The First Time

Коджи возвращается домой, когда на улице уже рассвело, и ночное освещение погашено. Их с Изуми дом теперь — это крошечная квартирка в пригороде, путь до которой занимает битый час. Все его состояние, включая их общий дом и любимую коллекцию спортивных авто пришлось продать, чтобы выплатить астрономическую неустойку продюсерской компании и музыкантам, в один момент оставшимся без работы по его, Коджи, вине. Банковские счета заморожены. Новый, почти готовый альбом из-за разразившегося скандала с убийством его сводного брата — Нанджо Акихито — так и не выпущен. Шибуйя продолжает помогать, но положение беглецов слишком шатко. Коджи числится в розыске по подозрению в убийстве брата. Если его поймают, Изуми тоже арестуют, как соучастника. Коджи чувствует себя раздавленным. И по-прежнему виноватым во всем. …Дома его никто не встречает. Бросив купленную по дороге, еще не прочитанную газету на журнальный столик в гостиной, он проходит в их маленькую спальню и видит спящего Изуми. С минуту он просто стоит, любуясь растрепанными темными волосами, смуглым лицом с тонкими и немного резкими чертами, в красоте которых прячется непостижимая для Коджи тайна. Его быстрокрылый ангел прекрасен. А тело… Коджи вздыхает и отводит глаза, чтобы не поддаться искушению. Больше всего на свете ему хочется немедленно скинуть с себя одежду, лечь рядом и прижать к себе своего единственного, на минуту нарушив его сон долгим, откровенным поцелуем. Затем уткнуться носом в горячую шею и густые пряди, вдыхать вечно пленяющий запах солнца — запах тела Такуто, и заснуть, не разрывая крепких объятий. Но на часах почти девять утра, значит, Изуми вновь нарушает режим. Это беспокоит Коджи. Все, что происходит в последнее время с любовником, ему не нравится. Прежний энтузиазм бывшего спортсмена угас. Похоже, Изуми теряет веру в их светлое будущее. И не надеется больше на собственное выздоровление. Если он будет пропускать утренние тренировки, то ослабеет и вообще не сможет ходить. Поэтому, как бы ни хотелось дать любимому поспать подольше и разделить его сон, придется разбудить и как следует отчитать нарушителя режима. Лучший и самый приятный способ — мягкий настойчивый поцелуй, но Коджи не уверен, что сейчас ему хватит силы воли вовремя остановиться и не заменить тем самым спортивную тренировку на постельную, поэтому он ограничивается сдержанным поглаживанием по прохладной щеке. — Такуто, я дома. Просыпайся! Изуми просыпается быстро, только глаза в первую минуту туманятся сонной поволокой, придавая ему совсем юный, мальчишеский вид. Коджи не может сдержать улыбки, глядя на своего возлюбленного, вот только сам не знает, насколько грустна его улыбка. — Доброе утро, Такуто. — Коджи… — Изуми садится на постели и привычным жестом проводит по волосам, стряхивая с себя остатки сна. Соскользнувшее льняное покрывало больше не скрывает от пристального взгляда молодого спортивного тела: широких плеч, четкого, идеально выписанного рельефа мышц груди и пресса. Коджи отводит глаза. — Ты уже вернулся? Значит, я проспал? Сколько сейчас времени? Прости, я не успел приготовить тебе завтрак… — Пустяки. Вставай. Я пока приму душ и переоденусь, а потом приготовим вместе. Так быстрее. Ты уже отстаешь от графика. Одеваясь, Изуми невольно задерживает взгляд на партнере. У Коджи коротко стриженные волосы, выкрашенные в шатен, он похудел за последние месяцы, а лицо осунулось — люди не узнают бывшую мега-звезду. Но удивляют не перемены во внешности, а та ловкость, с которой он умудряется выполнять самые разнообразные дела одной рукой. Вот как переодеваться, например. Сам Изуми давно привык, но как клиенты клуба реагируют на такую нетипичную особенность бармена? И как он справляется? Надо будет спросить его. — Ерунда, Коджи, я все сделаю. А вот тебе надо… — Это не ерунда, Такуто! — решительно прерывает его Коджи. — Твое здоровье — совсем не ерунда! Нельзя поддаваться апатии, иначе ты никогда не поправишься. Разве не ты убеждал меня, что однажды вернешься в футбол? Ты не отступишься теперь от данного слова — я тебе не позволю! Изуми глядит на рассерженного любовника со смешанным чувством раздражения — от того, что тот командует им, и благодарности — за неустанную заботу. Коджи сам наверняка едва на ногах держится, залегшие темные тени под глазами почти не сходят с его лица, но, игнорируя собственную усталость, он жертвует отдыхом ради возлюбленного и его здоровья. В этом весь он: забыть обо всем, не думать о собственных потребностях и переживаниях, полностью отдавая свою жизнь ему, Изуми… Ради этого и стоит продолжать жить и бороться. *** Прошло много времени с тех пор, когда Коджи был беспомощен на кухне. Теперь он легко управляется, в доказательство чего вскоре на столе появляется собственноручно приготовленный завтрак, состоящий из карэ-райсу, тонкацу и сладкого тофу. Изуми по-прежнему ест много и плотно, и Коджи предельно внимателен к его рациону. — Как ты справляешься в клубе? — за завтраком вспоминает Изуми свой невысказанный вопрос. Коджи работает барменом в ночном клубе, а после закрытия — еще и уборщиком там же. Новый однорукий бармен с самого первого своего появления произвел настоящий фурор среди гостей клуба, а его природный шарм и почти профессиональное умение очаровывать с каждым днем привлекает все больше посетителей. — Ты знаешь, легко, — улыбается в ответ Коджи. — Человеку не так уж нужны две руки. Я талантливый бармен, оказывается… — Ты певец, а не бармен! — запальчиво возражает Изуми. — Это дурацкая работа! Я до сих пор жалею, что позволил тебе… — Прости, Такуто, — Коджи опускает глаза, улыбка его гаснет. — Я знаю, что этого нам недостаточно, но обещаю тебе… — Прекрати! Зачем ты сводишь все к деньгам?! Я не об этом! Я говорю о твоем таланте… — Мой талант — ничто по сравнению с твоим здоровьем, — отрезает Коджи, упрямо поджимая губы. — Самое важное для нас — возобновить твою реабилитацию. Если бы я зарабатывал достаточно, я смог бы отправить тебя снова в Америку, закончить курс. Я же вижу, что ты слабеешь! И это по моей вине… Такуто… прости. Я продолжаю приносить тебе одни несчастья… Как больно слышать такое от любимого человека! Они так много пережили вместе и, кажется, сказали друг другу уже все, что могли, но эта тема все еще не отпускает Коджи… Возмущенный Изуми открывает рот, чтобы высказать все, что думает по поводу его бесконечного самобичевания, но неожиданный телефонный звонок вовремя предотвращает едва не начавшуюся ссору. — Алло, Изуми! — звонит предсказуемо Шибуйя, кроме него больше и некому. — У меня отличные новости! Хиросе изменил свои показания, смерть Акихито признана полицией суицидом, и все обвинения против Коджи сняты! — Что?! — в первую секунду Изуми не верит собственным ушам. А Коджи, услышав его потрясенный тон, замирает в напряженном ожидании. — Не может быть! Это точно? Ты уверен? — Точнее не бывает! Пресса уже вовсю гудит! Вы читали утренние газеты? — Нет… — Изуми торопливо оглядывается. Коджи интуитивно угадывает предмет его поисков, находит свежую газету там же, куда бросил ее по приходу домой — на журнальном столике — и разворачивает. На первой же полосе маячит броский заголовок: «Нанджо Коджи признан невиновным». — Вот! Теперь убедился? — Шибуйя, словно ясновидящий, безошибочно угадывает их действия с расстояния в сотню миль. — Возвращайтесь домой! Как можно скорей! Надо закончить запись альбома. — Но у нас нет теперь дома, — растерянно отвечает Изуми. Мысли путаются в хаотичный клубок и упорно не желают выстраиваться в связную нить. — Тоже мне — проблема! — голос Шибуйи полон прежнего, присущего ему воодушевления. — Поживете пока у меня. Не впервой. Надо срочно возобновлять запись! Со студией я договорился, ребят из группы обзвонил, они все согласны вернуться. Я заеду за вами вечером. В восемь. Договорились? — Д-да… Менеджер Коджи, как всегда, невероятно оперативен. Изуми не устает поражаться его безмерной активности. Когда он учиться успевает? — Ну и отлично! Диктуй адрес! — Коджи… ты слышал? — закончив разговор и нажав отбой, Изуми неуверенно касается его руки. Тот словно застыл перед раскрытой статьей, взгляд голубых глаз устремлен в никуда. — Коджи… ты… Разве ты не рад? — Такуто, что ты… я рад, очень, — Коджи, наконец, приходит в себя и, поднявшись, обнимает тут же прижавшегося к нему Изуми. — Просто не могу поверить, что все наши проблемы закончились вот так… в один момент. И не могу понять причину. Почему Хиросе так поступил? Не понимаю... — Это неважно. Главное — все позади. Коджи… — шепчет Изуми и вдруг медленно оседает, но Коджи вовремя ловит его, не позволяя рухнуть на пол. — Такуто! — вскрикивает он взволнованно и осторожно опускается вместе с ним на пол. — Такуто, с тобой все в порядке? Ты слышишь меня? Его партнер в ответ слабо кивает и пытается проморгать невольно выступившие слезы. — Такуто, все теперь в прошлом… Мы можем вернуться. Мы свободны… И мы вместе. Коджи бережно собирает теплыми сухими губами соленые слезы с лица Изуми, не замечая, что плачет и сам: от счастья, облегчения и неверия: не может быть, что их беды, наконец, закончились! Изуми тоже верит в это с трудом. Но Шибуйя не обманет, раз он говорит, значит, полностью уверен — значит, все хорошо. Голова идет кругом, и Изуми кажется, что он сейчас взлетит. Они вернутся! Коджи продолжит карьеру, а он — курс реабилитации, после которой вновь сможет полноценно ходить. А потом — уж он постарается! — снова играть в футбол. Его охватывает эйфория. Коджи покрывает быстрыми, хаотичными поцелуями его лицо: глаза, скулы, скользит по щекам и, наконец, добирается до податливых губ. Поцелуи Коджи — жестокие или нежные — всегда одинаково упоительны и невероятно искусны, настолько, что впору мастер-классы преподавать. Изуми до сих пор помнит самый первый из них - неожиданный, украденный. Он тогда толком даже не успел понять, что происходит, да и поцелуй длился, кажется, всего пару секунд. Но и этого хватило, чтоб ноги едва не подкосились… Как он злился тогда на своевольного «шутника»! И даже себе боялся признаться, насколько ярким оказался самый первый любовный опыт — уж очень болезненно было осознавать, что он состоялся с мужчиной… И сейчас — тоже, как тогда: в голове звенящая пустота, ни единой мысли, а тело погружается в сладостный жар, пока язык любовника творит настоящее волшебство, завлекая в свою головокружительную игру, проникая и лаская так интимно, так долго… Глубоко… — Коджи, — неразборчиво бормочет Изуми, с готовностью отвечая на поцелуи и с каждой секундой распаляясь все больше. Он давно не испытывал такого остро вспыхнувшего в один миг желания. — Да! Коджи... Потрясение, радость, страсть в один момент смешиваются в гремучий коктейль и мощной, пьянящей волной ударяют в голову, выметая оттуда все прочие мысли. Изуми чувствует, что сейчас просто сойдет с ума, если не даст выход скопившимся в нем эмоциям. Пальцы уже расстегивают на любовнике одежду, не щадя пуговиц и саму рубашку… Не важно… — Такуто, — шепчет обескураженный Коджи, из последних сил пытаясь сохранить ясность рассудка: Изуми никогда не был раньше настолько нетерпелив и агрессивен, даже после матчей. — Такуто, подожди… давай… давай я перенесу тебя на кровать. — Не вздумай, — неожиданно рычит его возлюбленный в ответ и буквально падает на него сверху, заставляя откинуться на пол. В последнее время Коджи, хотя и страстен, но слишком сдержан, слишком осторожен. Он никак не может простить себе ту страшную ночь, когда избил, изнасиловал и бросил истекавшего кровью любовника. Но Изуми простил, действительно простил все. И ему не хватает прежнего Коджи — властного до грубости, изобретательного до жестокости — его безумного, ненасытного совратителя. И сейчас эта неудовлетворенность, добавившись к остро нахлынувшему возбуждению, толкает его к новой, еще неизведанной, грани их отношений. Горячими губами он торопливо скользит по обнажившейся груди Коджи, жадно вдыхая запах его кожи, смешанный с освежающим ароматом геля для душа, дезодоранта и нарастающего вожделения. Чуть прихватывает зубами чувствительные соски — как часто делает сам Коджи с ним — и с удовольствием слышит, как прерывается дыхание любовника — это заводит еще сильнее. И способность соображать отказывает напрочь. Медлить никаких сил не остается, и Изуми уверенно спускается вниз по торсу, одновременно высвобождая пряжку ремня и расстегивая брюки. Он никогда не делал этого раньше. От него требовалось лишь подчиняться неуемной страсти любовника и получать наслаждение. Но сейчас все неожиданно изменилось, и эта новая роль пьянит его сильнее самого крепкого саке. Спустив, наконец, мешающую одежду, он еще пару мгновений медлит и сначала просто дышит на предельно чувствительную кожу, упиваясь мгновенной ответной реакцией. О, да! Это еще более захватывающе, чем он мог представить… Подушечками пальцев Изуми осторожно прикасается к уже возбужденной плоти. Поглаживает, не сводя с любовника пристального взгляда, наклоняется ближе… — Такуто! — Коджи вдруг резко останавливает его, вцепляясь рукой ему в плечо, и смотрит почти испуганно: — Ты вовсе не обязан… — Какой же ты все-таки идиот! — весело фыркает Изуми и, шальным взглядом гася неубедительный протест, наконец, прикасается губами к основанию. Целует, полизывает, не забывая чуть дразнить пальцами, и дальше ведет языком к розовеющей, нежной головке. М-м-м! Она уже влажная, и сладковатый мускусный вкус кружит голову в предвкушении восхитительного, не сравнимого ни с чем иным, удовольствия. «Ты вкусный… — такую откровенную мысль, вспыхнувшую неожиданной яркой строкой, Изуми не решается озвучить. Вместо этого аккуратно собирает языком выступившие полупрозрачные капельки. — Хочу тебя…» Ему до безумия нравится реакция Коджи. Как он выгибается на полу и, хотя не выпускает из захвата его плечо, не отталкивает, послушно раскрывается, отдается ему со всей своей безудержной одержимостью. Как он, оказывается, чувствителен… — Мой, — шепчет Изуми, на мучительное-долгое мгновение прижимаясь губами к внутренней стороне бедра, одновременно оглаживая пальцами поджавшуюся мягкую мошонку. Тут тоже предельно нежная зона… Ответом ему служит прерывистый глубокий вздох. — Твой, — Коджи отвечает без голоса и вновь выгибается дугой. — Всегда… Такуто! Интонации явно просительные. Изуми сам уже горит и не медлит больше. Коджи всегда щедр на ласки с ним, поэтому он хорошо знает, что и как надо сделать, чтобы довести любимого до экстаза. Он сжимает губы на стволе и, помогая рукой, начинает движение, быстро увеличивая темп. Вверх-вниз — и опять вверх… Коджи уже больше не сдерживается: стонет в голос, рукой впивается Изуми в затылок и подается навстречу его горячему, жадному рту. Непрерывно шепчет его имя… — Такуто… Люблю… Такуто! Изуми и сам на пике. Так быстро, остро, сильно… Не выдержать… Он тянет одну руку к себе. Хочется-хочется-хочется нестерпимо… Но сначала — Коджи. Пусть получит то удовольствие, которое неоднократно доставлял сам, пусть сойдет с ума и сорвет все сдерживающие его внутренние оковы и вернется прежним: безудержно-страстным, нежно-жестоким — его одержимым покорителем. Коджи, кажется, на самой грани, но вдруг на короткий миг все же умудряется оторвать от себя любовника: — Скажи мне это, Такуто! Скажи, что любишь… Но Изуми в ответ со стоном прижимается опять, вбирает его так глубоко, как только может, возвращает прежний темп, одновременно лаская себя — все-таки не в силах утерпеть. Тела в предчувствии кульминации ловят единый ритм. В воздухе разливается густой, пряный запах пота и секса. Коджи с гортанным стоном резко делает последнее движение бедрами и замирает, на один бесконечно-долгий миг, срываясь в бездонную пропасть блаженства, теряя связь с реальностью. Лишь едва заметно подрагивает, постепенно приходя в себя после восхитительно-сумасшедшего оргазма. Но не дает себе передышки и тут же, выпрямляясь, садится и притягивает к себе уже изнемогающего Изуми: — Иди ко мне. — Коджи… — Изуми тут же хватается за плечи возлюбленного. Коджи быстро проникает рукой под резинку его домашних шорт и, заменяя его руку своей, обхватывает его ладонью. Несколько движений, еще совсем немного, и тело Изуми сводит судорогой наслаждения. Такуто громко стонет, лицом утыкается Коджи в плечо и затихает, едва переводя дыхание. — А ты ведь так и не сказал, — после пары минут тишины вдруг говорит Коджи. Голос его звучит хрипло. — Не сказал — что? — Изуми безуспешно делает вид, что не понимает, и пытается крепче прижаться к широкому плечу любовника, будто прячась. Он не любит эту тему, хотя Коджи поднимает ее вновь и вновь. — Ты знаешь что, Такуто, — Коджи приподнимает его лицо за подбородок, заставляя от себя оторваться и заглядывает в темно-карие, кажущиеся сейчас бездонными, глаза. — Почему ты не хочешь сказать мне, что любишь? Почему так упорствуешь? Я ведь твержу тебе это постоянно. Изуми недовольно отводит взгляд: — Просто не хочу. И потом я же уже тебе говорил. Чем ты не доволен? — Тем, что слышал это от тебя лишь один раз. Мне не достаточно! — Зато мне достаточно! Эй, Коджи! Что ты делаешь?! Куда ты меня тащишь?! Немедленно отпусти! — В спальню, — невозмутимо сообщает Коджи, с такой легкостью перенося любимого, будто у него по-прежнему две руки. — Куда же еще? На полу, думаю, будет жестковато… — Поставь меня на место! С ума что ли сошел? — Конечно, сошел, — с готовностью соглашается Коджи, опрокидывая партнера на постель и сам нависая над ним, не давая подняться. — Ты разве не знал, что я без ума от тебя? Ведь это ты свел меня с ума, ты… Обожаемый, единственный… Только мой… Я хочу услышать от тебя эти слова. Ну, давай же! — Нет! — Изуми отчаянно мотает головой. — Ни за что! Не дождешься! — Что ж, — театрально вздыхает Коджи и, на минуту распрямившись, одним движением скидывает с себя безнадежно испорченную рубашку, — в таком случае, мне придется применить силу. В его ласкающем и многообещающем взгляде вспыхивает тот самый безумный огонь, по которому так скучал Изуми последние месяцы. Демон-искуситель вернулся, и ожидание нового раунда их страстной и жестокой любви знакомо закручивается в жаркий узел высоко в диафрагме, а затем раскаленной лавой устремляется вниз к самому паху. Изуми вновь становится трудно дышать. — Извини, Такуто. Но мне очень хочется сегодня услышать это от тебя… И желательно до приезда Шибуйи… *** …Подъехавшую черную тойоту бессменного менеджера Нанджо Коджи он видит из окна своей уже бывшей квартиры. Все вещи — их оказалось немного — собраны. Остается лишь разбудить Коджи, которого Изуми почти насильно заставил пару часов поспать. — Коджи, пора! Спящий любовник выглядит непривычно уязвимым и умиротворенным. Глядя на него, сложно поверить, что всего несколько часов назад он так убедительно вошел в свою любимую роль деспота, что на теле Изуми снова, после длительного перерыва, красуются ссадины, царапины и кровоподтеки. Коджи снова стал собой. Вот только так и не добился желаемого — Изуми тоже умеет быть непреклонным. — Коджи, просыпайся… Шибуйя уже приехал… …Коджи спит. Вымотанный бессонной ночью, неожиданной новостью и длительным, изматывающим сексом, молодой организм добирает теперь столь необходимого ему отдыха. Даже жаль будить. Но надо… — Коджи… Ответом ему опять служит спокойное, ровное дыхание. ...Для Изуми до сих пор мучительны любые разговоры о любви. Ему тяжело даются признания. Особенно такие. Однажды проговорившись, он и рад бы повторить, но глубоко засевшие детские страхи не отпускают. Невыносимо страшно и… стыдно сказать эти простые слова. Он наклоняется к самому лицу своего возлюбленного, вглядывается в него, будто впервые, хотя каждая черточка давно выучена наизусть. Этот человек перевернул всю его жизнь. Привнес в нее много страданий и боли. Но и смысл тоже. И научил любить. Поддавшись порыву, Такуто прижимается к его бледной, прохладной щеке. Его Коджи. Его единственный. Навсегда. И неожиданно у него вырывается: — Люблю… Коджи резко распахивает глаза. И впервые Изуми читает в них зажегшееся предчувствие счастья.