Знаки стихий

       Ричард возвращался домой не сказать, чтобы прямо уж уставшим, но порядком утомленным точно – сопровождать дорогую матушку в больницу всегда было занятием трудным.        Вообще-то он должен был только отвезти Мирабеллу на своем подержанном фордике в клинику, сопроводить до дверей, а после – встретить и отвезти на чаепитие к жене священника, в приходе которого матушка состояла, однако матушка решила иначе: ее природная любовь к общению в сочетании с тяжелым, если не сказать дурным, характером вызывала у нее острую потребность отчитать девушку в регистратуре, поспорить с кем-нибудь в очереди на прием, обсудить со своими же оппонентками последние новости и, конечно же, покритиковать молодежь и похвалиться перед достопочтенными дамами своим сыном – уж она-то знает, как воспитывать детей! – а быть может, и приметить чью-нибудь дочку или внучку в качестве невесты. Ричарда, вовсе не желавшего чувствовать себя жеребцом на продажу, которому разве что зубы не проверяют, конечно же, о его желаниях, точнее, нежеланиях, никто не спросил, и в итоге он провел с матушкой всю первую половину дня – благо что у него сегодня выходной – и расстался с ней только у дверей дома священника, пообещав, конечно же, заехать за ней, когда она позвонит, и очень надеясь, что этого не произойдет.        Подъезд старого, малоэтажного дома без лифта и мусоропровода встретил его привычной грубой зеленью стен и запахом сухой затхлости, отчетливо отдающей пылью и почему-то – дорогого мужского одеколона. Ричард не разбирался в духах, но запах, такой приятный, ненавязчивый, совершенно не резкий, в отличие от дешевой туалетной воды, какой обычно пользуются его соседи, и определенно не сладкий, какой бывает у женского парфюма, не оставлял сомнений – это дорогой одеколон, и у мужчины, который им пользуется, определенно очень хороший вкус и не тонкий кошелек.        О том, каким ветром могло занести богатого стильного мужчину в этот дом, когда-то считавшийся респектабельным жильем, а ныне заслуживающим у прохожих равнодушные взгляды, а у жильцов все чаще раздраженное «Халупа…», Ричард, вставивший нужный ключ в замочную скважину темной железной двери, которая, как и любая другая современная деталь, в этом старом подъезде смотрелась чужеродно, подумать не успел: доселе смутно побаливавшая от катастрофического недосыпа голова вдруг стала легкой, до головокружения легкой; боль отступила, а на ее место пришла блаженная темнота.        Сколько он пробыл без сознания, Ричард не представлял, но, вероятно, длилось это достаточно долго, потому что очнулся он на собственном диване, без обуви, без верхней одежды и с расстегнутой рубашкой. Голова, как и какая-либо иная часть тела, не болела, наводя на мысль, что он, кажется, не ударился при падении. Или ему кто-то не дал удариться. И этот кто-то, возможно, и отпер дверь и принес его в квартиру. Но кто это мог быть, если во всем подъезде он был один?..        Пленительный аромат дорогого парфюма витал в воздухе. Ричард моргнул, прогоняя остатки оцепенения, и резко сел.        - Смотрите-ка, как быстро ты пришел в себя! – то ли восторженно, то ли обвинительно воскликнул белокурый парень, на которого Ричард, сев, наткнулся взглядом. – Ну, здравствуй, Окделл.        - Откуда вам известно мое имя? – напряженно спросил Ричард, настороженно глядя на незнакомца, который, несмотря на приятную наружность, не вызывал никакого доверия. Особенно Ричарда почему-то настораживала обаятельная родинка на скуле и вызывающая темно-бордовая рубашка.        - Все очень просто, - усмехнулся незнакомец, запуская пальцы в светлые кудри и откидывая мешающие пряди назад, - табличка над дверным звонком. «Р. Окделл». Меня зовут Арно. Арно Савиньяк. Как, кстати, тебя зовут?        - Ричард, - машинально ответил Дик, но тут же, опомнившись, сердито осведомился: - Что вы делаете в моей квартире?        - Ах, как это… indécemment* - спрашивать у тех, кто в момент слабости оказал тебе помощь, что они забыли в твоем доме, - заметил Арно с нотками ехидства и, повернув голову чуть в сторону, с нежной улыбкой спросил: - Не правда ли, Валентин?        Дик повернулся в ту же сторону, спуская ноги с дивана, и увидел доселе незамеченного им – так тихо и неподвижно он сидел в кресле за спиной Ричарда – второго незваного гостя. Упомянутый Валентин тоже был весьма хорош собой, но, в отличие от Арно, производил впечатление человека не столько опасного, сколько загадочного: строгий черный классический плащ, черные же перчатки, которые он даже не снял, оказавшись в помещении, совершенно непривычные взгляду Ричарда волосы до плеч, в их семье для мужчины недопустимые, но самое главное – глаза, удивительно притягательные светлые глаза, напоминающие таинственные холодные глубины горного озера, до поры скрытые льдом.        Валентин посмотрел на него безэмоционально, но никак не безразлично, и невольно вздрогнувший Дик был готов поклясться, что в этот момент зелени в них стало гораздо больше, чем голубоватого льда.        - Ты слишком много болтаешь, Арно, - заметил он спокойно, - а мы пришли по делу. Ричард должен знать все.        - Что я должен знать? – не дав Арно ответить, вставил слово Ричард. – Кто вы вообще такие?        Арно, переглянувшись с выразительно на него взглянувшим Валентином, сел на стул – Дик мельком отметил, что стул принесен с кухни – и заговорил уже серьезным тоном:        - У тебя на боку скала, а на ней вепрь. Знаешь, что это значит?        - Ничего не значит, - буркнул Ричард, запахивая рубашку. – Просто татуировка.        Татуировка – по словам Мирабеллы, «нелепая, уродливая татуировка» - была у него на боку всегда, сколько он себя помнил. Мать утверждала, что это была глупая затея его тогда еще живого и молодого отца, старшая из сестер, Айрис, ничего на этот счет, как и сам Дик, не помнила, старый Эйвон ничего о татуировке не знал и недоумевал, как такая идея могла вообще прийти Эдмонту в голову. Сам Ричард к своему «украшению» втайне относился с приязнью – не понимал только, почему на одинокой скале изображен именно вепрь, а не, скажем, волк, ведь было бы гораздо красивее. В целом же – татуировка как татуировка. Арно же, по-видимому, придерживался иного мнения.        - Нет, Ричи, - нахмурившись, возразил он, - ты неправ. Причем с самого начала. Это не татуировка.        - А что это, в таком случае? – огрызнулся Ричард. Столь фамильярное обращение ему не понравилось.        - Знак, - подал голос доселе молчавший Валентин, вынимая длинными изящными пальцами из пачки тонкую сигарету.        Ричард не курил, но на столике между креслом и диваном у него всегда стояла пепельница – на случай, если придут в гости братья Катершванцы, во время службы в армии пристрастившиеся к курению – ее и придвинул к себе поближе Валентин и, молча взглянув на Арно, вытянул тонкую даже в довольно широком рукаве плаща руку вперед, держа в пальцах сигарету. Савиньяк, вопреки ожиданиям Ричарда, за спичками или зажигалкой не полез, а бойко наклонился к Валентину и щелкнул пальцами возле самой сигареты.        - К-как?.. - только и смог выдохнуть Ричард.        Сигарета зажглась от одного только прикосновения Арно. Ричард ни на минуту не усомнился в увиденном: с пальцев Савиньяка сорвалось пламя и, лизнув сигарету, исчезло так же, как и появилось, он точно это видел!        Валентин, откинувшись обратно на спинку кресла, томно затянулся, выдохнул дым и невозмутимо пояснил:        - У нас с Арно тоже есть знаки.        - Значит, я тоже могу делать…это? – Ричард не знал, что для него было убедительнее – пламя, зажегшее сигарету, спокойный тон Валентина, говорившего об этом так, словно речь шла об обыденных совершенно вещах, или… Или странные ощущения, что он испытывал иногда, лежа на галечном пляжу или присев в усталости в лесу на камень.        - Нет, - качнул головой Арно, - у тебя другой знак и другие возможности. Хотя, бывали случаи, когда и Скалы высекали искру…        - Хватит с меня одного пламенного эра, - категорично заявил Валентин, закидывая ногу на ногу.        - Холодному эру Валентину не нравится, что он каждый раз тает? – сверкнув глазами, коварно спросил Савиньяк, чуть наклонив голову в сторону. – Ни за что не поверю.        Что ответил бы на это Валентин, одному Создателю известно: Дик не стерпел обилия непонятных слов и возмущенно осведомился:        - Вы можете говорить понятнее? Скалы, эры… Что еще за эры такие?        - Эр – это тот, кто носит знак, - объяснил Валентин с уверенностью мэтра. – Знаки возникают, когда просыпается дар, обычно это происходит уже в детстве. Дар проявляется у всех по-разному – с разной силой, в рамках разных стихий, со своими индивидуальными особенностями, но можно разделить дары на четыре типа – Скалы, Волны, Молния, Ветер. У вас, судя по знаку, Скалы, Ричард.        - У меня Молния, а у Валенте – Волны, - добавил Арно и неожиданно добавил, широко ухмыляясь: - И мы прекрасно уравновешиваем друг друга.        Валентин тихо хмыкнул: уравновешивают… Это Ветер может, взволновав Волны, взбить из них спокойное и легкое облако и нести его в своих ладонях по миру, это Скалы могут, успокоив Волны своей уверенной силой, укрыть их каменной стеной от грязи и мути, это Волна, схлестнувшись с Волной, порождает сначала водоворот, а когда тот открутится, полный штиль, но Молния… Поражало воображение даже не то, что они с Арно умудряются сохранять между собой полную гармонию, а то, что они до сих пор друг друга не поубивали. Но Ричард Окделл об этом, конечно, знать не может… Пусть. Для первого раза достаточно того, что он уже услышал.