Люблю тебя, навсегда.

Наверное, рано или поздно начинаешь понимать: жизнь — это та самая штука, в чем и заключается смысл твоего существования. Зачастую мы не ценим тот дар, что преподнес нам Бог, сводя с ней счеты. Многие глупо полагают, что где-то там, расположенное далеко-далеко от нашей планеты и человеческого сознания в целом, имеется уютное местечко, где трава зеленее, воздух чище и звёзды ярче. Но это не так, вовсе нет. Неужели они не понимают, что со смертью физической наступает смерть абсолютная? Неужели они по-прежнему уверяют себя в том, что смерть — это противоположность жизни, какая-то иная форма существования?.. Ошибаются. Если жизнь можно принять за плюс, то смерть — это точно не минус. Это ноль. Ничто. Ты перестаешь видеть, слышать, дышать и чувствовать. Ты перестаёшь жить. Ты не станешь призраком, не будешь думать о том, что ты сделал правильно, а что нет; не будешь ни о чём жалеть. Тебя просто не будет. И после похорон про тебя все постепенно забудут. Да, родственники будут хранить память о тебе, обязательно раз в год отправляясь на место твоего вечного пристанища, чтобы поворошить прошлое, полить слезы, помолиться и выпить за упокой. Но даже и они со временем остынут. Для них ты — пройденный этап жизни, несбывшийся вариант. Никогда не понимал фразу «Время лечит». Если оно так, тогда почему мне до сих пор не стало хотя бы на чуточку лучше? Значит Бог не такой всесильный, как об этом говорят, а время не могущественно. Все любят повторять, что на всё это воля божья, лениво спихивая на него всю ответственность. Эти слова не приносят облегчения, особенно когда ты — такой молодой, лежишь в палате с потрескавшимися от сырости стенами и умираешь. Гаснешь от рака, мучаясь от ужасной боли во всем теле и знаешь — это все. Конец. Здесь с тобой никого нет, потому что ты не захотел видеть горя близких. Хватит боли, что внутри, и ты не хочешь причинять ее другим. Наверное, лучше сладкая иллюзия, чем горькая правда. Ты ненавидишь боль в любом ее воплощении и тебе проще убедить весь мир в том, что все хорошо, чем утопить его в своих печалях. Переводишь взгляд на залитое дождём окно, стараясь разглядеть сквозь мутную поверхность стёкол небо. В голову лезут дурацкие мысли о том, каково же это всё-таки быть мёртвым? Думаешь о Боге и том Рае, что нам так яростно описывают верующие, в который ты по-любому не попадешь. Нет конечно, ты не настолько грешен, хотя, вероятно, есть один грешок, но назвать его таковым язык не поворачивается. Разве можно считать любовь грехом? Это светлое и теплое чувство, что изо дня в день согревает твою израненную душу. И пусть даже она является той, что считают в народе грязной, но не для тебя. Твоя любовь — это крылья, что распускаются за твоей спиной при одном воспоминании о Нем. Да. Ты любишь парня, а ваши сердца до сих пор бьются синхронно. Тебе хочется отдать последние минуты своего существования только лишь для того, чтобы увидеть его, услышать его смех и снова заглянуть в его бездонные карие глаза. Но это невозможно. Это именно то, что тебе уже не изменить, как бы ты этого не хотел. По пожелтевшей от болезни коже щеки катится одинокая слеза. Смаргиваешь, пытаясь остановить поток соленой жидкости, но не можешь. Разве мог бы ты вообразить раньше, что наступит момент, и ты больше никогда его не увидишь? Нет. Ты был счастлив и полон веры, что у вас впереди целая вечность. Но злодейка судьба в лучших своих традициях распорядилась иначе и, лязгая ржавыми ножницами подлости, раскромсала вашу совместную жизненную нить. После похода в больницу, где суетливый старенький врач огласил твой диагноз-приговор трагическим голосом, разверзлись Хляби Небесные. Казалось, ты попал в настолько сюрреалистичный сон, что даже ущипнул себя в надежде проснуться, но осознал, что не спишь. Понял, что находишься в той самой гребанной реальности, в которой тебе осталось прожить всего-ничего. Прогнозы были неутешительны, и жить тебе оставалось максимум полгода. Раньше это могло казаться безразмерным сроком, но сейчас... тик-ток — оставшиеся секунды молниеносно утекают сквозь пальцы, уподобляясь песку. В том памятный вечер ты напился и долго сидел под окнами его дома, никак не решаясь зайти. Как ты можешь сообщить ему, что скоро тебя не станет? Сказать ему это — значит причинить боль и страдания, а этого ты не хотел всем сердцем. Да, твой любимый сильный человек, не сломается, но рана в его сердце от потери тебя не заживёт никогда. В этом ты был уверен на все сто, потому что любить так, как это делает он, никто больше не способен. Ваша связь была настолько сильна, что иногда тебе казалось, что её можно потрогать. Почти осязаемая нить скрепляла ваши сердца, крепчая с каждым днем. И в тот день, скрепя душу, ты принял решение разорвать ее. Слабее боль будет от расставания, нежели от потери. Он будет знать, что ты где-то далеко, без него, но живой. И это хоть немного успокоит боль его души. Приняв это решение, ты позвонил ему и попросил выйти во двор. Пока он спускался, ты собирал все силы, чтобы сказать ему о своем решении. Скрипнула входная дверь, и в свете фонаря блеснули его черные волосы. Уверенной походкой он шел к тебе, наплевав на мнение окружающих. Это было одним из тех качеств, за которые ты любил этого странноватого с виду неформального парня. Желание позволить себе последний поцелуй было нестерпимым. В этот танец страсти ты вложил всю свою любовь и все недосказанные слова. На твоих губах остался горький привкус его сигарет, и ты еле сдерживался, чтобы не разрыдаться у него на глазах. Уголки глаз щипало все сильнее, и пока ты, зажмурившись, сдерживал их, говорил то, что только что придумал. Говорил, что понял, что между вами не любовь, а просто обман, и ты полюбил другую, с которой уезжаешь. Просил понять и отпустить навсегда, ведь вместе вы не будете счастливы. Последнее слово сорвалось с губ, и ты внезапно почувствовал ту зловещую тишину, что стала давить. Рискнул открыть глаза и тут же получил сокрушительный удар кулаком в лицо. Твой любимый молча отвернулся и на нетвердых ногах пошел назад. Ты хотел закричать, что это все неправда. Что ты врешь и любишь только его, но не мог. До звезд перед глазами ты цеплялся за асфальт, сдирая ногти и оставляя кровавые полосы. Боли ты не чувствовал, она обрушится позже, погребая твое тело в подобие агонии. Какая может быть боль, если ты только что разбил душу того, кто тебе был дороже всего на свете. Именно тогда ты понял, что это такое — заживо гореть в Аду. Видимость терялось от слез на глазах, но ты до последнего смотрел ему вслед, прощаясь с ним и стараясь запомнить его навсегда. С ночного неба, в унисон твоим слезам, начал накрапывать мелкий дождик, смывая кровь с разбитой губы, но ты с сумасшедшим остервенением облизывал их, стараясь как можно дольше удерживать вкус его поцелуя. С его потерей ты понял, что жить тебе больше незачем. Это чувство удерживало тебя на одном месте, пригвождая к холодному асфальту. Время потеряло свой счет, а твой разум словно попал в лабиринт, составленный искусным садистом. В памяти всплывали все ваши встречи и ночи, проведенные вместе. Фантомное тепло его тела и нежные касания, казалось, снова обволокли твою кожу. Тебе оставалось лишь бессильно скрести окровавленными пальцами грудь, где бились остатки твоего глупого сердца. Когда твой разум очнулся, ты обнаружил себя на крыше высотки под утренними лучами ласкового солнца. Хотелось сделать шаг в пустоту и оборвать всё, но ты не смог. Занёс ногу над пропастью и понял, что если так поступишь, то слова, сказанные тобой, не принесут пользы. Он узнает о твоей смерти, о твоей лжи, и будет мучиться. Нет, ты не мог так поступить. Ты отошел и, развернувшись, отправился домой. Там была очередная порция вранья, где близкие узнали, что ты уезжаешь заграницу на работу. Были горечь и сожаление, но не такие, как вчера. Собрав вещи, ты нашел себе квартиру и уехал туда, запретив себя провожать. Твоя душа умерла, оставив после себя пепел. Каждое утро ты встречал на подоконнике и, пока мог двигаться, уволился с работы, сказав и там о своем отъезде. Прошел месяц, ты понял, что не выдерживаешь. Каждую ночь тебе снился твой любимый, безмолвно укоряя за ложь и каждый раз неизменно уходя от тебя в непроглядную темноту, что так пугала своей неизведанностью. Когда всё достигло своего пика, ты, дождавшись сумерек, пошел на ваше любимое место в парке и замер под деревом, не решаясь подойти. Он сидел там, ты мог различить черные синяки под его глазами и резко выступающие скулы на бледном лице. Заметил, что он отрезал свои длинные волосы, что раньше доставали до талии, и теперь щеголял с коротким ежиком перекрашенных русых волос. Он сидел, обхватив себя руками и смотря на небо. С болезненной нежностью ты любовался им, жалея, что не можешь подойти. Теперь почти каждый вечер ты приходил в парк позже него и, прячась, смотрел, умирая от того, что не можешь подойти. Однажды утром ты проснулся от очередного кошмара и понял, что уже не можешь встать. Тело предало тебя, а болезнь радостно пожирала остатки твоей жизни. Еле передвигая рукой, ты смог достать телефон, чтобы вызвать скорую. Пальцы не желали гнуться, и пару раз ты попадал не по тем кнопкам, но все же смог набрать номер. Тебя забрали в больницу, поместив в отдельной палате, тот же смешной старичок в белом халате осматривал тебя. Долго корил за то, что не лег сразу, иначе бы подвижность можно было бы сохранить подольше, пройдя курс химиотерапии и гормонов. Ты мог только горько улыбаться в ответ, осматривая свое последнее пристанище. Попросил, чтобы никого не извещали, когда тебя не станет. Написал на имя врача доверенность на распоряжение оставшимися деньгами, чтобы после твоей кончины тебя кремировали и похоронили по-человечески. Старик только кивал и напоследок как-то с сожалением посмотрел на тебя. Так и потекло твоё оставшееся время, но через пару дней ты не выдержал и попросил у медсестры пару листков и карандаш. Хотел порисовать, но в начавшемся бреду написал письмо. Когда тебе стало легче, ты даже не обратил внимания на то, что одного листа недостаёт. Зато весь второй был изрисован маленькими портретами, посвященными Ему. Время проходило, и листков на тумбочке становилось всё больше. Содержимое каждого оставалось неизменным, и, пусть тебе становилось трудно двигать правой рукой, ты всё ещё рисовал. Черкал до последнего, пока руки не отнялись совсем, пока ты не стал овощем, постоянно пребывающем в бреду и плачущим, непослушными губами просящим у всех прощения за то, что сделал или не сделал. Три дня назад, во время очередного осмотра, врач, пряча глаза, сказал, что это конец. Медленно наступает агония, и ты умираешь. Ты не удивился этому, скорее чувствовал и знал, что смерть близка. Старичок безмерно удивил тебя, попросив забрать твои рисунки и ты согласился, прикрыв глаза. Разум уже уплывал, а измученное тело перестало чувствовать боль. Ты видел длинный коридор, в котором был свет, и, идя на него, ты видел очертания человека, что ждал тебя там. Тебе пришлось остановиться, потому что воздух вышибло из груди от того, что ты почувствовал, узнав ждавшего. Его длинные черные волосы красивым каскадом спускались до талии. Он обернулся и, улыбнувшись тебе, поманил за собой. Глупое сердце скакнуло, и ты заплакал как ребенок, догоняя его и сжимая в объятьях. В сияние вы вошли вместе. Смерть парня констатировали ночью. Он умер счастливым, с улыбкой на губах и щеками, мокрыми от слез. Врач исполнил все, что тот просил, и ровно через три дня на кладбище при одной старой церквушке появилась могила с деревянным крестом и фотографией молодого человека. Его жизнь оборвалась в двадцать пять лет. Три года спустя. Молодой черноволосый мужчина аккуратно вытаскивал маленького двухлетнего мальчика из детского кресла машины. Малыш сопротивлялся, желая прокатиться ещё, но папа был неумолим. С боем ребенок был взят на руки, и мужчина поспешил домой. На лавочке возле его подъезда сидел пожилой человек в потрепанном пальто, сжимая в руках пухлый конверт. Заметив идущего, старик поднялся и окликнул его. — Извините, вы случаем не знали этого парня? — он протягивал листок, весь испещренный корявыми рисунками, в которых с удивлением черноволосый узнавал самого себя. — Похоже на меня, но откуда это у вас? — Осталось от Максима, — врач, а именно это был он, уверился, что нашел того, кого так долго искал. Услышав имя, черноволосый побледнел и сжал кулаки, его лицо исказилось от злости. — Вот пусть бы у него и оставалось! — зло бросил мужчина, не собираясь больше разговаривать и разворачиваясь. — Он просил передать вам это. Конечно, не тогда, когда был в сознании, а когда бредил. У меня так сердце кровью обливалось, что я решил отдать вам это, вопреки его просьбам. Черноволосый остановился и снова обернулся к старику. Врач тяжело вздохнул, присаживаясь назад, всё же возраст был уже не тот. Мужчина снова подошел к скамейке и старик жестом попросил его сесть. — О чем вы говорите, какой бред? Разве Максим был болен? Он же уехал заграницу со своей девушкой. Врач не ответил, а протянул мужчине сложенный листок бумаги. Именно то самое пропавшее письмо, что писал его пациент. Этот листок нашли под его подушкой, когда убирали кровать, и санитарка принесла его старику, ведь по её мнению, они хорошо общались и письмо вполне могло быть адресовано ему. Черноволосый отпустил ребенка на землю, чем малыш сразу воспользовался, смешно переваливаясь в направлении папиной машины. Дрожащими пальцами он развернул листок и долго читал текст, написанный корявым почерком. «Здравствуй, Олег. Если ты читаешь это письмо, значит мой врач все же меня пожалел и решил отдать мои рисунки тебе. Я буду рисовать пока могу, слышишь? Я помню, что тебе нравилось, как я рисую. Прости за сказанное мной тогда. Как я мог разлюбить тебя —родного? Ты — вся моя жизнь. Это же так глупо! Мое сердце навсегда твоё. Просто… Я не хотел приносить тебе страдания. Я решил написать то, о чем не смог сказать тебе в глаза. Наверное, прошло достаточно времени, твоя боль от расставания наверняка ослабела, и теперь у тебя есть красавица жена, детишки… Вот видишь, какой я идиот, не могу даже написать, всё тему перевожу. Я умираю, Олег. Три месяца назад мне поставили роковой диагноз — рак, и жить мне осталось еще месяца два-три от силы. Прости, что обманул тебя тогда. Я люблю тебя больше жизни и, надеюсь, что у тебя все будет хорошо. Пусть не со мной, пусть я этого не увижу, но ты будешь счастлив. Знаешь, сколько раз я хотел подойти к тебе в парке, когда ты сидел в одиночестве?.. Но не мог… Знаешь, я каждый вечер приходил туда, пока мог ходить, и любовался тобой, любимый. Не грусти, пожалуйста, хорошо? Прости, что пишу всякие глупости, и почерк мой корявый, и слезы мешают писать. Прости меня за мое решение, но если бы я умер на твоих руках, то ты наверняка никогда не смог бы жить нормально, постоянно меня вспоминая. А так — у тебя есть шанс. Будь счастлив, родной, и… Исполни мою просьбу. Отрасти волосы, как было раньше. Стричься из мести — глупо, Солнце. Люблю тебя, навсегда. Твой Максим». — Это правда? — хрипло спросил Олег, сжимая листок. Врач кивнул, протягивая ему конверт. На колени выпали остальные листки с рисунками. — Он умер счастливым, потому что в агонии именно вы провожали его за порог. Он все время звал вас. Умер в одиночестве, не желая приносить боль своим родным. — Когда? — Максима нет уже три года. Если хотите, могу показать его могилу, — ответил старик. Черноволосый мужчина положительно кивнул, собирая листы бумаги. Они поднялись и направились к машине. Темноволосый малыш подковылял к мужчине, утыкаясь личиком в его колени. — Папочка, поехали! — попросил ребенок, дергая отца за штанину. — Хорошо, Максим, сейчас поедем, — Олег потянулся за ключами в кармане пиджака. Он не видел грустной улыбки старика, что на мгновение озарила его лицо. — Вы любили его? — Я люблю его до сих пор, а он, глупый, решил, что я смогу забыть его… — по загорелой щеке покатилась слеза. Говорят, время лечит, но с этой любовью не могло справиться даже оно, и через сорок лет Максим и Олег встретились, чтобы уже не расставаться. Никогда.