, я убедился, что трамвай этот не просто старый, он – древний. Подобных ему собратьев я видел в музеях да на интерактивах, когда проходил практики да интересовался заодно. Но их были считанные единицы, ибо в свое время огромную их часть попросту разобрали да переплавили. Оставшиеся экземпляры берегли аки зеницу ока, а тут, пожалуйста, стоит да ржавеет. Хотя... приглядевшись, я осознал свою ошибку. Трамвай не был заброшенным, не был ржавым, дряхлеюще-умирающим, он был потерянным. Или заблудившимся. Интересно, что творится у меня в голове? Потерять трамвай – это странно, заблудиться трамваю – и того страннее. Или так на меня весеннее солнце действует? Оно и правда прекрасно. Еще не обжигающее, но уже пьяняще-горячее, живое, новоперерожденное, щедрое, чистое, наивно-чистое и душевно молодое, под которым хочется развалиться на одной из старых, еще оставшихся жестяных крыш и греться, безмятежно и лениво его впитывая. Я провел рукой по боку трамвая – он был прохладным, еще хранил память о недавно пронесшихся холодах, чему немало сопутствовала зеленоватая тень. – Молодой человек, заблудившимся трамваем очаровались? Раздался густой, но уже сухой голос, чуть поскрипывающий, как пропитанное солнцем и временем дерево уже немалых лет. Я обернулся, опуская руку и чуть прищуриваясь, ибо глаза уже успели отвыкнуть от яркого света. Сухонький старичок, насквозь продубленный солнцем и жизнью, со смуглой от времени кожей теплого насыщенно-бронзового цвета, так на удивление гармонирующей с бело-сероватыми волосами, беспорядочным гнездом нахлобученными на голову их обладателя. Под кустистыми белыми бровями – этакими клочками волос на лице – прятались выцветшие почти до белизны некогда голубые глаза. Добравшись до них, я смутился, ибо их взгляд недвусмысленно говорил о том, что мое занятие понято и так свободно принято. Я наскоро улыбнулся, зная – откуда-то зная, что на меня не сердятся. – Простите... почему Вы называете этот трамвай заблудившимся? Старичок улыбнулся, понимающе кивая головой. – Потому что он заблудился. Тоже весною, в мае... тогда, поговаривают, такое же солнце светило... Старичок умолк, греясь на этом самом солнце как большой старый-старый кот, такой старый, что он почти только спит или плавает среди своих воспоминаний, изредка умывая поседевшие усы такой же поседевшей лапой. Я осторожно присел рядом с ним на пахнущую смолой и разогретым деревом скамейку, уже не сдерживая свое любопытство. Оно, высунув мордочку и распушив хвост, выскочило наружу и было тут же поймано солнечным старым котом. – Эх, молодой еще, бесперый... ну, слушай сказку, а может, все-таки быль, я слышал ее от своего деда, а тот – от своего, тот как раз и видел, и был там. Молчание струилось солнечным светом. – Раньше, совсем давно еще, когда были еще деревянные дома чаще, чем остальные, а город был раз в надцать меньше, чем сейчас, появилось такое явление, как трамваи. Они же такие вот были, как этот... совсем старые... хотя нет, те еще старее были, этот уж второго поколения. И были они привязаны, совсем привязаны к узким полоскам и только ним, эх, представь, каково это. Вечно ходить взад да вперед, вперед да назад, и так всю свою жизнь... у трамваев-то, хе-хе, тоже душа есть. Другая, не такая как у нас двуногих да мыслящих порой, да точно есть. И душа его, – сухонькая узкая ладонь указала на стоящий под сенью трамвай, – не уснула, нежели как у других. Не смогла вжиться в рамки рельсов, не смогла заставить себя по ним бесконечно мотылять, взлететь все хотела да сменить направление. Сменила... Мой прадед тогда на работу ехал, молодым был, как ты сейчас, да и все ехали, серые, по рельсам – уже своим жизненным рельсам с самого утра. Ты такой тоже? Нет... не открылся бы тебе тогда трамвай. Трель чья-то вплелась в рассказ, заставив старика вскинуть голову и снова улыбнуться, замерев. – И весна была, ярко-теплая, искренняя да жизнью дышала и пела... и душа пела. Его душа. И когда подошел к повороту, то он вдруг сошел с рельсов да поехал, поехал, словно по ним же... ух... страха тогда было, непонимания - люди-то, человеки всегда такие, им чуть в сторону ...эх... А трамвай себе ехал и ехал, пока сюда не добрался, раньше-то здесь поле было да деревья редкие, город еще не жил тут, город там был... Старичок снова замолчал. Солнце продолжало припекать, застывая в воздухе узором тепла и умиротворения. Я словно вжился, влился в этот свет, растворился и дышал им, абсолютно теряя время. Да и было ли оно? Я скосил на старичка глаза. Тот то ли заснул, то ли задумался, прячась в солнце да греясь в нем. – Ну а дальше? Дальше что с ним стало? Любопытство толкнуло мягкой лапкой душу, пробуждая ее. Старичок приподнял голову, пожав едва заметно плечами. – А что дальше... тут и остался, врос в землю, душою сплелся с ее детьми да сотворениями... до сих пор стоит. Говорят, правда, что то первые опыты монорельса были, много что говорят... Да только трамвай здесь стоит и будет стоять, да мало кто забредает его навестить, мало кого он пускает... душу откроет не всем. Старичок снова замолчал, и на этот раз уже вряд ли стоило ждать продолжения. И так... странно. Греюще. Верил ли? Не хотел огрублять тепло логикой. Я поднялся, уже уходя, ведь время-то я уж и забыл. Только оглянулся, не выдержал, на трамвай заблудившийся да на прокаленного солнцем старичка. И – не увидел рассказчика с голосом теплого весеннего дерева, не рассмотрел его в родном для него потоке солнечных лучей. Трамвай уставился на меня светло-голубыми, почти до белизны выцветшими глазами-фарами. И подмигнул.