Samson's Tale

Самсона мутило. Руки тряслись, к горлу подкатывала тошнота. Со лба по небритым щекам стекал ледяной пот. Капли разъедали и без того воспаленные глаза. Ему следовало принять дозу день назад. Или даже два. Спазмом скрутило живот и грудь, он покатился со свалявшегося мешка-лежанки. Успел: по крайней мере, вытошнило на утоптанную землю, а не в постель. Вонючую, загаженную крысами постель — ворох грязных тряпок и драный спальный мешок. Рвало Самсона желчью и белой пеной. Он ничего не ел несколько суток. Ему нужен был лириум. Он закрывал глаза и представлял аккуратную коробочку ферелденского дуба с гравировкой лика Андрасте— строгого и внимательного, благословенного и предостерегающего. Андрасте подарила Самсону лучшие грезы, великую силу и зудящую пустоту в легких, кишках и венах. Лириума всегда не хватает. Прекрасная Невеста, пощади меня, губы твои раскаленный лед, поцелуй твой дарит могущество и исцеление. Самсон нечасто читал Песнь Света, но молиться научился, каждый храмовник молится Андрасте— по крайней мере, той, которая нарисована на его персональной шкатулке для хранения лириума. Прекрасная Невеста… Ни Андрасте, ни Создатель не отвечали ему много недель. На последние деньги Самсон добывал лириум, забывая даже о еде, но все заканчивается. Его поставщик, хмурый гном из Хартии, недавно сообщил, что пока «сворачивается». «Все эти маги с храмовниками, чтоб их всех Мор побрал, — ворчал гном. — Никакой торговли с ними, свихнулись напропалую, Мередит чур потеряла, а Орсино знай ее за зад кусает, что твоя дворняга…» Маги и храмовники. Самсон таращился на гнома, пробуя на вкус нервный смех. Кислый. Как слюна с примесью желудочного сока. Сейчас его ломка разрослась выше башен Киркволла, ничего не оставив, кроме себя. Но Самсон не впервые испытывал подобное. Он знал, что может выдержать еще немного, и еще… и даже еще, главное потом отыскать порошок, хотя бы четверть унции. Не совсем «его» доза — славная Невеста Создателя предлагала побольше, половину или даже три четверти, но и самой малости будет довольно, чтобы боль прошла, чтобы мир приобрел твердость и ясность, чтобы перестал размазываться, как намалеванная дешевыми красками вывеска под проливным дождем. Он добрался до воды. Вода пахла мышами, но Самсон заставил себя сделать три больших глотка. Пересохшее и больное от рвоты горло немного успокоилось. Самсон закрыл глаза и сидел неподвижно некоторое время, а потом решился выбраться из своего закутка. Оглядеться. Надо знать, с кем имеешь дело. Клоака — не «Цветущая роза», прирезать могут за пару грязных портков, или просто так, «рожа мне твоя не понравилась». Ноги подгибались, но Самсон заставил себя выкарабкаться из тесной полупещеры, сырого тупика в коридоре. Что-то было не так. Он сделал шаг, два, десять, двадцать и только потом понял, — когда поравнялся с всегда оживленной канавой, в которой вода была относительно чистая и вечно толклось визгливое отребье,— Клоака пустовала. Стоило осознать это, и Самсон осознал, что не слышал ни голосов, ни шагов, ни ругани, ни болезненных — или предсмертных — хрипов уже несколько…о демоны, часов, дней? Если бы он знал. Последняя доза была так давно. Он продолжил свой путь. Наступил в смердящую кучу нечистот и прелой соломы, встревожил гнездо крыс — серые твари прыснули из-под сапог, Самсон громко выругался. За очередным поворотом располагался местный рынок, где Клоака жила своей жизнью — город под городом, с покупкой-продажей, даже с бедняками и богачами. У богачей - целый медяк и почти не дырявый спальный мешок. Самсон долго считался просто-таки Наместником; тевинтерские работорговцы неплохо платили, ему хватало не только на порошок. Потом он отказался от этого промысла. Просто не мог больше. Он ведь хотел помочь магам. Иногда порошок оказывался сильнее, но чаще — нет. Чаще — нет. Рынок тоже пустовал. Самсон заметил только какого-то особо тощего и мосластого эльфа, тоже похожего на крысу — очень изможденную и лопоухую крысу. Тот рылся в куче мусора, изредка доставал что-то ценное и прятал за пазуху, либо совал прямо в рот. — Эй ты, — Самсон схватил эльфа за шиворот. — Какого демона творится? Эльф вздрогнул всем телом. Он был когда-то блондином, но грязные волосы скатались и свалялись, цветом теперь напоминая канавную грязь. В Клоаке все быстро становилось приблизительно одного оттенка. Мутно-серого, как пустая блевотина. — Где все? Самсон встряхнул эльфа. Тот дернулся. Самсон почуял неладное, еще когда разворачивалась голова, неестественно хрустнули шейные позвонки. Кожа натянулась, грозя лопнуть. — Что за… Лица у эльфа не было вовсе — шмат сырого мяса и торчащие иглы зубов. Тварь кинулась на Самсона с пронзительным визгом, но храмовничья выучка опередила. Самсон выхватил меч и отсек голову. — Одержимый. Гребаный одержимый. Избавленный от потусторонней твари, труп выглядел почти нормально. Эльфийская голова таращилась на Самсона пустыми круглыми глазами. Тот пихнул ее носком сапога. — Гребаный одержимый, — повторил Самсон и принюхался. Пахло демонической лимфой — этот запах похож на лириумный, и тянулся он не только от трупа, он висел повсюду. Киркволл пропитало ихором демонов. «Киркволл одержим». Муторь и боль ломки отступили. Самсон устремился прочь из Клоаки — на поверхность. Улицы встретили его огнем. Горела таверна с дурацким названием «Висельник». Огонь добрался до крыши, тянул оранжевые пальцы в разбитые окна, доедал ступени и деревянные перила. Стены продержатся дольше, Киркволл— город из камня. Стены останутся. Но огонь перекинется дальше. На глазах Самсона он так и сделал. Киркволл дышал жаром, опаляя лицо Самсона, а он стоял и не двигался; с меча сползала черная капля вязкой крови одержимого. В голове прыгало «какого хрена» и «Создатель, помилуй» поочередно, и ни одна мысль не могла пересилить другую. Самсон потер колючую щеку, запоздало отметил, что где-то потерял кожаные перчатки с веридиевой оковкой — последнее, что оставалось от храмовничьего доспеха. Он тяжело вздохнул. Киркволл горел, а он сожалел о перчатке. Каждому свое, наверное. Он пошел дальше. Улицы не были пустынны, но почти никто не обращал на Самсона внимания. Люди метались, выскакивали из горящих домов. Толстая баба волокла под мышкой пронзительно орущего ребенка лет четырех, на второе плечо взгромоздила прикроватную тумбочку. Два босых сутулых эльфа вытанцовывали у окна, пытаясь достать матрац: тот уже дымился, но эльфы не сдавались. Несколько раз Самсон видел стражников, но они не вмешались, даже когда один голодранец поставил подножку другому и наскоро выхватил кошелек. Киркволл обезумел. И пах лимфой демонов… и лириумом. О Создатель, Самсон чуял этот запах. Запах-пение. Вдыхаешь носом — звенит и мурлычет в ушах. Нет ничего прекрасней. Самсона толкнули в подреберье, он подобрался и отпрянул, защищая пустые карманы. Но толкал не воришка, и даже не один из взбесившихся от пожара (почему пожар, кто поджог, что случилось?) людей. В паре ярдах от Самсона стоял маг. В драной робе. Со взглядом загнанного зверя. Руки у мага были в крови. Падая с бледных запястий, капли превращались в сполохи зеленого пламени. — Одержимый! — взвыл Самсон. Он хотел ударить «святой карой», но лишь согнулся пополам, в животе екнуло и расплющилось что-то. Тошнота поднялась из кишок. Маг взвыл: у него уже вспухали на щеках темно-коричневые волдыри, а рассеченные вены проступили из-под кожи. Блеклое тело раздулось и лопнуло, демоническая тварь победно зарокотала. Самсон ничего не мог поделать. Ну да, у него был меч… и больше ничего. Без лириума, посреди ломки, он стал бы легкой добычей одержимого. Так он оправдывал себя, потому что кинулся бежать, и не оглядывался, даже когда пронзительно завизжала, умоляя о помощи, женщина, и раздался мерзкий хруст ломаемых костей. Самсон ничего не мог сделать. Наверное. Когда-то закоулки Нижнего Города были просто грязными, воняли мочой и тухлой рыбой, в них тебя могли ограбить и прирезать, или поймать и отправить в теплые северные края, в веригах и ошейнике. Самсону не следовало обижаться на порядки Нижнего Города, и в переулках он чувствовал себя почти умиротворенно. «Мутная вода — рыбки больше», — приговаривал он порой. Теперь ему приходилось перепрыгивать через трупы. Дважды под ноги кинулись люди с белыми от ужаса глазами, за ними гналось нечто бесформенное и черное, и Самсон отталкивал липкие ладони. И не оглядывался. Порт, думал он, нужно добраться до порта. Короткий путь оказался блокирован пожаром. Самсон чуть не влетел в открытое пламя, успел вовремя остановиться, а вот какому-то бедолаге, увязавшемуся за человеком с мечом, пришлось хуже. Пламя метнулось на растрепанные волосы. Самсон сплюнул и проткнул неудачника насквозь: такая смерть легче, чем сгореть заживо. Улицы и переулки были полны огня, одержимых и демонов. Огненные демоны гнева терялись на багряно-оранжевом фоне. Удушливый дым заставлял дышать часто и мелко, голова у Самсона кружилась, он весь взмок. Порт, думал он. Холодная вода. Корабли. Убраться из этого одержимого города. Самсон не знал, почему Казематы лопнули трухлявым мешком, высыпав на Киркволл взбесившихся магов и не менее безумных храмовников. Маги и храмовники дрались прямо в сердце огня. Кровь манила демонов, сточные канавы потемнели до густо-рубинового оттенка. Самсон не оглядывался. Самсону было плевать. Порт. Убраться отсюда. По иронии, оставался лишь один путь — через Казематы, и, когда Самсон понял, что остальные дороги отрезаны, он захохотал, стирая со лба пот трясущимися руками. Прекрасно. Просто прекрасно. На мгновение идея умереть, забрав с собой в Тень пару одержимых — или бывших сослуживцев, которые поторопились забыть о нем, едва Самсона вышибли из Ордена, — показалась привлекательной. Как магия крови. Наверное. Самсон отбросил ее прочь. Он выберется. Не из таких передряг выкарабкивался. Маги и храмовники слишком заняты друг другом, а в Казематах он был готов прикончить хоть Мередит и Орсино лично. Обоих. Одним ударом. Самсону везло. До Казематов он добрался почти без боя, только один раз встретил некрупного демона, как будто заблудившегося в каменных переходах. К удивлению Самсона, Казематы оказались «оком бури». Плитка пола была покрыта ковром из тел — в мантиях и доспехах вперемешку, некоторые причудливо перекорежены. Битве несколько дней, определил Самсон, трупы уже начали гнить. Он вглядывался в посиневшие лица, почти не вздрагивая, когда узнавал соседей по казарме. Обрывки одежды и клочья плоти свисали с решеток, мясо потемнело, в нем шевелились черви. Самсон переступил через тело мага: голова раздавлена, мозги растеклись кляксой, мантия задрана и почему-то нет сапог. Ноги грязные, желтоватые. Будто у цыпленка на рынке. Футах в десяти смерзлись близнецами-уродцами два храмовника. Магический лед до сих пор не растаял. Казематы были оком бури, но не молчащим. Самсон слышал тихое пение, и оно заставляло его улыбаться. Лириум. В Казематах пел лириум, и обещал, что у Самсона все получится. Просто иди. Вон туда. Еще дальше. Казематские статуи, вечное пугало для молодых магов — да и учеников-храмовников, чего уж там, — кто-то выворотил и покорежил. Одна даже рухнула — к счастью, вдоль площади, поэтому не мешала пройти. Самсон решил: не хочет знать, что именно здесь случилось. Демона гордыни он заметил не сразу, хотя потом не понимал, как мог пропустить громадину десяти футов ростом. Демон бродил кругами в тесном внутреннем дворе Казематов. Но прежде Самсон увидел человека. Человек стоял, прижав руки к груди, и смотрел на демона. Самсон узнал его. — Мэддокс! — крикнул он. Тот медленно развернулся. Грязные волосы прилипли к уголкам рта и закрыли солнце-знак усмиренного на лбу. — Самсон. Усмиренные ничего не чувствуют, и все же голос звучал почти радостно. А затем Мэддокс указал на демона. Гордыня никуда не торопился. Он как будто не интересовался людьми, выписывая свои круги. Много лет назад в Киркволл приехал бродячий цирк, Самсон — тогда лет десяти от роду, — сбежал с тренировки, чтобы поглазеть на диковинки. В цирке были эльф-акробат и блестящий от масла почти черный ривейни, который глотал ножи и доставал их у себя из живота, как ни в чем не бывало. А еще — настоящий детеныш дракона в клетке с железными прутьями. Дракону было тесно, и он наматывал бесконечные круги, вытягивал длинную шею и шипел. Демон гордыни вел себя точно так же. Пока не заметил Самсона — или Мэддокса— и не попер на него. «Я могу убежать», — мелькнуло у Самсона в голове и рассеялось. На мече засохла дорожка крови, и лезвие совсем не блестело, когда Самсон направил его в демона; но это был меч, и мечом он сражался, как прежде. Он думал о Мэддоксе— бедолага просидел в Казематах несколько дней, неделю или около того, рядом с гребаным демоном. Нельзя же его так бросить. Нельзя. Пение соглашалось. Гордыня размахнулся и ударил. Самсон увернулся и только краем глаза увидел, как массивная лапища разбила каменную плитку, точно неваррский фарфор. Самсону не хватало щита — и дозы, святая Андрасте, милостивый Создатель, как не хватало; и все же руки почти не дрожали. Мэддокс отступил к выходу из внутреннего двора. Молодец. Пусть бежит. Гордыня завыл. Когти демона превратились в искрящийся хлыст. Самсон покатился по плитке, метя под колено — у живых там связки и сухожилия, но и против тварей действует, если правильно ударить. Он так и сделал. Демон пошатнулся и стал медленно оседать — точно рушился горящий дом. Самсон метнулся вперед и перерубил ему горло, после чего сполз на камень, тяжело дыша. Создатель его действительно хранил… а может быть, пение. Или Мэддокс. Усмиренный уже шел к Самсону, протягивая руку. — Ты защитил меня, — сказал он. — Да уж, точно. Ты почему не убрался отсюда? Рука мягкая, хотя и со шрамами от кислотных и щелочных ожогов. Ногти неровно отросли. — В этом не было смысла. Демоны не замечают усмиренных, главное — не двигаться. Самсон сглотнул сухим горлом. — Сколько ты «не двигался», Мэддокс? Только теперь он заметил, что тот отощал до костей, хотя худым никогда не был. Смазливая мордашка с пухлыми губками - Мэддокс считался красавчиком, и Самсон украдкой завидовал той девке, с которой он переписывался. Впрочем, закончилось все печально. Для всех. Может, кроме девки. Девки всегда выходят сухими из воды. Будь они неладны. — Семьдесят четыре часа. Я считал. Это было единственное занятие. У меня было немного воды, но она закончилась. Самсон застонал. — Давай-ка выбираться отсюда… Весь гребаный Киркволл двинулся, храмовники с магами дерутся на каждом углу, пожары, демоны… Что за херня? Мэддокс ответил тем же ровным голосом усмиренного: — Маг взорвал Церковь. Теперь Самсон понял, чего ему не хватало в пейзаже города. — Мередит объявила Право Уничтожения. Первый Чародей применил магию крови, а сама Мередит… Самсон не расслышал финал фразы. Мередит он увидел сам. Прежде статую закрывала своей громадной тушей Гордыня, а теперь он рассмотрел фигуру из красных кристаллов — женскую фигуру в доспехах. Фигура кричала. Самсон знал, что это и есть Мередит. Самсон знал, что она стала чем-то грандиозным. Чистым лириумом, вот чем. Багряно-красным, как пожар и магия крови, но это неважно. Застывшее лицо выражало смертельный ужас, однако на ощупь было теплым, на мгновение Самсону почудилось, что Рыцарь-Командор все еще жива под этими кристаллами, затем успокоился — нет. Не жива, но так лучше. Он тихонько засмеялся, провел пальцами по неровным выростам , дотронулся до вытаращенных глаз. Под ноготь воткнулась окаменевшая ресница. Самсон вдохнул запах-мелодию расширенными ноздрями и поцеловал Мередит. Затем прихватил зубами нижнюю губу. Красный лириум жегся вдесятеро против обычного, но и пел слаще и громче. Под языком он горел и пенился. — Необычное вещество, — где-то на другом краю сознания согласился Мэддокс. Самсон то вылизывал ухо Мередит, то запускал язык в открытый рот и доставал до горла. Мэддокс вернул ему способность мыслить. Чисто и ясно, как никогда прежде. — Этот лириум намного сильнее обычного. Я не только считал часы, я придумал, как его извлечь из статуи. Самсон подошел к усмиренному и обнял его. От Мэддокса пахло немытым телом и пустым желудком. Мантия сползала с плеч. Поправимая беда. Самсона переполняла сила. Будто сама Андрасте благословила, да не жалкой коробочкой, а неодолимым могуществом; тем самым, что сломило древний Тевинтер. Самсон пока не придумал, как использовать этот дар, но знал, с кем обязательно поделится. Расцарапанными до крови губами он тронул щеку Мэддокса и прошептал на ухо: — Теперь все будет хорошо. Со статуи удалось наскрести около фунта лириума. Целый фунт лириума. Мэддокс аккуратно отколупывал кристалл за кристаллом, у Самсона терпения бы не хватило — он ходил из угла в угол, во рту пенилась слюна. — Давай быстрее, — торопил он Мэддокса. — Сюда могут прийти. Стража, например. Он думал о рыжей суке Валлен, с нее станется лично припереться. Пусть только попробует отнять лириум. Самсон вопьется ей в горло зубами, как злобный пес. Пусть только попробует забрать лириум… или Мэддокса. Но прежде чем расковыривать останки Рыцаря-Командора, Самсон подвел Мэддокса к разбитому фонтанчику с питьевой водой. Его завалило обломком статуи — согнутой в отчаянии или мольбе ладонью, но между бронзовых пальцев подтекала вода, и Самсон без особого труда поднял кусок железа в центнер весом и отбросил прочь. И засмеялся, наслаждаясь силой. — Пей, — сказал Самсон. Ему очень хотелось поскорее заняться лириумом — на Мередит оставалось так много прекрасного, драгоценного лириума - однако прежде стоило позаботиться о спутнике. Друге. Внезапно Самсон осознал, что скучал по Мэддоксу, хотя именно из-за красавчика-мага и его легкомысленной любовницы маг и храмовник попали в переплет. Один отделался изгнанием из Ордена, другому досталась метка и выжженная душа. Мэддокс не сожалел, наверное. Усмиренные не сожалеют. Пил тот без жадности, но долго и с усилием, как загнанная лошадь. Наблюдая за ним, Самсон внезапно осознал, что остановиться ему трудно: он долго испытывал жажду, тело требует, а «сила воли» — тоже эмоция. — Хватит, — он потрепал Мэддокса по плечу. В крови бушевал лириум, и он опасался сломать тонкие кости бывшего мага. — Иначе тебе дурно станет. Мэддокс подчинился с запозданием. — Ты прав, — сказал он. И занялся лириумом, как ни в чем не бывало. Они добыли фунт или даже больше, вернее, Мэддокс добыл, осторожно отскребая кристаллы какими-то специальными щипцами. — Этот лириум совершенно особенный. Я наблюдал за Рыцарем-Командором последние несколько недель и даже написал прошение о том, чтобы мне позволили исследовать ее оружие, но… — Демона с два бы старая сука тебя подпустила к своим игрушкам, — фыркнул Самсон. Краем уха он слышал: последние месяцы паранойя Мередит распространялась даже на любимых ею некогда усмиренных. Стража не появилась. Выжившие храмовники или маги тоже, в Казематах висела все та же пропахшая тленом тишина. А еще Самсон нашел меч: лезвие было чисто, но мерцало красным, точно залитое свежей кровью. Хороший меч, в сто раз лучше его собственной ковырялки с разболтанной гардой. Пригодится. Порт оглушил суматохой, будто напоминая: они покинули око бури, и теперь их снова мотает ветром. Люди толкались, пихали друг друга локтями, осаждали корабли — от рыбацких лодчонок до снулых барж. В толпе Самсон внезапно узнал эльфов из Нижнего Города с дурацким матрацем. Может, они туда запасы шмотья напихали, решил он и отвернулся. Мэддокс отставал. Он был медлительным, как все усмиренные, а истощение и усталость отняли у него способность концентрироваться. По крайней мере, его хватило на лириум, порадовался Самсон и закинул руку Мэддокса на плечо: — Потерпи чуток, скоро выберемся отсюда. На корабле. В Оствик поедем, ну или куда придется. Но главное, горячая похлебка и все такое… Мэддокс ничего не отвечал. Сальные волосы хлестали по лицу. После того, как его усмирили, он коротко стригся, но, видимо, последние дни — недели либо даже месяцы — было не до того. Самсон вспомнил сплетни о Мередит: она запирала магов в каменных ячейках-кельях, сажала на цепь. Неужели и усмиренные ее пугали не меньше? Мэддокс повис на Самсоне. Он едва перебирал ногами, глаза закатывались. Какой-то хромой мужик врезался в них, чуть не опрокинул полуобморочного Мэддокса на заплеванные булыжники. Самсон едва удержался, чтобы не проломить обидчику череп. Им нужно выбраться из Киркволла. Фунта лириума хватит надолго. Они богаты. А после… Самсон может работать наемником. Даже торговать людьми, почему бы и нет. Он бросил это несколько лет назад, но всегда можно вернуться. У него грязные руки, сильнее не запачкаешь. — Эй! — окликнул он готовящуюся к отплытию баржу. Люди на ней столпились так тесно, что баржа — дрянные доски, скрепленные друг с другом честным словом и такой-то матерью, просмоленные не лучше, — напоминала разворошенный палкой муравейник. Все новые «муравьи» карабкались по веревкам. Их спихивали в бурлящую пеной и помоями прибрежную воду. Косматый капитан, громила с серьгой в ухе, отмахнулся: — Некуда, видишь? Остальным он не отвечал, но меч Самсона производил впечатление. — Не бойся, все хорошо. Сейчас уговорим, — прошептал тот Мэддоксу, но усмиренный не ответил. — Эй, я заплачу! — крикнул Самсон. — Другу помочь надо! Заплачу… Мэддокс уже не висел. Его приходилось удерживать, как тюк с тряпьем. Только поэтому Самсон замешкался, не сразу запустил руку за шиворот и не достал сверток лириума. Он опоздал. Баржа отплывала в Оствик, а они остались. По гнилым доскам и щербатым камням метались такие же неприкаянные люди, эльфы и гномы, а позади полыхал пожар. Самсон так и стоял в толпе, держа Мэддокса на руках, словно обморочную барышню из орлейских романчиков. Вот только барышни теряли сознание не от трехдневной голодовки… Что делать, он не знал. Вернуться в Киркволл? В Клоаку? У него оставался кусок сыра с хлебом, но его наверняка уже сперли. Или добрались одержимые. Или крысы. — Задница Андрасте, — тупо проговорил Самсон. — Вы из Казематов? — мягко проговорили над ухом. Прежде, чем Самсон развернулся, тот же вкрадчивый голос с тевинтерским акцентом — должно быть, один из «клиентов», у стервятников отличная память, — продолжил: — И с добычей. — Откуда… — На каждый товар находится покупатель. А так же создаются условия для торговли, вы должны понимать. Самсон понимал. Понимал, что ему предлагают сделку — и довольно мерзкую, не приятней развороченных трупов или желеобразных потрохов демона. Но Мэддокс дышал редко и неглубоко, так что Самсон кивнул. — Ваш корабль отходит с Рваного Берега. Поселитесь недалеко от Вал Шевин. И да, Самсон, уговорите вашего приятеля как следует исследовать то, что вы везете с собой. Возражать он не станет, правда? Когда Самсон все-таки оглянулся, позади никого не оказалось. Что не отменяло заключенной сделки. Самсон гадал, кто же это им настолько заинтересовался. Его тевинтерские «наниматели» платили относительно честно, всего-то один раз пытались прикончить — за неудачу с мальчишкой-полуэльфом, его еще этот бородатый ферелденский козел выручил. Но иллюзий по поводу имперской щедрости Самсон не питал. И все же, вот он на юрком трехмачтовом люгере «Дикая пчела», что плывет под непонятным флагом, но о хозяевах можно догадаться по одеждам неразговорчивого капитана и по хлысту в руках старшего помощника. Хлыстом он подгонял полуголых матросов. «Зачем я им?» — вопрос, который Самсон очень хотел задать, но не решался. Был бы Самсон один — задал, даже в не слишком одобряемых Церковью выражениях. Но за Мэддокса он чувствовал нечто вроде ответственности. До того, как Самсона, младшего сына полуразорившегося лавочника в Верхнем Городе, отдали в Орден, у него был щенок. Беспородная дворняга, но любил своего Храбреца Самсон искренне, и заботился тоже, а подросший щенок вылизывал ему ладони и вилял хвостом. А потом Самсона отдали в Казематы. Маги жалуются на несвободу, но у учеников-храмовников ее не больше, цепи Города Цепей сковывают каждого. Увольнительную он получил только несколько месяцев спустя и Храбреца дома не нашел. Сколько ни звал — пес не откликался. Отец лишь пожал плечами: потерялся. Самсон думал о том, что не хочет, чтобы Мэддокс «потерялся». Пусть уж лучше будет с ним. На «Пчеле» места было мало, поселили их в каком-то полном грызунов и снастей чулане, зато никто не трогал, никто не требовал разговоров и объяснений. Спали они в одном гамаке. Самсон обнимал Мэддокса и прислушивался к ровному дыханию усмиренного. Тот сказал только однажды «спасибо, ты спас меня» — кажется, понимал, что это все равно звучит монотонно, будто отчитка Трансфигураций. Зато везде увязывался за Самсоном, не хуже собаки, а еще аккуратно процеживал добытый лириум. Самостоятельно готовить дозу он Самсону не разрешал. — Это особенный лириум, — повторял Мэддокс всякий раз, когда Самсон торопил его, ощущая, как шевелится внутри нечто пустое и голодное; некоторые храмовники затыкали «это» Песнью Света, у него не выходило. — Его нельзя принимать слишком часто. И очищать необходимо тщательнее. К сожалению, здесь у меня недостаточно инструментов… — К архидемону инструменты, — ворчал Самсон. — Просто приготовь мне зелье. Нам обоим оно нужно, вон тот урод с хлыстом на тебя нехорошо косился. Если я расклеюсь, выйдет скверно. Самсон знал, что принимает больше лириума, чем прежде. Этот красный пел по-особенному сладко, жегся тоже, но боль обещала могущество, и тело откликалось на нее каким-то вязко-глубинным наслаждением. Ощущение напоминало подростковые «мокрые сны». Мэддокс понимающе кивал. На гнилых досках, из гвоздей, рыболовной сети и каких-то старых банок он соорудил аппарат для очистки; когда торопился — обжигал пальцы. Однажды обжег сильнее обычного: на мизинце облез ноготь. Самсон с запозданием заметил это, уже после того, как глотнул «варева», и его накрыло стыдом. Он встал перед Мэддоксом на колени и поцеловал тыльную сторону ладони, тот самый мизинец у первого сустава. Тянуло прикоснуться к пахнущей лириумом мокнущей ранке и вылизать ее, он едва удержался, с усилием отстранился. И, перехватив ровно-вопросительный взгляд Мэддокса, пожал плечами. Усмиренным надо объяснять подробно и без эмоций, потому что они неспособны понять то, чего лишены сами, а у Самсона никак не получалось, вот он и моргал, таращился и думал: Мэддокс красивый. Смазливый, как девчонка, с этими своими блестящими серыми глазами и пушистыми ресницами. Уже на корабле он снова остриг волосы почти наголо, но это только подчеркнуло очень правильные черты лица, а чуть капризно очерченные пухлые губы уже давно наводили Самсона на разные мысли, может, не только его, хотя Мэддокс вроде не жаловался на избыточное внимание от других храмовников. Он был из марчанских аристократов — не киркволльских, то ли из Ансбурга, то ли из Оствика. В Киркволл семья перебралась из-за семейных коллизий - выжили их, проще говоря. А тут еще сын оказался магом, и его забрали в Казематы. За то, кем родился, он был лишен свободы, за любовь к какой-то тупоголовой курице — способности чувствовать. Как всякий храмовник, Самсон знал, что среди магов полным-полно говнюков, заслуживающих и усмирения, и виселицы, но если Церковь — и Андрасте лично— считала, будто сотворенное с Мэддоксом правильно и справедливо, Самсон был готов плюнуть этой шлюхе в лицо. Мэддокс продолжал смотреть, изредка смаргивая: — Мне не больно. Все в порядке, — уверил он Самсона. Тот шмыгнул носом: от лириума щипало все слизистые — глаза, рот, ноздри. И обнял Мэддокса, прижав бритую голову к груди. — Точно. А скоро будет еще лучше. Только погоди, доберемся до гребаного Орлея… «И поймем, какого демона от нас хотят». Но этого Самсон не стал говорить. Их высадили милях в десяти от Вал Шевина глубокой ночью. До берега пришлось добираться на шлюпке, причем в шлюпке обнаружилась дыра, и воды набралось по колено. Самсон греб с яростью раненого тал-вашота, а Мэддокс вычерпывал воду ведром. Еще капитан дал какую-то бумагу, при ближайшем рассмотрении она оказалась картой. Карта привела к дому на окраине леса, причем дом выглядел добротным и заброшенным лишь недавно. В огороде поспевала морковь и капуста, в курятнике квохтали сытые куры. Была даже корова. Эта идиллия заставила Самсона хмыкнуть. Двор и дом он обходил на манер настороженного кота: за каждым углом ждал подвоха. И ничего не нашел. — Ты уверен, что хозяева не вернутся? — спросил у Самсона Мэддокс. Он, похоже, был рад наконец-то обрести тихий уголок и заняться исследованиями — словно в Круге, словно ничего не изменилось. Но тоже сомневался. По-своему. — Нет, — признался Самсон. Он принюхался. Лириум в его крови напевал о том, чтобы верил, но некоторые ноты звенели о пролитой крови. Спустя пару дней Мэддокс отправился за ягодой для чая и нашел два трупа — мужчины и женщины, уже полуразложившиеся. Самсон попытался солгать, будто несчастных задрали волки, вот только от усмиренного не спрячешь никаких подробностей. Мэддокс перевернул женщину. Спина у нее отслаивалась кусками зеленоватого месива, между ребер пророс мох и трава. Мэддокс указал на большую царапину на ребре: — Ее убили кинжалом или стрелой. Полагаю, его, — он кивнул в сторону мужчины, пол которого можно было определить исключительно по остаткам одежды: большую часть растащили и объели звери,— тоже. Самсон взял Мэддокса за руку. — Разбойники. Просто разбойники. Ты в своем Круге таких вещей не знал, а я уж насмотрелся, поверь мне. Мэддокс не стал спорить. А Самсон решил еще немного… совсем чуть-чуть увеличить дозу лириума. В разбойников он не верил. Дом освободили специально для них — с некой целью. К которой он должен быть готов. В доме была только одна комната и маленький закуток, который Мэддокс оборудовал под свой кабинет. Он исследовал красный лириум. Поначалу они обсуждали, мол, фунт — чересчур много, нужно съездить в город и продать часть, и на вырученные деньги смогут жить безбедно. План все откладывался и откладывался. Мэддокс не напоминал; он занимался хозяйством, насколько хватало скудных познаний мага Круга из каменного города. В свободное время искал в лесу какие-то металлы и камни. Самсон сопровождал его, оглядываясь по сторонам и отговариваясь волками и разбойниками. Однажды на них действительно выскочил крупный черный волк. Самсон проткнул его насквозь найденным в Казематах мечом, но звон в ушах потребовал большего, и он протянул руку, чтобы выломать ребра и вырвать скользкие потроха. Мэддокс сказал только: «мы могли бы использовать шкуру». Больше ничего. Свои находки он плавил в печи: делал инструменты все для той же работы с лириумом. В крестьянском доме обнаружились бумага и чернила, Мэддокс вел записи. — Он противоположен обычному лириуму, — рассказывал он Самсону. — Церковный лириум всего лишь минерал, этот же ближе к живой субстанции. К пивным дрожжам, например. Самсон отмахивался. Лириум давал силу и сны, вот и все. Во снах он видел Тень и демонов, но мог повелевать ими, будто самый искусный малефикар. Во снах он был драконом и кружил в небесах — города и моря мелькали где-то внизу цветными пятнами. Самсон был самым огромным и мощным драконом на свете, а на спине у него сидел Мэддокс. «Посмотри, как красиво», — сказал ему Самсон, и тот засмеялся, потому что больше не был усмиренным. Он обнял дракона-Самсона за шею и прихватил губами перепонку уха. «Ты спас меня». «Ты навсегда теперь останешься со мной? Останешься, правда?» Дракон обернулся, чтобы пообещать «всегда», но на его спине восседал обглоданный зверями и поросший лишайником скелет. Знак усмиренного горел багрянцем лириума. «Всегда», — повторял мертвец. Проснулся Самсон весь мокрый от пота и, кажется, разбудил Мэддокса. Тот сел на кровати: — Ты кричал. — Дурной сон, знаешь как это бывает… Он осекся, прикусил язык и обругал себя за бестактность. Передернул плечами, будто опасаясь увидеть крылья, а вместо неизменно спокойного лица — позеленевший череп. — Я помню, что такое сны. Хотя не могу восстановить ощущения от них, — внезапно ответил Мэддокс. Самсону послышалась печаль. — Извини, — сказал он. Они спали на разных кроватях, но сейчас Самсон ляпнул: — Иди ко мне. Мэддокс немного неуклюже — он вообще был неловким, когда дело касалось чего-то, кроме инструментов зачарователя, каша у него пригорала, а если пытался выкопать морковь, оставлял половину в земле, — устроился рядом. Самсон обнял его, как на корабле. На ощупь тот был теплым и уютным, и уже не таким костлявым, как в Казематах. Сравнение вызвало в памяти иную картину: умирающий от жажды, Мэддокс пил жадно и едва остановился. Значит, тело у него… функционирует. Во всех смыслах. Во сне он так приятно касался губами уха. Жаль, что наяву никогда не… Самсон рывком поднялся на локте и накрыл Мэддокса собой. У того блестели глаза. Кажется, он был заинтересован — пусть и вряд ли способен на большее. Самсон теперь всегда осязал и вдыхал слабый напев, и сейчас тот советовал: все правильно, ему не будет неприятно, иногда тело способно получить удовольствие без участия души. Он поцеловал Мэддокса. Тот не стал отстраняться, сначала никак не отвечал, а потом приоткрыл рот, словно пытаясь вспомнить, как это делают (живые) нормальные люди. Самсон обхватил его за бедра, заставляя раздвинуть ноги, на полпути остановился и уткнулся носом в ключицу — пахло сладко, красным зельем и лесными ягодами. — Мой хороший. Я теперь тебя всегда буду защищать. Никакая сволочь — маги, храмовники, еще какие мудаки… никто не тронет, понял? Пусть попробуют, я им всем зубы выбью и в жопу запихну. Зачем болтает всякую чушь — Самсон понятия не имел. Словно объяснял усмиренному: «я тут тебя не просто трахаю, ты мне нравишься». Помнит ли тот? Способен ли осознать? «Голые сиськи Андрасте…» Самсон фыркнул и снова поцеловал, наслаждаясь мягкостью губ и теплым дыханием. Дышал Мэддокс все так же ровно, и сердце билось мерно, в отличие от собственного бешеного пульса. Но тот обнял Самсона в ответ, сам раздвинул ноги, задирая ночную сорочку. И на поцелуй отвечал лишь слегка заученно. Как старательный подросток. — Сейчас, — Самсон отстранился. — Сейчас. Тебе тоже будет хорошо. Он спрыгнул с кровати — со спущенными штанами и торчащим членом, босиком запрыгал по холодному полу. У Самсона были и женщины, и мужчины, с последними особо не церемонился — плевка в ладонь достаточно, а можно и просто отдрочить друг дружке, но Мэддокс — другое дело, у него ничего нет, кроме тела. Церковницы твердят, будто душа всегда важнее, но если Самсон сумеет вернуть Мэддоксу частичку себя через тело, то будет святее всех преподобных матерей вместе взятых. Богохульные мысли. Красная мелодия одобряла. Самсон засмеялся, отыскав шмат коровьего масла. Это получше, чем слюна. — Сейчас, — повторил он. Как будто тот торопил. Как будто вскидывался и требовал. А ведь мог бы, он был чувственным парнем… Самсон вернулся на кровать с руками, скользкими от подтаявшего масла, и взял в ладонь мягкий член Мэддокса. Тот приподнялся, разглядывая с тем же бесстрастным интересом. Самсон едва не сдался. Но продолжил — гладил указательным и большим пальцем, добавил вторую руку и осторожно протолкнул палец между ног. В собственном паху дергало, и Самсон боялся, что кончит просто от ощущения сжимающихся вокруг пальца мышц и постепенно наливающегося в его ладонях члена. Лицо Мэддокса по-прежнему не выражало ничего — дружелюбная улыбка и только. А потом он сказал: — Это приятно. И добавил, задумчиво склонив голову набок: — Продолжай. У Самсона по лбу стекала капля пота. Она попала в глаз, он сморгнул. И тихо всхлипнул. Получилось. — Да. Конечно. Он добавил еще один палец между ног, и теперь член Мэддокса стоял не хуже собственного. Самсон устроился на коленях, разглядывая его — в задранной рубашке, возбужденного,с открытым, блестящим в отблесках догорающей свечи задом. Мэддокс был хорошо сложен, изящен, как почти все маги — и усмиренные; одним словом, те, кто не держал ничего тяжелее посоха. А еще от него пахло лириумом. Самсону он казался совершенством. — Да, — повторил он, направляя свой член между ног. Он опасался, что Мэддокс передумает — будет больно, или недостаточно приятно, или просто решит, что это «нерационально». Мэддокс лишь кивнул. Самсон не продержался долго, кончил всего несколько минут спустя, почти одурев от жаркой тесноты. «Помочь» Мэддоксу пришлось руками, и Самсон все вглядывался тому в лицо — изменится ли хотя бы на пике? Перед финалом Мэддокс закрыл глаза. Вот и все. Из растянутого отверстия вытекало семя, ладонь Самсона тоже стала липкой и мокрой. Мэддокс по-прежнему кротко и неумело улыбался. От сочетания хотелось то ли выть, то ли обнимать и баюкать его, точно ребенка. И тогда Мэддокс сказал: — Знаешь, пожалуй, я доволен тем, что ты сделал. Самсон только и смог, что расхохотаться и накрыть обоих одеялом. Однажды ночью Самсон проснулся от боли. В живот словно воткнули раскаленный кинжал, провернули пару раз и залили для верности настойкой корня смерти. Самсон сполз с кровати, пытаясь не заорать, сел на краю. В глазах темнело и мерцали рыже-золотые кольца. — Трусы Андрасте…— прошипел Самсон. Боль не давала шевельнуться. Самсон не выдержал и застонал. Внутренности выскребали тупой ржавой вилкой, не иначе. — Что случилось? — спокойный голос Мэддокса на мгновение утихомирил боль, и Самсон даже попытался отшутиться: — Кишки скрутило. Картошка была сырая в твоем вареве… Он не договорил: завыл на одной протяжной волчьей ноте. Инстинктивно схватился за больное место, и пальцы резануло чем-то твердым и теплым. — Мэддокс, — выдохнул Самсон. У него дрожали губы, по подбородку стекала слюна. — Из меня растет гребаный камень. Тот уже зажег свечу и стал на колени, чтобы рассмотреть. — Убери руки. Самсон мотнул головой, но подчинился. Мэддокс задрал на нем рубашку. Позже Самсон думал: мне повезло, что он усмиренный. Обычный целитель, наверное, сам бы сбежал с воплями. Из живота — чуть выше паха, прямо из мягких тканей действительно торчал алый кристалл, покрытый подсохшей кровью. Кристалл вспыхивал глубоким багрянцем, вокруг него курилась дымка. Кожа вокруг натянулась и воспалилась. — Красный лириум, — проговорил Мэддокс. — Я предполагал, что он вступает во взаимодействие с живыми телами, но не мог определить, каким именно образом. — Яйца Создателя, Мэддокс, — всхлипнул Самсон. — У меня из брюха вырос лириум. Гребаный лириум из моего сраного пуза. Ты «предполагал», но ничего не сказал… Мэддокс поднял голову. В серых глазах отражалось ярко-алое свечение: — Ты бы мне не поверил, Самсон. И я советовал тебе не пить слишком много зелья. Самсон скрежетнул зубами. Хотелось ругаться, орать и бежать в лес. Хотелось проснуться. Мэддокс взял его за запястье, некоторое время подсчитывал пульс. — Я догадывался, — повторил он. — И я думаю, что смогу удалить новообразование. Более того, у меня есть несколько идей, как защитить тебя от негативного воздействия данного вещества. Может быть, противоядие… Мэддокс погружался в свои отстраненные размышления. Самсон прикрикнул на него: — Да сделай уже что-нибудь! Он выпрямился и направился к столу со своими инструментами. Лезвие кинжала блеснуло, отражая то ли пламя свечи, то ли багряный отблеск. Самсона вновь скрутило болью, а стоило наклонить голову — чудилось, будто на глазах лопается кожа, и вокруг самого большого кристалла появляются маленькие, один за другим. — Прут из-под кожи… как демоновы грибы. Самсон засмеялся. — Потерпи, — вновь сказал Мэддокс. — До того, как меня усмирили, я был целителем. Целители пользуются не только магией, их учат и проводить хирургические операции. Вырезать новообразование не сложнее, чем провести аппендэктомию. — Аппен… чего? Мэддокс перевернул на кинжал с полфлакона пахнущей эльфийским корнем настойки. — Удаление аппендикса, — очередное слово на тевене ничего не сказало Самсону, однако он подчинился, вытянулся на кровати, ощущая себя готовым к сожжению мертвецом. За жизнь он получил не так уж мало ран в боях. Однажды из него выдернули буквально плавающий в гное наконечник стрелы. В другой раз — кусок какого-то демона. Но ни стрела, ни демон не росли из него самого. «Я больше не притронусь к этой дряни», — подумал Самсон и зажмурился, когда Мэддокс залил настойкой живот и красный вырост и занес кинжал. «Мор побери, лучше корчи от нехватки дозы. Больше никогда». — Настойка должна смягчить боль, но все равно придется терпеть, — в который раз напомнил Мэддокс, и Самсон послал его по матери, торопя: давай, скорее. Кинжал вонзился вплоть, волокно за волокном отделяя окутанный дымкой вырост, и это было восхитительно. Самсон даже приоткрыл глаза, чтобы наблюдать, как под умелыми пальцами Мэддокса лириум покидает тело. Кристалл с наростами темного мяса звякнул о дно жестяного таза, и Самсон выдохнул с облегчением: теперь из него ничто не торчит. Мэддокс еще долго очищал лезвием воспаленные ткани, зашивал и накладывал повязку. А потом принес свой ягодный чай. Самсон пожалел, что в крестьянском домике не отыскалось чего-нибудь вроде гномьей бормотухи на глубинных грибах. Ему бы сейчас не повредило. Мэддокс сидел рядом, вытирая чистой тряпкой пот с самсонова лба. Иногда что-то проговаривал одними губами, и Самсон с какой-то усталой нежностью подумал: это, небось, эквивалент сочувственных рыданий. — Доспех, — внезапно сказал Мэддокс. Самсон уже засыпал; в животе дергало и ныло, а еще нельзя было шевелиться, чтобы не содрать повязку, но все это он мог вытерпеть. Голос выдернул из дремоты. — Чего? — Я думал, как остановить распространение этого вещества. Есть несколько вариантов, и кажется, я выбрал наилучший. Он попытался улыбнуться — как всегда неловко, копируя чужую мимику и чужие эмоции. Насколько знал Самсон, другие усмиренные не старались имитировать…полноценных. Мэддокс, похоже, заботился о самсоновом комфорте: — Я знаю, что делать. Люди в темных одеждах с острыми капюшонами явились неделю спустя. Самсон колол дрова во дворе. Дело шло медленно: рана на животе полностью затянулась за пару дней, зато всю неделю он не прикасался к зелью. Оно пело и манило. Он просил Мэддокса прятать «варево» в сундук, под замок. Он умолял дать ему дозу. Позавчера ударил Мэддокса — с разворота, наотмашь, опрокинул на пол и сбежал, мучимый стыдом и голодом. Голод, подозревал Самсон, пересилит, как всегда прежде. Призрак кристаллов в собственном брюхе рассеивался с каждым часом ломки. У него тряслись руки, и кидало то в жар, то в холод. У Мэддокса на челюсти цвел лиловый синяк. Стоило его заметить, Самсона передергивало от отвращения к себе. Одним словом, люди в темных одеждах с острыми капюшонами пришли не вовремя — или напротив, удивительно точно подгадали время. Человек десять, лица закрыты полумасками, слишком темными и строгими, чтобы принять владельцев за любопытных орлейских аристократов. Самсон схватился за топор. Меч остался в доме. Навстречу чужакам выбежал рыжий петух, и его пнули кованым сапогом так, что полетели вихрем перья. В груди сдавило спазмом. Мне нужна доза, подумал Самсон, потому что эта мысль преследовала его постоянно, а вслух сказал: — Кто вы? Мы просто… крестьяне. Боковым зрением он заметил шевеление в окне и взмолился Создателю, чтобы Мэддоксу не пришло в голову высунуться. Люди в капюшонах были вооружены, в том числе и посохами. Одна из фигур подошла ближе и сняла капюшон с маской. Под ней оказалась женщина — блеклая, вся какая-то словно выцветшая, точно ветхая куртка. Рыбьи глаза, широкий рот, бесцветные волосы. — Значит, это ты храмовник Самсон, — сказала она с сильным тевинтерским акцентом. Зубы у нее были желтоватые и с большой расщелиной между двумя передними. Врать не имело смысла. — Чего вам надо? Женщина разглядывала его. Обнаженный до пояса, Самсон чуть не фыркнул: взгляд оценивал, щупал, а потом он сообразил, куда смотрит предводительница «капюшонов». На шрам. — Боль прошла, а жажда осталась? Или это голод? — Что… Самсон сжал топор до сведенной мышцы плеча. Женщина взмахнула рукой, и он понял: не может шевельнуться. Она оказалась магом. Будь проклята… — Старший не зря указал на тебя. Ты способен вынести его благословение, — акцент усилился, тон сделался напевным. — Мы пришли, чтобы привести тебя к Старшему, дабы узрел ты истину и возглавил Его войско. Она и впрямь пела. Пела, как красный лириум. Хотелось бросить все и идти за ней, куда бы ни приказала. Самсон заторможено кивнул, отпустил топор и пошатнулся, готовый принести любую присягу, любую клятву. В окне снова мелькнула тень. Самсон моргнул, прогоняя наваждение. — Я… я никуда не пойду без Мэддокса. Он мой друг. Самсон облизал губы. «Вот и пришла пора платить за бесплатную перевозку и домик…». Еще он подумал о мертвецах в лесу и проросшей между ребрами траве. Один из мужчин в капюшонах пинком распахнул дверь, не рассчитал силы, и та беспомощно повисла на трех петлях. Женщина усмехнулась: — Разумеется, мы возьмем его. Мы наблюдали за тобой и за ним. Его исследования пригодятся Старшему не меньше, чем твоя сила. «Наблюдали». Самсон опустил голову, рассматривая причудливую оковку сапог незваных гостей, подолы одежды, сшитой будто из полосок человеческой кожи. Наблюдали. За тем, как Самсон глотал зелья. Как Мэддокс ковырялся с проклятущей морковью и отсчитывал крупицы кристалликов — три, семь, двенадцать. Как Самсон целовал Мэддокса… и за всем остальным тоже. Точно скучающие в ожидании обслуги клиенты «Цветущей розы» — за парой пестрых попугаев в клетке. Мэддокса выволокли на улицу. Тот покорно повис в хватке здоровяка. — А если мы откажемся? — Самсон поймал себя на том, что говорит за обоих. «Ну и что». — Убьете? И чего добьетесь? Женщина мягко качнула головой: — Разве я угрожала тебе, храмовник? Я обещаю тебе величие и цель, благодаря которой твоя жизнь клоачного бродяги, работорговца и лириумного аддикта, — что такое «аддикт» Самсон не знал, небось, на тевене какое-нибудь ругательство, но остальные слова били без промаха, он невольно вжимал голову в плечи, голос женщины звенел все громче,— вновь обретет смысл. Кто еще предложит тебе подобное? И ему, — она кивнула в сторону Мэддокса,— тоже. Мэддокс чуть щурился от солнца. Здоровяк держал его за шиворот, словно крупный пес — щенка. Самсон переглянулся с ним, жалея, что бедной мимики усмиренного все равно не хватит, чтобы объяснить, за он или против. К его удивлению Мэддокс сказал вслух: — Жизнь без цели нерациональна. Осмелюсь предположить, что она права. Самсон глухо вздохнул. — Идет. Мы скоро соберемся…Мэддокс, дай мне зелья. Да, теперь можно. «Прости, что ударил тебя». — Кстати, — с запозданием спросил он у рыбоглазой женщины. — Зовут-то тебя как? И кто вы вообще? И этот «Старший»? «Они наблюдали. Наблюдали, мать их». Зелье и меч помогут. Мэддокс обещал справиться с «побочными эффектами», а Самсон никому не верил — даже себе, особенно себе, — так, как ему. Зелье и меч. И смысл жизни. Звучало просто прекрасно. Совсем как молитвы и церковные проповеди. Он поглядывал исподлобья: лицо собеседницы словно преобразилось и сделалось почти красивым. — Меня зовут Кальперния, и я, как и ты, избрана Старшим, дабы очистить мир от грязи и порока, и сотворить новый в сиянии славы. Мы, — жест охватил весь небольшой отряд, — венатори, предвестники грядущего величия. А Старшего ты вскоре увидишь сам, ибо Он счел тебя достойным узреть Его лик. Сколько недель или месяцев они прожили в любезно одолженном доме, Самсон не считал, но, выбравшись из рутины дрова-подстрелить пару кроликов в лесу-постараться не подавиться безвкусным мэддоксовым варевом-принять сладкую «вечернюю» дозу, все оглядывался по сторонам, понимая: мир неспокоен. Однажды он оказался в центре заговора магического подполья, а потом все пропустил. Отступник взорвал Церковь, Киркволл раскололо Право Уничтожения, а Самсон валялся в своих, сиськи Андрасте, «апартаментах», на дне Клоаки. Провалы в памяти и жизни напоминали лириумные ожоги. Иногда он вглядывался в клеймо на лбу Мэддокса и думал о сходстве. Аккуратней с зельем, предупреждал Мэддокс. Но теперь они были в сердцевине всего, он и эти люди — венатори, да хоть демоны в зеленую крапинку. На улицах говорили о магах и храмовниках. Шептались, многозначительно помалкивали; слухи стлались, незаметные и неостановимые, как слабый запах корицы из лавки кондитера — или канавной гнили из Клоаки. Самсон оглядывался по сторонам. Ему хотелось поймать кого-нибудь и допросить. Что происходит? Что случилось с орденом? «Я не храмовник, — повторял он. Не больше, чем Мэддокс— маг. Сам по себе лириум не делает никого храмовником… и меч Рыцаря-Командора тоже». Порой ему почти удавалось убедить себя. Один за другим оставались позади орлейские города. Кальперния приказала своим людям переодеться в менее вызывающие наряды, а на Мэддокса нацепили уродливую шапку, чтобы скрыть метку усмиренного. Кальперния осматривала дороги, трактиры, людей и даже деревья, как придирчивый купец — неважный товар, только что не щупала, морща нос и прикидывая, заплатить или отправить поставщиков восвояси без гроша в кармане. В Вал Шевине трактирную служанку — изможденную эльфийку с длинной царапиной через левую щеку в грязной зеленой юбке на глазах посетителей избивал хозяин. Эльфийка наливала кому-то эль и опрокинула кружку. Хозяин — крупный толстяк, с Самсона ростом и вдвое шире него, орал и брызгал слюной. Служанка закрывала лицо ободранными пальцами и даже не плакала, затихла, словно уже умерла от очередной зуботычины. Сбежать ей было некуда: позади почерневшая от копоти деревянная стена. Никто не обращал на эльфийку внимания, только какой-то гном буркнул: «Разорутся тут, а пиво до сих пор не принесли». Самсон не выдержал, подошел к трактирщику и жертве, рявкнул: «Прекрати». Толстяк вытаращился на него бычьим взглядом: — Твое дело какое… Кальперния поднялась из своего угла. — Девушка пойдет с нами, — она говорила не выразительней Мэддокса, но глаза нехорошо сверкали. Трактирщик мотнул обвисшими брылями. Взгляд стал стеклянным. — Как прикажете, госпожа. Самсона передернуло: лириум забурлил в венах. «Магия крови», — а он оставался храмовником. Кальперния уже уводила прихрамывающую девочку. Поздновато для «святой кары» и литании Адраллы. Самсон плюнул на грязный пол. Он не заговаривал ни с Кальпернией, ни с ее «добычей»,ни с остальными венатори до следующей деревни, и все же спросил на привале возле костра — они пили разбавленный антиванским бренди травяной чай, бренди даже сделал варево приятным на вкус: — На гарлока лысого ты ее прихватила? Самсон кивнул в сторону эльфийки. Ее звали Лия, и она готовила в десять раз лучше Мэддокса… по правде, любой готовил лучше Мэддокса. Но вряд ли Кальпернии или ее Старшему понадобился хороший повар. — Мир погряз в мерзости, — ответила Кальперния. — Скажи что-нибудь новое, — фыркнул Самсон. Кальперния будто оскалилась: — Ты должен осознать это, дабы понять смысл нашей миссии и достойно служить Старшему. Ты должен захотеть исправить грязь и несправедливость… — Заладила одно и то же, — Самсон показательно зевнул. Проповеди тевинтерской фанатички засели в печенках, почти как наставления покойной ныне Эльтины. Даже хуже: Эльтину последний раз он слышал лет семь назад. — Я была рабыней в Тевинтере, — Кальперния со звоном поставила жестяную кружку на поваленное дерево. — Хозяин обращался со мной так же, как тот жирный ублюдок с Лией. — А еще у вас там режут людей на магию крови, — заметил Самсон. Кальперния снова оскалилась, из-за неровных зубов она напоминала озлобленную белку. Сравнение позабавило. — Ты не понял. У вас здесь все то же самое. Аристократы выясняют, кто родовитей, и грызутся за власть, пока тракты Старой Империи покрываются трещинами, а сквозь них прорастают сорняки. Остальные из отряда держались от нее подальше, а стоило ей повысить голос, замирали. Самсон не мог понять, страх это, благоговение или то и другое. — Ты веришь в южное правосудие, Самсон? Тогда скажи: правильно ли тебя выгнали из Ордена? Заслуженно ли искалечили твоего друга? — Отвали. Самсон допил залпом. На корне языка приятно теплело от бренди, но хотелось ему иного. Мэддокс сидел рядом, и у него можно попросить «склянку». Великая цель, хорошее оправдание, чтобы глушить зелье. Лишь бы только не наросты теплого камня. Пока все чисто, страх поблек, но это не означало, что он собирался с открытым ртом внимать чокнутой северянке. В другом городе Самсон купил Мэддоксу новую мантию, пеструю и по-орлейски яркую, аж в глазах рябило, а еще фунта два сладостей — как заверял похожий на кланяющуюся ящерицу торгаш, аж из самого Вал Руайо привезли то и другое. Когда-то Мэддокс любил яркие вещи и сладости. Его «несчастная любовь» была дочкой пекаря, к которой однажды вызвали лекаря из Круга, так и завязался их недолгий роман. Вместе с письмами она порой передавала булочки с корицей и леденцы. Кальперния презрительно скривилась, заметив самсоновы покупки: — Зачем ты это делаешь? Ему все равно, чем питаться и во что одеваться. Мэддокс стоял от нее в двух шагах. — Не говори о Мэддоксе, будто он… вещь, — рявкнул Самсон и приобнял его за плечи. — Я благодарен тебе, Самсон, — добавил Мэддокс. — Но это наблюдение так же является верным. Кальперния ухмыльнулась: — Вот видишь. Они отошли от сонного рынка. Городок был небольшой, прохожие на них оглядывались. Юркий остроухий бродяжка чуть не вытащил кошелек, но был пойман и пинками изгнан прочь. На желтой от пыли немощеной улице дрыхли облезлые шавки, в переулках бродили куры и козы. Не стоило привлекать внимания, но Самсон не мог сдержаться (и напев в голове твердил, что он совершенно прав). — Еще раз ляпнешь чего… — У меня на родине таких, как он, считают de jurе мертвыми. То, что с ним сделано — казнь для мага, Самсон, — она говорила едва слышно. — Впрочем… Старший пообещал одному человеку вылечить сына от моровой болезни. Может быть, и твоего друга вернет к жизни? Я знаю, ты до сих пор сомневаешься в нашем деле. А ради этого — ради него, ты готов служить? Готов верить? Она обогнала всех и шла впереди, теряясь в пыли. Они уже покидали город. Той ночью Самсон не мог заснуть. Он поднялся, стараясь ступать неслышно, и забрался под бок Мэддоксу, в его спальный мешок — места хватало с трудом, но поместились. И обнял, будто забыв о присутствии чужаков в соседних палатках, положил ладонь Мэддокса себе на пах. Тот помнил, как это делать. Усмиренные вообще все помнят, ни ослепление ужасом, ни растерянность не позволяют забыть. Самсон ласкал Мэддокса с какой-то яростью, сдергивал, быстрыми движениями оглаживая член, прикусывал губы и плечи. Он парадоксально надеялся хотя бы на мгновение ощутить ускоренный пульс, немного сбившееся дыхание или нарушенный ритм — вперед-назад,— на собственном члене. Пожалуйста, молил Самсон Создателя. И Старшего тоже — даже не заметил, когда это таинственное божество Кальпернии появилось и в его собственных молитвах. Пожалуйста. Создатель не ответил. Старший — тоже. Залитый теплой жижей, Мэддокс пожелал спокойной ночи. Тон звучал как обычно. Крепость в горной расселине напоминала залегшего в спячку дракона. Зелень укрыла древнюю каменную тварь, на спине и хвосте выросли деревья, но дракон не умер, просто ждал, пока его разбудят. Обломки устилали путь к полуразрушенным воротам, темные провалы окон с давно выбитыми стеклами пялились слепо и недобро. Спинные шипы башен местами осыпались, кое-где древнее строение превратилось в груду бесполезного камня. Монументальный стиль и барельефы змей подсказывали, кто строил этот бастион тысячу лет назад. Самсон мог только догадываться, откуда взялась не отмеченная ни на одной карте крепость. — Храм Думата, — пояснила Кальперния. Кто такой Думат, Самсон представлял весьма слабо. Кто-то из плохих парней, судя по имени и мрачной церкви в честь себя. — Древний бог Тевинтера, — подсказал Мэддокс. Кальперния смерила его долгим взглядом. — Теперь это наша крепость. Старший встретит тебя здесь, — закончила она со знакомой ноткой благоговения, что звучала, будто отголосок красной песни в крови Самсона. Могла бы не говорить. Самсон поймал себя на том, что отсюда — полмили до ворот, полмили по каменистой местности, придется спешиться, потому что лошади рискуют переломать ноги, — слышит… нечто. Зов. Приказ явиться. Самсон невольно сунул руку под кожаную куртку и тронул живот: там, где бугрился шрам от лириумного кристалла. Ему почудилась тысяча кристаллов, они разом прорвали плоть и раздробили кости, и даже из глаз и рта вылупилось по багряному сталактиту. Он сморгнул, изгоняя наваждение. Остальные обогнали, шли вперед. Кальперния прикрикнула: не отставай. У самого входа Самсон заметил друзу до фантомной рези знакомых красных кристаллов. Он поймал Мэддокса за рукав: — Это оно? Мелодия внутри твердила: разве ты сомневаешься? Все есть лириум, красный — это кровь прошлого, начало и завершение. Красный выбрал тебя. Мэддокс подошел ближе к букету-глыбе: — Нужно провести исследование. Но полагаю, вещество аналогично. — Ладно. Потом разберемся. Если вообще здесь останемся, может, я и не стану связываться с этим типом, «Старшим» или как его… Изнутри «храм древнего бога» больше всего смахивал на Казематы после той самой битвы — правда, без трупов. Древнетевинтерская архитектура не блистала разнообразием, зато подавляла монументальным пафосом. Многофутовые колонны поднимались к затерянному в темноте потолку. Факелы завесного огня озаряли бесконечное пространство пыльно-болотистым светом. Фрески на стенах изображали драконов, безымянных монстров и непонятные знаки. — Иди, — Кальперния подтолкнула Самсона, когда он остановился у винтовой лестницы. — Старший ждет тебя. Самсон это знал и без нее. Поднимаясь, он обернулся к Мэддоксу, и тот изобразил свою старательную улыбку, должно быть, пытаясь подбодрить. Больше Самсон не оглядывался до самой вершины крепости-башни. В полуразрушенном зале свет проникал сквозь дыры в стенах. Золотая мозаика полуосыпалась, отчего торжественные лики превратились в морды порождений тьмы или иных чудовищ. Алтарь в центре напомнил Самсону церковный, только вместо Андрасте восседала какая-то причудливо искаженная тварь. В твари рос красный лириум. Самсон покачал головой, моргая и осматриваясь. Он успел подойти поближе, по дороге пнуть небольшой кристалл, когда осознал: тварь не каменная. Вот это чудище, темно-серое, как старое надгробие. С лириумом в уродливой морде и между ребер. Оно живое. Оно смотрело на Самсона. Самсон заорал и схватился за меч. Лезвие вспыхнуло и погасло, а шепот зазвучал в костях и мозгу, извне, изнутри. Тварь говорила с осторожной вкрадчивостью того, кто забыл и теперь вспоминал заново человеческую речь: — Твой страх неуместен. Тот, кто пришел служить мне, удостоится награды, бояться же тебе следует не меня, но собственных слабостей. Я же помогу тебе извергнуть их, вместе с ложью, которой ваша Церковь кормила вас веками. — Ты Старший? Самсон отпустил рукоять и потер виски. Тварь почти не двигалась, и одновременно силуэт на алтаре рябил, расслаивался на сотни видений. Самсон не был уверен в том, что видит. Гигантского монстра, похожего на оживший труп, поросший лириумом, точно глубинными грибами? Или кого-то знакомого? Мередит? Капитана Каллена, этого ферелденского зануду, умудрявшегося выскользнуть чистеньким из любой передряги? Постную рожу Эльтины? Как будто ее молитвы избавляли тебя от пустоты и голода. Точно нет, согласился Самсон. — Кальперния сказала, что ты меня… выбрал или что-то вроде того. — Это так, но окончательный выбор за тобой. Ведома ли тебе судьба ордена храмовников? Судьба тех, кого ты называл братьями по оружию? — Я больше не храмовник, — привычно буркнул Самсон, но тварь (Старший) смотрела в упор. Нельзя уйти из ордена. Ты пьешь лириум, и все еще можешь ударить «святой карой», и разве тебе наплевать на других? Он добавил: нет. Он добавил: покажи мне. И увидел. Киркволл — только начало. Маги взбунтовались и желают разорвать мир на куски, а Церковь, вместо того чтобы поддержать своих защитников, отворачивается от них. Словно разряженная в пух и прах аристократка от окровавленных после боя стражников, что защитили ее от бандитов. Самсон зажмурился, но даже с закрытыми глазами продолжал всматриваться. Он вдыхал затхлый воздух казарм и слышал ропот. Какой-то рыжеволосый парень в среднем доспехе рекрута исступленно бил щитом деревянное чучело, оно треснуло и осыпалось щепками. Внезапно рыцарь заскулил, как щенок, и скрючился посреди плацдарма. Мимо проходила преподобная мать, она покачала головой и демонстративно отвернулась. «Церковь предала орден», — добавил Старший. Мелькнул желтоватый пергамент с печатью Искателей, на нем червями расползались витиеватые фразы: «Ни Искатели Истины, ни Орден Храмовников более не признают главенство Церкви, и вместо этого мы будем делать работу, угодную Создателю, коль уж её предназначено сделать, так, как считаем нужным». «Так всегда и бывает», — добавил лириум-Старший. Амбиции и Игра. Игра и амбиции. Тебе ли не знать. Самсон ощерился: — Почему я должен тебе верить? — Потому что это правда. «Верховная Жрица ведет Игру — и платит такими же, как ты, принесшими клятву, словно разменными монетами. Ей нет дела до жизней, разве ты не помнишь по Эльтине? Разве не помнишь, что называли в Киркволле праведностью?..» — А лириум все еще у Церкви, — закончил Самсон. Он заметил: снова сжимает рукоять; и пальцы свело судорогой. Он заставил себя ослабить хватку. — Как долго они выдержат голод? Когда сойдут с ума и выгрызут себе кишки? Самсон сглотнул: рот наполнился горьковатой от желчи слюной при одной мысли о ненасытной пустоте. Песнь Света не помогает. Никогда. — Позови их, терзающихся и кричащих от боли, позови их, погруженных в отчаянье оттого, что ложная богиня отшвырнула прочь. Призови, и дай им вволю лириума и могущества. Призови и веди за собой. Самсон не мог сообразить, кто именно говорит: Старший или красные кристаллы. Может быть, одно и было другим? — Поведи… за собой, — повторил он чужие слова. — К лучшему миру. Или как там говорит Кальперния. Часть его еще сопротивлялась, но Самсон качнулся на месте, а потом, будто сломавшись, опустился на колени. — Признаешь ли ты нового бога, храмовник? — вопросила тварь. Он ответил: «Да». Ради ордена. Ради людей, которых он спасет. Самсон как будто потерял сознание, а когда очнулся — внизу, в полуобжитой комнате в компании нескольких венатори и верного Мэддокса, — сообразил: так и не попросил исцелить усмиренного. В другой раз, решил Самсон, у него кружилась голова, и страшно хотелось пить. Желательно — неразбавленный бренди или гномий эль на черных лишайниках. В другой раз. Точно. Но «в другой раз» святилище башни пустовало. За дело Самсон взялся с мрачной решимостью. Он объявил Кальпернии и ее венатори: теперь это крепость храмовников. Спорить она не стала, лишь насмешливо оскалила кривые зубы: — Только неплохо бы оповестить твоих приятелей, что им есть куда податься за дозой. Ну и сами дозы обеспечить. На твое счастье, генерал Самсон, — слово «генерал» она проговорила то ли издевательски, то ли уважительно, — пока ты наслаждался пейзанским образом жизни, мы готовились. — Вот и отлично, — буркнул Самсон. — Только дальше я сам. В Изумрудных Могилах он встретился с гномами-контрабандистами. Один был знакомый: тот самый, из Киркволла. На Самсона гном вытаращился, словно встретил вывалившегося из Тени мертвеца: — А говорили, ты помер. — Даже не надейся. И лучше давай о поставках. — Есть только красный, — предупредил гном. Он замялся и пожал плечами. — Эта штука растет прямо на поверхности, а то наши в Орзаммаре опять жопу-то прикрывают, не доберешься до проверенных ребят… Красный. Самсон привычно коснулся живота. — Почему бы и нет? Он сильнее. «И понадобится его много. Очень много». Самсон написал несколько писем тем, кого знал раньше, тем, кто любил Церковь не больше него самого. Он сажал кляксы, нервничал и оглядывался на Мэддокса, который обосновался со всеми инструментами в углу, и, похоже, был совершенно счастлив. Насколько способен, разумеется. Тем, кому нужна цель, появилась подсказка. Тем, кто голоден. Агенты венатори обещали доставить письма в срок. Среди них Самсон видел людей в броне с гербом-грифоном — Серых Стражей, а еще людей в орлейских доспехах, в масках и с орлейским выговором. Но уже ничему не удивлялся. Он приказал повесить в бывшем храме тевинтерского божества флаги с символикой ордена. Красный лириум ссыпался в сокровищницу и мерно пел, заставляя Самсона замирать, точно пойманное в капле смолы насекомое. Мэддокс говорил: «Будь осторожнее; я обещал сделать тебе защиту, но мне нужно время». Он изо дня в день записывал что-то в журналах, просил кузнецов при крепости приготовить определенный сплав. Сначала мастеровые не обращали внимания на невысокого человека с тихим ровным голосом, отмахивались, и тогда Самсон пригрозил лично разобраться с теми, кто осмелится возразить или «не заметить» усмиренного. Мэддокс не спал ночами. Журналы на его столе распухали, а в них множились чертежи и ровные строчки. Самсон просил увеличить дозу. Набранный в Киркволле запас почти закончился, зато гномы исправно везли кристаллы и порошок в обитых свинцом и веридием сундуках, им платили полновесным золотом. Однажды сокровищница заполнилась доверху, а спустя несколько дней появились первые жаждущие алых даров. Поначалу откликнулись немногие: пара десятков храмовников смотрелась скудно и почти смешно в просторном бараке. Их привели сюда с завязанными глазами, и, рассматривая небольшой отряд с балкона в виде распахнутой драконьей пасти, Самсон подумал: а ведь они покинут это место лишь причастившимися соединенными после того, как примут красный лириум. Либо умрут здесь. Самсон планировал задержать храмовников-отступников на пару дней, выдать инструкции и отпустить восвояси. Кальперния торопила, загадочно намекая на какие-то великие планы. «Нужно успеть до Конклава», — говорила она. Самсон кривился. «Просто дурацкое сборище на окраине земли собачников. Если«Ее Святейшество» собирается помирить магов и храмовников, словно расшалившихся детей, то узнает много нового». Кальперния оголяла верхние зубы в своей беличьей усмешке. Самсону хотелось поскорее покончить с этим. Выбрать лучших, выдать лириум и инструкции. Проще только эльфу уши надрать. Мэддокс отговорил его от опрометчивой идеи. «Нам нужно понаблюдать за эффектом красного лириума», — говорил он. Самсон мог бы ответить: я и так знаю, он рассказывает мне сам, каждым вздохом и нотами в такт; но не стал спорить. Как говорится, лес виднее с птичьего полета. Некоторых Самсон знал, других — нет. С неприятным удивлением заметил Керана— мальчишку из Киркволла, Мередит ему всю душу вымотала и потрепала, как шавка — старую ветошь. Они накормили его лириумом, а потом выпнули прочь. Самсону не надо было дважды рассказывать подобную историю. Сейчас парень был бледен в синеву, у него потрескались губы. Другой — ферелденец, судя по выговору, — орал без остановки, грязно ругался и требовал дать ему порошка немедленно. У него кровоточили костяшки пальцев: исступленно грыз от боли, в бессмысленной надежде утихомирить пустоту. Самсон отчего-то ждал Каллена, он отдал бы пять фунтов лириума-сырца за то, чтобы увидеть чистюлю-капитана среди тех, кто медленно входит в бывший тевинтерский храм; но так и не дождался. К сидящему на койке ферелденцу Самсон подошел первым. — Смирно. Назовись. Тот раскачивался и таращился перед собой. — Назовись, — повторил Самсон. — Кэррол, — он тяжело поднялся. — Сэр Кэррол, — уточнил Самсон. — Почему ты не на Конклаве? Ферелденец ссутулился. — Они… они не… Святая Андрасте, они отвернулись от меня. Говорят, я плох. Говорят, меня надо в Орлей на…на… — Покой, — подсказал Самсон, он коснулся тыльной стороной ладони разгоряченного, мокрого от пота лба. — А ты хочешь служить. Хочешь быть сильным. Хочешь быть воином, а не калекой-нищим у паперти. Кэррол разрыдался. Над верхней губой повисла сопля. Самсон протянул ему относительно чистый платок. — У тебя будет достойная цель, сэр Кэррол, — сказал он, и влил в приоткрытый рот полфлакончика красного лириума. Самому требовалось бы втрое больше, но Мэддокс просил не торопиться, остеречься с дозировкой. Самсон впервые наблюдал это со стороны. Со стороны действительно виднее. Кэррол сглотнул, издал горловой звук, будто захлебываясь. В глазах лопнули капилляры, отчего они сделались цвета зелья. — Создатель милосердный… Кэррол вцепился в горло, словно пытаясь выцарапать обжигающую отраву из трахеи, но затем вдохнул глубоко и выпрямился во весь рост — он оказался высоким, статным, вовсе не согбенным уродцем. Самсон хлопнул его по плечу. — Добро пожаловать в наш орден, сэр Кэррол. Поначалу их было немного; «экспериментальных объектов», как называл откликнувшихся Мэддокс. Самсона коробило от этого выражения, зато оно соответствовало истине, а красивые слова пусть катятся к гребаным церковникам в их трижды проклятые Конклавы. Мэддокс готовил флаконы с красной жижей. Она напоминала переваренный вишневый кисель. Каждое утро и вечер Мэддокс обходил казарму, просил храмовников раздеться догола и осматривал во всех подробностях. Сэр Кэррол однажды заявил, что ему надоело, но остальные посоветовали заткнуться, если не хочет снова очутиться в канаве. В лохмотьях вместо доспехов и без лириума. Самсон изображал заводную гномью шкатулку: повторял «ничего с ними не будет, вот на меня посмотри». Мэддокс не спорил, продолжал что-то писать на желтоватом пергаменте. Самсона он тоже осматривал, заканчивалось это обычно тем, что тот хватал исследователя в охапку… и забывал о лириуме и тревоге. До утра. Сны ему снились отличные. Бывший храм опустел, венатори, Стражи и орлейцы выполняли свою работу где-то в других местах. С именем Старшего на устах — или без. Это неважно. Оставшиеся ждали. Началось с Керана. Стук в дверь раздался заполночь, когда Самсон сжимал Мэддокса в объятиях — не совсем как любовника, скорее, так дети стискивают любимые игрушки. Сначала звук был тихим, но почти сразу превратился в захлебывающийся вопль и скрежет. — Яйца Создателя, — ругнулся Самсон, наскоро запрыгивая в штаны. Мэддокс сделал то же самое, у него получилось быстрее. Иногда недурно обходиться без растерянности и неловкости. — Керан, — сказал Мэддокс, когда открыл дверь. Первое, что бросилось в глаза Самсону: пальцы. Мальчишка скребся в дверь с такой яростью, что ободрал подушечки до голого мяса. Самсон моргнул, секунду спустя поняв: это не мясо. Вернее, оно тоже. И лириум— красный лириум, цвета окровавленной плоти. Кристаллы распускались в ладонях Керана, точно цветы. — Ч-что со мной, — парень трясся, как в лихорадке. Он ввалился в комнату, и Мэддокс усадил его прямо на смятые простыни. Керан вытягивал перед собой цветущие лириумом руки. На предплечьях вены проступали сквозь набрякшую темно-розовую кожу. Керан не мог согнуть правую: треугольный вырост лириума пробился в локтевой ямке. Он был гол до пояса и весь покрыт кристаллами — от крохотных, не больше плода шиповника, до крупных, с гусиное яйцо. — Оно… появилось. Сначала было больно, а потом… раз, и… Керан рыдал; по щекам стекали красноватые слезы. «Его придется искромсать вдоль и поперек, чтобы все это вытрясти», — подумал Самсон. Он пожал плечами. Хотелось отвернуться, однако заставил себя наблюдать. — Опиши все ощущения, — попросил Мэддокс. — Больно! — закричал Керан. Он повалился на простыни, не замечая никого вокруг, вцепился зубами в кристалл на локте и рванул его зубами. Плоть поддалась с отвратительным чвяканьем. — Больно, больно! Керан выплюнул кристалл вместе с собственным мясом. Из открытой раны хлестала кровь, но края уже покрывались коростой, блестящей, как золотой песок на солнце. — Больно! — Он становится сильнее, — прокомментировал Мэддокс. Самсон не понял, имеет ли в виду лириум или Керана. Обоих? — Держи его. Самсон придавил всем весом колотящегося в истерике парня и понял, что удержать будет непросто. Керан был худощавым мослатым мальчишкой, а сейчас превращался во что-то величественное могущественное Самсон наклонился к нему: — Тише. Ты вытерпишь. Мэддокс вернулся с флаконом — самым большим, тройной дозой. Самсон зажал Керану рот и вытащил точно покрытый мелкими гранатовыми зернами язык. Мэддокс выплеснул содержимое склянки прямо в горло, Керан закашлялся. — Другого способа нет, — сказал Мэддокс. Самсон знал это. Он снова лег сверху, не позволяя Керану дернуться. Зрачки у того были расширены, взгляд расфокусирован. Зелье он проглотил. Хорошо. — Слушай пение. Пение избавит от мук. Пение в крови, и это благословение…— Самсон запнулся. — Благословение Старшего. Это твоя цель. Церковь лжет. Создателя нет. Андрасте просто дохлая сука. Но песня — она существует, просто слушай и иди за ней. — Иди за ней, — согласился Керан. Он затихал. Его рана перестала кровоточить, зарубцевалась слюдяной пленкой. — Отведем его в пустую казарму, — сказал Самсон чуть позже. Они с Мэддоксом придерживали Керана под руки, но больше тот не вопил и не вырывался. На губах застыла отстраненная улыбка — немного похожая на искусственную улыбку усмиренного. Заснул он почти сразу, во сне обметанные губы шевелились. Самсону пришлось выбросить окровавленную простыню: пятна глубоко въелись и окаменели. После он наплескал в жестяную кружку антиванского бренди. Предложил Мэддоксу, тот отказался. — Времени-то всего ничего прошло. А я принимаю эту штуку несколько месяцев. Он потер шрам на животе. — Ты устойчив. Возможно, поэтому тебя «избрал»Старший, — пояснил Мэддокс. — Может, тогда бросишь этот свой проект доспеха, а займешься ребятами, а? Мэддокс закончил: — Устойчив, но не неуязвим. Самсона передернуло. Он прикусил ногтевую пластину, на миг ощутив неестественную твердость, сердце пропустило удар. Он вытянул и рассмотрел ладонь: чисто. Тяжело вздохнул: — Ладно. Продолжай делать, что делаешь. В конце концов, им всем нужен кто-то, кто бы направлял, не позволял паниковать и так далее? Поддержание боевого духа и прочие штучки из арсенала Церкви. Мэддокс промолчал. Керану не стало лучше. Он продержался несколько дней, тренируясь на заднем дворе с остальными, а потом исчез. Спустя двое суток эльфийка Лия нашла его на балконе в заброшенном крыле крепости. Керан выводил горлом нестройные рулады, обнимал себя; под ним натекла лужа мочи — красноватой, как и все остальные жидкости. Мэддокс забрал его в «лабораторию», задавал вопросы и осматривал, но Керан больше не отвечал, только пел глухим голосом, пока багровый шип не распорол ему горло чуть выше кадыка. Лириум рос на нем, как плесень на протухшем куске хлеба. Самсон понаблюдал бы, да других забот хватало — поддерживать дисциплину, объяснять «нужно вытерпеть». За ужином место Керана зияюще пустовало. Сэр Кэррол стукнул кулаком по столу: — Что за демонщина с нами творится? И расстегнул куртку с рубахой, заголив покрасневшую кожу со знакомыми каменными пятнами. Остальные сделали то же самое. Алая россыпь напоминала оспины. Самсон ответил: — Это плата за силу. Не все выдержат, но те, кто сумеет — будут лучшими воинами и лучшими храмовниками Тедаса. Слова скисали прямо на языке. На вкус как суп, простоявший неделю на жаре. Тогда он добавил более эффективное: — Кому не нравится — может валить прочь и надеяться, что его примут обратно в орден, охранять покой мирных граждан от малефикаров. А лириумом обеспечит Ее Святейшество. Из собственных рук. Зал наполнился глухим ропотом, а затем сэр Кэррол вернулся на свое место и уткнулся в тарелку с жарким. Самсон удовлетворенно кивнул. Кальперния бы одобрила. Зря она в нем и его лидерских способностях сомневалась. Может, и Старший бы оценил. Самсон ведь вершил его волю. Керан умер наутро. Мэддокс закрыл ему глаза, но вскоре они лопнули, потому что лириум не перестал расти и после смерти. — Знаешь, — сказал Мэддокс Самсону,— для поставок необязательно нужны контрабандисты из Хартии. Гораздо удобнее использовать человеческие тела. Самсон кашлянул. Усмиренные необычайно разумны и логичны, моральных рамок для них не существует, просто обычно усмиренному нет резона воровать или убивать, а кроме того, они уважают закон. И все же, из уст Мэддокса подобное звучало почти чужеродно. «Он ведь хороший», — появилась и исчезла неуместная мысль. «Да. И он прав». — Отличная идея, — Самсон потрепал Мэддокса по затылку: погладил теплую кожу с мягким пушком, будто хвалил собаку. Коснулся губами гладко выбритой щеки. — Отличная идея… дождемся вестей от Кальпернии и попробуем поработать в эту сторону. Мэддокс разбудил Самсона затемно. — Я закончил твой доспех, — сообщил он — бледный, как стена, с темными кругами под глазами. В голосе звучало едва заметное удовлетворение: эквивалент пляскам восторга и прыжкам на шею. — Ты вообще спишь? — Самсон вылил на себя ковш ледяной воды, по-собачьи отфыркался. — Я закончил твой доспех, — повторил Мэддокс. — И подумал, что тебе захочется узнать об этом как можно скорее. Извини, если ошибся. — Не ошибся. Но чего мне точно не хочется, так это чтобы ты свалился замертво от усталости. Из приоткрытого окна тянуло ледяным ветром, Самсон поторопился накинуть куртку-поддоспешник. Он прикрыл кулаком зевок. В горле першило, хотелось смочить его глотком красного зелья, однако полчаса-час потерпеть он мог. Усмиренного все равно не отвлечешь от «проекта», а Мэддоксу надо отдохнуть. Первое, что бросилось в глаза в лаборатории: кристаллы. Тело Керана так и не забрали, и оно стало плодородной почвой для сталагмитов лириума, каждый уже сравнялся ростом с Самсоном. Внутри самого крупного виднелся череп, уже голый, без следов плоти. Разложением не пахло. — Если хочешь, можно это отсюда забрать, — начал Самсон. Мэддокс отрицательно качнул головой: — Так удобнее: материал непосредственно под рукой. Я сожалею о том, что случилось с юношей, зато я сумел быстрее завершить работу. Он приблизился к столу, на котором в окружении вороха чертежей, осколков лириума, инструментов — щипцов, молотков, незнакомых Самсону приспособлений в виде железных трубок со стеклянными линзами,— лежал доспех. На вид этот доспех был легче и не такой громоздкий, как те, что выдавались храмовникам церковными интендантами. Сильверитовые сочленения неярко поблескивали. Нагрудная пластина и наручи были инкрустированы крупными кристаллами лириума, тщательно ограненными и напоминающими скорее какое-нибудь прихотливое украшение, чем будущий «порошок». Самсон провел по кристаллу указательным пальцем, словно пересчитывая грани. — Он защитит меня? Мэддокс кивнул. — Что насчет других? Ты сумеешь повторить? — Других он убьет. Самсон мог поклясться, что Мэддокс говорит с самой настоящей печалью. Должно быть, близость теневых друз рассеивала его вечный сон лунатика, сон без сновидений наяву. — Принцип его работы сходен с магией крови, если точнее, то с филактериями. Он будет связан с твоей кровью и повысит твою природную устойчивость. Тебя доспех сделает почти неуязвимым. — Тогда давай попробуем. Признаться, Самсон не очень-то верил в«чудо-броню». Зато, помогая одеться и приладить крепления, Мэддокс прикасался к нему по собственному… чего там заменяло ему желание, и Самсон чуть улыбался от того, как почти ласково Мэддокс дотрагивался до его бедер, плеч и талии. Немного воображения — и можно представить, что поцелует первым, или ладонь как бы невзначай сползет пониже и по-свойски хватанет за пах. Коническая инкрустация на груди слабо засияла; доспех оживал, втягивал по капле кровь Самсона и становился второй кожей, частью его тела. Самсон едва не скинул его прочь, представив себя на месте Керана— рука скелета в застывшем «вишневом сиропе» сталагмита. А затем понял: вся сила красного лириума, которую он знал прежде, — ничто. Все равно, что плескаться у берега, а потом вглядеться в горизонт, в самую бесконечность океана. Ныне этот океан принадлежал ему — до последней капли. Самсон размахнулся и ударил кулаком в стену. Рука осталась невредима, зато камень осыпался, и от эпицентра расползся пучок трещин. После подошел к лириумному сталагмиту толщиной в полтора обхвата. В центре распахнул рот череп, от которого тянулись нити узнаваемых рыжеватых волос. Самсон сдавил вырост, и тот треснул, посыпался осколками, точно был не прочнее хрусталя. Самсон засмеялся. — Старший выбрал меня, — сказал он. — Доспех необходимо будет постоянно обновлять и поддерживать в надлежащем состоянии, — вмешался Мэддокс. — Но это уже нетрудно. Самсон пропустил его слова мимо ушей, разглядывая даже не оцарапанные костяшки. — И тебя тоже. В тот же день что-то случилось: небо стало зеленым, и в нем появилась воронка, похожая на голодный рот. Рассматривая ее с крыши, Самсон только фыркнул: — У Кальпернии что-то пошло не так. Никогда не доверяй магам. Его небольшое войско переглядывалось между собой. Сэр Кэррол, как обычно, ворчал, некоторые молчали, другие — молились. На крышу выбрались все — включая тех, кто едва двигался, потому что ноги окаменели и сверкали багрянцем. Темноволосая женщина расковыривала на щеке шип лириума, похожий на созревший прыщ. Ее звали Аллана, Аллана из Старкхевена, любительница женщин и дешевых борделей, недостаточно религиозная для местного святоши-принца. Самсон помнил каждого из своих людей по имени и судьбе. Позади стояла Лия в одном легком платье. От порывов ветра у нее смешно задиралась юбка. — Отставить панику, — рявкнул Самсон. По небосводу расползалась зеленая пустота, и все лица — раскрасневшиеся от холода и лириума, приобрели неприятный оттенок подгнившей моркови. — Что бы там ни случилось, мы живы. И готовы служить. — Так точно, сэр! — хором рявкнули его солдаты. Самсону нравилось, что ему подчиняются. Может быть, доспех Мэддокса играл свою роль. Или зеленая дырка. Или благословение Старшего. Они все верили. Нельзя не верить тому, что поет в тебе. — Будьте готовы к приказам. Последняя заунывная молитва — «пощади, Андрасте»— замолкла. — Есть, сэр! — Так-то лучше. Солнца больше не было, и ночи тоже — лишь сумрачное марево. Самсона это не пугало. Он знал, что теперь Старший позволит ему действовать, и именно он и его люди будут теми, кто принесет победу. Смысла жизни хватит на всех. И лириума, конечно. Он повторял про себя позже: хорошо, что вышло именно так. На Конклаве все должна была решить магия — опять магия, чтоб ей икалось, и получись все так, как задумала именующая себя божеством моровая тварь, Самсон с его войском оказались бы не у дел. Снова. Самсон поставил бы сто полновесных киркволльских золотых против дырявого башмака: Старший бы уничтожил ненужный ресурс. Наверняка поступил бы милосерднее Церкви: приказал убить. Венатори деловито перерезали бы глотки кричащих от боли, стараясь не коснуться голой кожей мгновенно застывающей крови, всаживали арбалетные болты в раздутые и деформированные тела, а потом сожгли бы каким-нибудь «погребальным костром». Они с монотонностью гномов-рудокопов крошили бы кристаллизованные туши тех, чья трансформация почти завершилась. Самсон дрался бы за своих людей и погиб, конечно. Лишь Мэддокса жаль: бедолага совершенно беззащитен. И ни в чем не виноват. Но им повезло. Конклав разродился рваным небом, полчищами демонов — и больше ничем. Кальперния не появлялась, но ее венатори передали приказ Старшего: готовиться. «Верховная жрица и ее ближайшие сподвижники мертвы. Выжившие храмовники полностью откололись от Церкви. Они собираются в цитадели Теринфаль. Среди командного состава есть союзники». — Дайте им вкусить наших даров, — дочитал Самсон, подкинул и поймал флакон. — Сколько пафоса. Мэддокс промолчал, как всегда, когда не знал правильного ответа. — Знаешь, о чем это? — продолжил Самсон. — Красный лириум по сравнению с обычным все равно, что бренди против разбавленного эля. Хотя, может, кому-то милее вода. — Нет. Мэддокс щелкнул щипцами, похожими на хелицеры огромного жука. Чешуйка кристалла неспешно растворялась в прозрачном растворе: — Достаточно одной порции. Как я уже говорил, он живой. — Лишь коснешься, и начинает расти, — подхватил Самсон и захохотал, закрыв лицо ладонями. Под немигающим взглядом Мэддокса он скомкал письмо агента и швырнул жесткий комок в стену. — Замечательно, Мор побери. Не придется долго возиться и разочаровывать наше… божество. Прихвачу нескольких ребят и выдвигаюсь. Оставайся за старшего. Уходя, Самсон заметил, что Мэддокс поднял письмо, распрямил и аккуратно сжег в пламени свечи. Одного из этих двоих Самсон видел прежде, второго — нет. Знакомого звали Денам, вспомнил Самсон его рябоватую крестьянскую физиономию. Теперь он отпустил длинные волосы, воображая себя каким-нибудь героем из легенд, был в ранге рыцаря-капитана и задирал нос. Всегда разному отребью везло. Другой назвался Лордом-Искателем Люциусом. Самсон напрягся: все, что он знал об Искателях — они приходят, они устраивают внезапные проверки, а потом летят клочки по закоулочкам. У Люциуса были обманчиво-мягкие черты лица и маленький аккуратный рот. Самсон мог поклясться, что от него пахнет демонической лимфой. Он даже уставился в упор, потом — на Денама, а затем вздохнул. Храмовники теперь не охотятся на демонов. Времена изменились. — Значит, вам понадобится много лириума, — сказал Самсон. — Точно. Пока эти церковные куры кудахчут, мы должны сражаться с отступниками, — рыцарь-капитан вылез впереди старшего по званию и тут же осекся с виноватым видом. — Мы должны защищать мир от мерзкой магии и Бреши. Самсон ухмыльнулся. Цитадель Теринфаль была странным местом… но не более странным, чем его владения. Самсона в цитадель пропустили только после дурацкого ритуала: поднять штандарты в верном порядке. Он проорал «я скорее подотрусь вон тем, церковным» и «вам нужен порошок или нет»— и господа важные персоны его пустили. Как миленькие. Вот что значит избранность и благословение Старшего. Его привели в кабинет Лорда-Искателя, усадили на грубо сколоченный деревянный стул. А Денам, между прочим, остался стоять. — Верно. Отступники, такое дело, — Самсон не спорил. — Вы готовы предоставить товар? — поторопил его Люциус. Самсон чуть не поморщился: демонической лимфой не пахло, а просто-таки разило. Целая орава храмовников ничего не чует. Полная, Мор побери, цитадель храмовников. Мэддокс и тот оценил бы иронию. — Образец бесплатно, — ухмыльнулся Самсон и протянул готовое зелье… нет, не Люциусу. Он знал, что Искатели, а так же данное создание, чем бы оно ни было на самом деле, не нуждаются в «порошке гномов». Денам принял флакон с недоверием. В окованной железом перчатке он был похож на крупную ягоду. — Красный? — Лучший сорт. Попробуй, рыцарь-капитан. Он сделает тебя сильнее. Он даст тебе цель. Денам уже откупорил «подарок». — Он даст тебе цель, — повторил Самсон, жадно наблюдая за тем, как исчезают в глотке рыцаря-капитана последние капли. Его перекосило, закашлялся и согнулся пополам. Пустяки. О постоянных поставках договорились спустя десять минут. Командный состав первый, рекруты и рядовые — во вторую очередь. Несмотря на зеленое небо, мир все еще оставался удивительно стабильным местом. Самсон ждал. Он ночевал в лесу и наблюдал за цитаделью издалека. Его отряд следил за каждым гномом-контрабандистом; но Самсон справился бы и в одиночку: зелье или доспех Мэддокса, или все вместе позволяли ощущать каждый шаг и вдох в радиусе десяти миль. Двое гномов пытались удрать с товаром, их пришлось убить. Самсон начинил трупы пригоршней толченых кристаллов и усмехался, прикидывая: приживется ли его маленький сад. По ночам Теринфаль сиял факелами караульных. С башен доносилась Песнь Света, но ее мотив уже сбивался, превращался в иной — монотонный, невыносимо-прекрасный. В цитадели Теринфаль Самсона звали и ждали, и вернулся он ровно в нужный момент. Лорд-Искатель исчез, зато остальные — от рыцаря-капитана Денама до последнего сопляка-рекрута— были готовы назвать его своим генералом. У него немного закружилась голова. Сотня отщепенцев, изгоев и неудачников — одно дело, а теперь в его власти целая… «Целая армия». Рыцарь-капитан Каллен, переживший в Башне Кинлоха восстание с массовой одержимостью магов, иногда делился историями. Правда, Каллен не любил трепать языком, а Самсон точно не спрашивал; другие — да. Самсон просто слышал пару раз. О потустороннем свете и пузырях чвякающей под ногами плоти. О шепотах и стонах. О бликах завесной дымки. Теринфаль напоминала Кинлох из рассказов Каллена. Флаги валялись в грязи, а на подъемном механизме для приветствия — «церковь-орден-народ» — висел труп в полном облачении. Поверх бечевы ползла красная короста, из ноздрей и рта выросло по длинному шипу. Самсон подошел ближе к несчастному и откуда-то узнал, что повесился он сам. Где-то в казарме осталась записка: «Не могу вынести этого». Слабак, решил Самсон. Храмовники медленно выходили ему навстречу. У некоторых только светились глаза, и кожа была покрыта бордовыми полосами. Другие тщетно пытались надеть броню на раздутые, поросшие шипами туши. На мгновение Самсону почудилось: они хотят убить меня. «Моя армия». «Мои люди». Наваждение исчезло. Последним, расталкивая нестройные ряды, выползло лириумное чудовище. Плоть разрослась в груду камня, но лицо — и длинные волосы — еще было узнаваемо. — Рыцарь-капитан Денам, — приветствовал его Самсон и, подойдя ближе, погладил руку-колоду. Чудовище ответило утробным ворчанием, пошатнулось и с грохотом опустилось на колени, рассыпав под собой мелкие крошки. Вслед за Денамом преклонили колена остальные: еще похожие на людей и утратившие облик. «Мои люди», — снова подумал Самсон и сглотнул. — Не бойтесь того, что с вами произошло, — проговорил он. Наверное, стоило толкнуть очередную речь о величии и грандиозной цели, но справа надсадно дышало то, чем стал Денам, а чуть поодаль Самсон заметил белобрысую девчонку, соплячку-рекрутшу: она не выдержала, отстегнула нагрудную пластину и оголила груди. Лириум вырос у нее из сосков. Цель? Цель — это то, что они есть. В венах и под кожей. Не ошибешься. Больше никаких моральных терзаний и кризисов веры. Больше никто не изгонит их из ордена. — Все к лучшему. Вы же знаете это? И он застыл, прислушиваясь к пению. Наверное, это была лучшая речь на свете. — Я ваш генерал. Я буду с вами до конца. В отличие от церковников, Самсон, по крайней мере, говорил честно. С запозданием он вспомнил, что не упомянул Старшего, нового бога, за которого они сражались, но подумал: это не самое главное. Кому нужны боги, в конце концов? До Убежища красное войско добралось за пару суток. Марш-бросок по Морозным горам стоил нескольких жизней — главным образом тех, кого скрутили судороги, кто не сумел держать темп. В висках Самсона стучал приказ Старшего: идти, сражаться. Он не мог медлить из-за слабых. Он помнил каждое имя. Он обещал себе почтить погибших, когда все закончится. Старший явился ему во сне — впервые в жизни Самсон понял, каково магам встречаться с потусторонними сущностями в Тени. Сон был куда объемнее реальности: яркий до рези в глазах, носу и першения в горле. — Вор должен быть наказан, — говорил Старший. От его голоса волосы дыбом вставали, но Самсон отчасти радовался: наконец-то они покажут себя. — Иди в Убежище, что на юго-западе Ферелдена. «Выдвигайтесь немедленно», — этого тварь не сказала, однако Самсона выставили из ордена отнюдь не за тупость. Снег хрустел под ногами, порывами ветра сбивало с ног; но холода ни Самсон, ни его войско не ощущали. Алый жар был сильнее любого мороза. Рядом с Самсоном шел сэр Кэррол; куски лириума торчали у него из плеч, лицо неузнаваемо расплылось. Он напоминал какого-нибудь тролля или порождение тьмы, но соображал лучше прежнего и, будучи ферелденцем, подсказывал быструю дорогу. Если выживет, поставлю его на какую-нибудь важную работу, решил Самсон. Над головой висела зеленая дыра. Снег отражал ее и напоминал трясину. В небо Самсон старался не смотреть: от вида дыры кишки скручивало. Поэтому момент упустил, только услышал чей-то возглас позади: — Эй, гляньте! — Она схлопывается! Вверху что-то лопнуло: как будто висел несколько месяцев гигантский рыбий пузырь, а теперь одни брызги разлетелись, и проступило солнце. «Так лучше», — подумал Самсон, жмурясь. — Схлопнулась, — заключил сэр Кэррол, ответить Самсон не успел: перед армией храмовников появился Старший. Может, вывалился из дыры. Или из «ничего» — если уж он считал себя богом, вполне мог проделать подобную штуку. В сверкающем снегу и золотых лучах солнца темная тварь выглядела неуместной, какой-то плоской, похожей на гигантскую ярмарочную куклу. Как и в первую встречу, Самсон сжал рукоять меча — но лишь для того, чтобы по кивку преклонить колена. Вслед за ним жест повторила целая армия, и Самсон ощущал каждого, некоторые ничего не понимали, другие — испугались, но все доверяли ему. Генералу. Не Старшему. «Мы сделаем так, как ты скажешь». — Внизу лежит Убежище, — проговорил Старший, разглядывая войско с тем, что немного напоминало одобрение. — Горстка ничтожеств во главе с самозваным «Вестником Андрасте». Вором, который украл то, что было создано мною. Идите… и не берите пленных. Кроме вора. С ним я желаю встретиться сам. Проще, чем эльфу уши надрать, думал Самсон. Он отправил в разведку «теней». «Тени» были совершенно беспомощны в быту — их даже кормить приходилось с ложки, потому что руки у них превратились в лириумные кинжалы. «Тени» были смертоносны в бою: умели становиться незаметными и ударом рук-кинжалов протыкали насквозь двоих или троих. Разведчики донесли: ерунда. Несколько сотен солдат, больше — всякого отребья. Главного вовсе нет, зато командует солдатами рыцарь-капитан Каллен. Жизнь полна иронии, меланхолично думал Самсон. Он поднял меч сигналом к атаке. Первая волна не встретила вовсе никакого сопротивления. Самсон наблюдал с холма. В Киркволле он так и не поднялся до лейтенанта, но приказывать оказалось легко. — Требушет! — кричал Самсон. — Сносите к такой-то матери. Вокруг требушета мельтешили солдаты. Один закричал от ужаса, когда на него выпрыгнула «тень», и повис на лириумном лезвии, розово-коричневая петля кишок вывалилась на снег. Красного рыцаря взяли в кольцо и пырнули мечом, а он даже не заметил, попер напролом, схватил сразу троих обидчиков и разорвал пополам. Самсон удовлетворенно засмеялся. — Хороши, а? — сказал он маячившей позади фигуре. Старший умел казаться почти невидимым… но он был здесь, присматривал за своими подданными. Куда там Создателю и Андрасте. Требушет горел, храмовники двигались к воротам. Сэр Денам грузно ковылял позади. Он должен был ломать деревянные стены. Самсон все высматривал Каллена, надеясь, что тот присоединится к битве, и тогда Самсон вызовет его на бой. Святоша-ферелденец. Любимчик Мередит. Выкрутился, вышел чистеньким и сейчас с каким-то гребаным… Вестником. Ворота задрожали под натиском. Огонь поднимался выше невысоких домиков, выше церкви, которая была центром Убежища. Плохо обструганные доски горели туго, Самсон приказал швырять антиванские бомбы. — Выкурим вора, как лису из норы, — пояснял он. В нестройной куче защитников Убежища наконец-то появился Каллен. Рядом с ним был какой-то человек со светящейся зеленым ладонью. — Это вор, — глухо пояснил Старший. Самсон спрыгнул с наблюдательного поста в сугроб. С вором — и Калленом, конечно, — он собирался разделаться лично. На Самсона выскочил вражеский лазутчик, и тот снес ему голову, даже не повернувшись. Доспех Мэддокса делал Самсона неуязвимым, массивный двуручник точно весил не больше кинжала. Самсон мог бы вызвать на поединок не только Каллена и этого «Вестника», но и саму Андрасте с ее покровителем. — Давно не виделись, рыцарь-капитан, — осклабился Самсон, занеся меч над Калленом. Тот моргнул — узнавание, неверие, отвращение, все сразу мелькнуло на лице и в позе, и закончилось боевой стойкой со щитом. Это заняло меньше мгновения. Щит Каллена треснул с глухим звуком, рыцаря-капитана отбросило фута на два. Как щенка — пинком. — И больше не увидимся, — сказал Самсон. Но выполнить обещание не успел. Человек с зеленой рукой выдернул Каллена, и лезвие угодило в примятый снег, а мгновение спустя на Самсона обрушилась многотонная масса снега и обледенелых камней. С Морозных гор сходила лавина. Через снежную пелену Самсон успел увидеть гигантского черного дракона, может быть, несущего весть о смерти — или победу. Что именно, он не знал. Он не умер. Кальперния сообщила ему, стоя по колено в холодном мелком песке, под щербатой луной и тарелками звезд: — Господин дал тебе еще один шанс. Хотя, по-моему, ты его не заслуживаешь. Самсон нахмурился, но промолчал. Ему нечего было сказать в свое оправдание. Кальперния все еще напоминала больного грызуна, но говорила правду. — Что с моими людьми? — спросил он. Кое-что важнее собственной шкуры. — Выживших достаточно, чтобы продолжить. Порывом ветра всколыхнуло песок. Завертелись воронки, колючие крупинки ударили в лицо. Самсон сплюнул кровь с губ. — Вестник мертв? «И Каллен». «Я видел дракона. Если кому-то служит дракон, это хорошо или плохо?» Вряд ли стоило задавать Кальпернии подобный вопрос. Все равно, что усомниться на церковной исповеди в существовании Создателя. — Нет. — Вот дерьмо. Кальперния склонила голову набок, а затем достала из-за пазухи небольшой нож и ударила Самсона в подреберье. Он отдернулся, но, как и в первую встречу, не мог пошевелиться. Она продолжила. Она резала неглубоко, словно намечая дороги-линии на карте, почти сорвала правый сосок и брезгливо обогнула пах. Песчаная буря усиливалась. Песок прилипал к ранам. — Зачем? — все-таки выговорил Самсон. — Чтобы ты помнил, — ответила Кальперния, поднося нож к собственному горлу. — Нет, не так: чтобы не забывал ни на мгновение. Из-под подбородка хлынула черная жижа. Цвет дракона. Раствором веретенки и эльфийского корня несло так, что хоть нос зажимай. Самсон ненавидел лазаретную вонь, шумно фыркнул, пытаясь избавиться от назойливого пряного аромата. И очнулся. В своей постели, весь замотанный повязками, как неваррская мумия. Неваррские мумии Самсон однажды видел в какой-то мажьей книге — Мэддокс показывал… когда еще был способен удивляться сам и хотел делиться интересными штуками с друзьями. Мумии, бинты, книги. Все перепуталось. Самсон встряхнулся и сел на кровати. — Как ты себя чувствуешь? Ровный голос Мэддокса вернул Самсона из Киркволла десятилетней давности в реальность. С темными потолками и звенящими нотами красных кристаллов. Самсон ковырнул бинт на груди: — Сойдет. Чем все закончилось в Убежище, тебе не сказали? Перед мысленным взором все еще стояла Кальперния с ножом и вскрытым горлом. Интересно, где она? Жива ли? Кто послал это видение? Последнее, впрочем, Самсон прекрасно знал. «Я разочаровал Старшего, а он не прощает дважды». «Я больше не подведу». — Убежище сожжено, но беженцам удалось уйти. Задача не выполнена. Среди нашей армии значительные, но не невосполнимые потери. Ты пролежал подо льдом трое суток. Тебя нашел сэр Кэррол, посчитал мертвым, но ты выжил. Полагаю, благодаря доспеху. Слушая Мэддокса, Самсон тупо таращился в стенку. Трое суток. Кэррол… надо его наградить, что ли. И дать какую-нибудь непыльную работу, где нужны не только разросшиеся красным мясом мышцы, но и мозги. Трое суток. — Задница Андрасте, — только и ответил он. Мэддокс добавил: — Хорошо, что ты выжил. Самсон вскочил с кровати — где-то под бинтами еще тянуло, саднило, будто блохи кусали; и стиснул Мэддокса, рискуя сломать ребра. — Выжил. Сними эти демоновы повязки и дай мне броню. Хочу посмотреть, что у нас с личным составом, дисциплиной, картами и планами… А, и гномы, Мор им в задницу. Задирают цены, юлят, как лисы… — Более разумно выдержать еще несколько дней…— гнул свое Мэддокс, но Самсон его не слушал. Плечо и грудь справа оказались стянуты сильнее, он рванул ткань. Под ней оказались… нет, не шрамы. Красные полосы — точно такие же появлялись у его подчиненных после первой недели на красном лириуме. Самсон тронул их — более горячие на ощупь, чем остальная кожа, и совсем нечувствительные. Во сне полосы чертила Кальперния. Самсон хихикнул, вспомнив, что она не стала трогать между ног. Было бы скверно лишиться чувствительности там. Еще жгло глаза. На колченогой табуретке возле койки стояла гладкая жестяная тарелка — источник травяного запаха. Самсон сгреб все склянки; и уставился на собственное отражение в тарелке. Глаза стали красными и светились. — Я думаю, — он оттолкнул тарелку и поднял один из закупоренных флаконов,— меня предупредили. Нагляднее некуда. Мэддокс подошел и взял его за руку. — Мы справимся, — пообещал он. — Нет такой задачи, которую нельзя было решить. Самсон вновь обнял его: — Конечно, справимся. Вот прямо сейчас и начнем исправлять ошибки. Теперь все встало на свои места. У них был враг: набирающий силу, опасный, достойный противник под названием Инквизиция. Возглавлял ее тот самый «Вестник» — тип с зеленой рукой, лично Самсон съел бы подошву своего сапога, прежде чем доверил бы управлять военной организацией кому-то, кто объявил себя посланцем лично Андрасте, но церковники никогда умом не блистали. Вестник — значит, Вестник. Инквизиция стоила того, чтобы дать ей настоящий бой. Войска Самсона справлялись недурно. Где северные неженки-венатори скисали, как паршивое вино, красные храмовники не сдавались: искали артефакты, ловили и уничтожали агентов Инквизиции. Недалеко от Вал Руайо разорили целую деревню — крестьян перевешали на собственных кишках, и каждому засунули в зад по «семени» красного лириума. Не то, чтобы Самсону нравились убийства гражданских… зато до Вестника точно дошло. Казармы, перестроенные из залов Думата, теперь были набиты битком. Почти каждый день приходили новые храмовники, объявленные вне закона; кто-то из них уже купил порцию или две порошка у Хартии… и этот порошок был красный. Однажды попробовав его, нельзя остановиться. Только нужно его все больше. Основные поставки шли через Изумрудные Могилы. Какой-то из приятелей Кальпернии (Самсон иногда спрашивал себя, жива ли она, но никто не давал ему ответа) взял под контроль дезертиров армии то ли Гаспара, то ли Селины, то ли обоих. Вообще-то Самсон сочувствовал дезертирам. Сражаться и умирать в дрязгах аристократов, за то, чья задница устроится на золоченом троне Вал Руайо? Ничем не лучше, чем за тысячу лет как дохлую суку. Часть дезертиров присылали Самсону, и они занимали свое место в рядах красных храмовников. Тракта в Изумрудных Могилах последнее время хватало с трудом. Сэр Кэррол — он был главным в Долах, с каждым репортом повторял «мало». Тогда-то Мэддокс предложил вырастить собственную шахту. Самсон вычертил ногтем на тактической карте: Эмприз-дю-Лион. Карьер Сарнии. — Инквизиция переломает ноги, а то и шеи, пока туда доберется, — добавил он. Поселение Сарния гордо именовало себя городом, но по сути было измученной холодом и голодом деревней. Эмприз-дю-Лион, каменистое и стылое взгорье Долов, вообще славился отвратной погодой и булыжниками вместо почвы, здесь ничего не росло, ничего не вызревало, река вставала месяцев на семь в году, так что даже ловлей рыбы толком не могли промышлять местные крестьяне. Сарнийские домики жались друг к другу, напоминая стаю замерзших воробьев. Сарния жила за счет каменного карьера, но от гражданской войны и прочих «мелких неприятностей» схуднули кошельки даже самых жирных аристократов. Да и сам карьер беднел год от года. Легкая добыча. «Мэром» городка, а заодно владелицей карьера была госпожа Паулин. Самсону она напоминала постаревшую дворовую кошку. Когти затупились, зубы не те, мыши убегают. Одна надежда — повыть понадсадней, авось хозяева швырнут кусок гнилой требухи. Госпожа Паулин принимала гостей в старом доме, полутемном и выстуженном настолько, что под стенами полз иней. Владелица карьера куталась в побитые молью и жизнью меха. Она предложила визитерам гретого вина. Вино оказалось отвратительной бурдой. Еще она настороженно поглядывала то на Самсона — должно быть, красные глаза заставляли нервничать, — то на Мэддокса. Деревенские жители нечасто встречают усмиренных. Мэддокса Самсон на сей раз взял с собой, потому что это его была идея — сделать карьер лириумным. Живым. Прежде чем явиться к госпоже Паулин, они обошли деревню. Мэддокс прикидывал количество обитателей и потом подтвердил: достаточно. Как раз, чтобы «оживить» карьер. Какой-то мальчишка зашвырнул Мэддоксу в спину снежком, а когда тот повернулся — просто чтобы понять, что именно случилось, — сбежал от неподвижного взгляда. Дикари, одним словом. И все равно бы сдохли от голода, так зачем жалеть? — К-камня еще достаточно, добыча приостановлена только потому…потому…— госпожа Паулин замялась, теребя облезлую муфту. Бледное лицо скорбно вытянулось. Врать она не умела. — Видит Создатель, это хороший карьер, лорд Самсон. «Лорд». Лордом его еще никто не называл. Пожалуй, Самсону нравилось. — Вы, главное, работу людям дайте… Поймите, мы тут все честные, трудимся исправно, вот только… Мне даже денег много не надо, лорд Самсон, лишь бы еда была и одежда. Вы же понимаете… — Конечно, — ответил Самсон. И улыбнулся. Он тоже не лгал: как никто другой понимал эту несчастную старую кошку. — С деревенскими все будет в порядке, — добавил он. Это была тоже почти правда. Когда песня захватывает, страха не остается — и действительно становится хорошо. Мэддокс отсчитывал задаток. Госпожа Паулин два или три раза шмыгнула носом. Первых рабочих привели спустя неделю. Храмовники сопровождали их конвоем, и сарнийцы пугливо ежились, моргали, крякали в драные-латаные рукава курток. Они работали здесь всю жизнь, и их отцы тоже, и отцы отцов, а теперь знакомые каменные разломы перешли к новым хозяевам. Самсон слышал, как они переговариваются между собой — хорошо ли заплатят, накормят ли, будут ли бить. Длинный, как жердь, селянин, наклонялся к более коренастому приятелю и шептал: «Глянь, одеты как церковники, а зенки у всех красные…» Коренастый успокаивал: «Да надрались вчерась, вот и с перепою…» — Отвезите в деревню горох, солонину, ну, и прочее, — распорядился Самсон в присутствии рабочих. У тех разом посветлели лица. Мэддокс с лириумом-сырцом — «семенами», дожидался в палатке. Сырец, напоминал он накануне. Это важно. Зелье превращает в непобедимых воинов (а в чудовищ намного позже… но и чудовища остаются воинами). Сырец — это семена. Семена прорастают. Целый день горняки отработали, колупая камень — бесплодную породу; Самсон мало смыслил в гномской науке ковыряния гор, но даже он понимал, что в Сарнии закончилось все, кроме дешевого булыжника и пирита. Груды пустой породы смотрелись почти виновато. Крестьяне — тоже. Им дали хорошей еды — наваристой мясной похлебки, рагу и вдоволь хлеба. Налили и горячего эля. Люди повеселели, за ужином предавались мечтам о том, как накопят деньжат и уедут прочь из этого забытого Создателем выстуженного края. Они не заметили, что храмовники наливали эль из другой бочки. А Мэддокс обещал: настолько слабый отвар корня смерти не причинит никакого вреда, всего лишь заставит заснуть крепче. «Всего лишь». «Никакого вреда, и правда…» Самсон по глотку цедил свой эль и прислушивался к голосам. Когда последний затих, он похлопал по плечу Мэддокса. Тот отказался от эля, пил только воду и сидел неподвижно, обняв гномью шкатулку с драгоценным сырцом, точно спеленатого ребенка. — Пора. Снаружи храмовники уже связывали спящих людей. Тот, который утром приметил неестественный цвет глаз, похрапывал и пускал пузыри. Он же очнулся первым, уже сокрытый пещерами выработанного карьера, и ему в рот Мэддокс вложил первый ломтик красного «угощения». Крестьянин выплюнул лириум и заорал. От крика очнулись остальные, пещера наполнилась стонами, всхлипами и причитаниями. Самсон поморщился. Мэддокс поднял щипцами кристалл-сырец. Самсон кивнул лейтенанту Паксли — мол, помоги. Здоровяк сжал в разбухших кулачищах голову крестьянина так, что дернуться или плеваться он больше не мог. Мэддокс накормил каждого. Наблюдая за тем, как тот вкладывает по кристаллу, следит, чтобы жевали и проглатывали, пропихивает жгучий порошок в горло — прямо по свежим язвам во рту, лириум-сырец опаляет до пузырей; и все это — не обращая внимания ни на дрожь, ни на мольбы, ни на натекшие между ног сарнийцев лужи, Самсон размышлял: какого гарлока все боятся магов, но никто — усмиренных? Готовый призвать орду демонов может струсить, запутаться, передумать, закатить истерику или внезапно решить, что вон тот лохматый парень, которого он уже подготовил в жертву, похож на его брата или покойного папашу. Усмиренного нельзя ни переубедить, ни отвлечь от намеченной цели, ни уболтать, ни подкупить. Наверное, из усмиренных получались бы идеальные палачи. Вот уж воистину, ничего личного. Ничего человеческого. Самсона передернуло. «Лучше бы он остался в лагере, а я бы сам этим занялся». — Пойдем уже, — позвал Самсон, когда с «посевом» закончили. — Здесь холоднее, чем в гребаном Ферелдене. У Мэддокса губы и ногти побелели в синеву, и зубы стучали, но работа оставалась, конечно, важнее телесных потребностей. Не считая сарнийцев, он был здесь единственным «обыкновенным» человеком и рисковал схватить лихорадку или обморожение. Самсон скомандовал своему войску: — До утра — вольно. Толстяк в мантии Круга свалился куда неожиданней, чем снег на голову. Снег в Эмприз-дю-Лионе шел ежедневно и уже почти не раздражал: в снегопад чуть теплело, а в ясные дни мороз зверствовал с особой яростью. Человек в мантии Круга просто появился в расщелине возле лагеря; когда Самсон его увидел, он прикуривал от костра потертую трубку. «Десять нарядов вне очереди», — мелькнуло у Самсона в голове. Но часовые прилежно отмеряли шагами периметр. Человек был один и без оружия. Одинокий маг может стать угрозой, но только не отряду красных храмовников. Самсон гаркнул: — Мор побери, ты еще кто такой? И многозначительно потянулся за мечом. Тип в мантии выпустил в прозрачный ледяной воздух колечко дыма: — Союзник. — Или особо наглый агент Инквизиции, — прищурился Самсон. Тот засмеялся: — Определенно, нет. Хотя я бы славно позабавился, приди они сюда. Вы же с должным рвением кинулись бы защищать свой… сад? Он обвел рукой лагерь и карьер, где уже разрослись красные кристаллы. Лириум вылуплялся из людей и захватывал землю, как пожар. Самые большие сталагмиты вымахали футов на двадцать и продолжали расти. Местные стали что-то подозревать, и новых рабочих приходилось отлавливать у самой Сарнии, везти в клетках. Никакого горячего эля и никакой сонной настойки. Увы. Первым повезло больше. Но первые уже и… проросли. — Кто ты такой? — повторил Самсон. Желваки на скулах дернулись. Трепаться с каким-то мутным магом он не собирался. — Я же сказал: союзник. Того, кому вы все служите. — Ты работаешь на Старшего? На щекастом лице появилась задорная ухмылка: — Сотрудничаю по доброй воле. Люблю развлечения. Он поманил Самсона жестом, каким ферелденцы подзывают собак. В ответ руки сами собой сжались в кулаки, но взгляд незнакомца блестел не только лукавством. Самсон подумал о незаживающих метках на теле и о том, что Старший не простит новой ошибки. И пошел. Незваный гость легко перепрыгивал с камня на камень. Его достойная долийского эльфа грация никак не вязалась с грузноватой фигурой; а когда оба ступили на свежий снег, Самсон отметил, что человек в мантии Круга не оставляет следов. Самсон подошел ближе, втянул запах. Запах Киркволла и Теринфаля. Лимфа. — Ты демон. — Невежественные смертные. Я дух. Дух выбора, — тон звучал оскорблено. — Зови меня Имшаэль. Больше всего хотелось плюнуть в снег — хватит с меня демонов, тевинтерские работорговцы и те компания поприятней. Несколько минут Имшаэль курил свою трубку и любовался пейзажем: голые деревья, камни, снег и красный лириум. Самсон молчал, но терпения не хватило, и он сказал: — Какой-то новый план? — Скорее, продолжение старого. Вот эта затея с… местными жителями, она просто очаровательна. А как насчет собственного форпоста, например, в заброшенной эльфийской крепости? Ты ведь знаешь, что здесь неподалеку развалины Суледин? — Знаю. Только далековато, и по сравнению с карьером эта твоя крепость никуда не годится. — Нет-нет, ты меня не понял, смертный, — Имшаэль выразительно закатил глаза. — Сад останется здесь. А Суледин может стать… чем-то еще. Он шел дальше, не обращая внимания на подвывания волков. Самсон отставал шага на два. — Говори по делу, демон. — Дух. Выбора, — Имшаэль надул губы. — А знаешь, Самсон, твой друг отлично придумал с этим карьером. Но при его… особенностях личности озарения редки. Вот например, он проследил, как растет лириум, и сделал выводы. А идея о том, что можно использовать не только людей… — Не тронь Мэддокса, — буркнул Самсон. Голос у этого «духа выбора» был заливистый, похожий на лай какой-нибудь избалованной собачки, из тех, что сидят на руках аристократок и носят золотые ошейники с алмазами. Но демоны (и духи) не треплют языком просто так. Им всегда что-то нужно. Особенно когда «сотрудничают по доброй воле». — Напротив, я восхищаюсь его талантом. И предлагаю помощь в крепости Суледин, которая может стать… лабораторией. Ты задумывался, что будет, если накормить лириумом или напоить красным зельем медведей? Вивернов? Гигантов с Изумрудных Могил? Прямо на пронизывающем ветру Самсона бросило в жар. Он действительно собирался занять Суледин — как запасной форпост, и оставить Паксли или Аллану приглядывать за «разработкой месторождений», но лаборатория? Великаны? — Неплохо, — оценил он вслух. По щеке сползала капля пота. Самсон поскреб неизменную щетину. Мысленно он уже отдавал приказ двинуться в сторону полуразрушенного эльфийского форта. Это будет быстро: вряд ли в Суледине их встретит кто-то, кроме белок и сов. Может, пара снуффлеров или стая волков. Они шли, все отдаляясь от лагеря. Покрытые льдом ветви деревьев тихонько звенели, когда Имшаэль проходил мимо, невесомо ступая по чуть примятым сугробам. Со старых дубов надсадно каркали вороны. Солнце спускалось к горизонту. Самсон едва ли замечал, насколько далеко они ушли. Имшаэль более не притворялся человеком, плыл, едва касаясь ступнями снега. Поспевать за ним было трудно, но он останавливался, с мягкой улыбкой поджидая неуклюжего смертного. Он молчал, а Самсон не требовал объяснений. Самсон думал о великанах, о лаборатории, о том, что красный лириум на белом снегу похож на пятна крови на простыне. Мы поимели Эмприз-дю-Лион, и он оказался свежей девкой. Надо рассказать шутку ребятам. Они оценят. Постепенно все мысли исчезли, кроме неизменного лириумного напева; к этому шепоту в голове Самсон привык, как привыкают к неизлечимым травмам, вроде пары отрубленных пальцев. Верни беспалому утраченное — еще и не вспомнит, что с «лишними» конечностями делать. — Правда, здесь красиво? — голос Имшаэля выдернул из оцепенения. Самсон тяжело повел головой, как бык под ярмом. Он увидел белую вязь стен и горельефов — словно из снега и льда, тысячелетнего снега и тысячелетнего льда. Величественная статуя изображала воина с мечом, слишком тонкого и хрупкого, чтобы напоминать человека. На полустертой фреске скакали серебристые галлы, и недобро рассматривал чужаков покрытый татуировками эльф с тяжелым золотым щитом. Крепость захватывали, грабили и рушили множество раз, и все же она не умерла. Только стала зыбкой, словно Тень. Лириум пел громче, Самсон шумно выдохнул, закрыл глаза. — Суледин. — Эльфы не умели строить без магии. На самом деле, в них почти ничего не было, кроме магии… как в тебе теперь. Самсон хмыкнул, но не стал спорить. Вместо крови у него давно жидкий лириум, и он носит созданный зачарователем-формари доспех. Когда-то он был храмовником, обычным храмовником из Киркволла, а потом нищим, выпрашивающим ломаные монеты на улицах. Это было давно. Это был другой человек. — Ты привел меня сюда показать место? Славное место, и… как ее, лаборатория пригодится. — На самом деле, — Имшаэль мелькнул и очутился позади, шептал на ухо; дыхание у него было горячее, как у существа из плоти,— я хотел кое-что предложить тебе. Но прежде рассказать. Возьми: как ты думаешь, что это? Самсон опустил взгляд: — Череп. Человеческий череп, определил он наметанным глазом убийцы. Тщательно вываренный до оттенка карамели; в одну глазницу вставлен прозрачный кристалл, вроде каких-нибудь линз Мэддокса, назначения которых Самсон все равно не знал. Он пожал плечами: ну и что? — Когда ты только выбрался из Клоаки, мучимый болью и лириумным голодом, за тобою уже наблюдали. Наблюдатели знали, что ты рано или поздно придешь в Казематы и не удержишься попробовать красный сырец с трупа твоего бывшего командора. Кальперния поставила десять золотых, что ты… расцветешь еще на корабле, но ты выжил. — Расскажи что-нибудь новое. Самсон дернул плечом. Если демон — дух выбора, ага, — воображал, будто он принимал Кальпернию за добрую девочку, а Старшего — за постного ладанно-елейного божка, то крупно ошибся. Они поднялись на смотровую площадку — трансепт эльфийского храма-крепости. Под ногами отвесно вилась балюстрада из серебристого камня, похожего на мрамор и сильверит одновременно. — …но Кальперния не ожидала, что ты прихватишь с собой «лучшего друга», — в интонации Имшаэля мелькнул сарказм. — И тем более не ожидала, что ты станешь его защищать. Тевинтерцы не любят усмиренных, к тому же венатори они требовались для других целей. Имшаэль погладил линзу в глазнице черепа. — Это череп усмиренного. Это то, что она собиралась сделать и с Мэддоксом. Угадай с одного раза, Самсон, вернется ли Старший к этой идее после того, как твоя сила и его искусность перестанут приносить пользу новому божеству? Самсон осознал, что держит череп — на чуть вытянутых руках, неловко, как будто ему поручили доставить скользкую и хрупкую фарфоровую вазу. — Твою мать, демон, — сказал он. Бессмысленное ругательство: у демонов нет матерей. Только отец: равнодушный и бесстрастный. Если есть. До горизонта расстилался снег, и кое-где мелькали красные вкрапления. У карьера пятна расплывались лужей. — Дух. Выбора, — беззлобно напомнил Имшаэль. — И хочу подарить тебе возможность выбрать. Согласись, храмовник, тебе нечасто предлагали решать самому. «Отвали». «Займись лабораторией, раз уж служишь Старшему». «Прекрати». Самсон тронул височную выемку; даже через перчатку кость ощущалась мучительно гладкой. Линза перехватывала последние солнечные лучи. Он молчал и слушал. — Восстание магов охватило весь Тедас не из-за взрыва в Киркволле, — Имшаэль раскуривал свою трубку, аромат напоминал прогорелую ткань, черный смрад обугленного мяса. — Маги заявили о правах на свободу, потому что Церковь утратила самое пугающее оружие: усмирение. Оно обратимо, Самсон. Нужно лишь, чтобы разума усмиренного коснулся дух… Он заглянул в лицо Самсону. Глаза светились кошачьей зеленью. — Например, я. Пахло дождем. Под разлапистые ветви с густым облаком листьев вода попадала не сразу — сначала намокали верхние, тяжелели, покорялись, и тогда капли устремлялись вниз. У него оставалось еще минут десять, прежде чем промокнет до нитки. Впрочем, дождь шел летний, грибной. Над головой и под ногами стлалась вечная зелень; тихо шуршала, принимая влагу. Бурый фенек почуял человека и метнулся куда-то в кусты. Самсон только посмеялся вслед — забавляла его всякая мелкая тварь, когда не охотился, — наблюдал с любопытством городского жителя, с рождения запертого среди камней и железа и только теперь вырвавшегося на свободу. Охотник из него получился так себе, какие-нибудь долийцы животы бы надорвали от хохота — он наступал на каждый сучок и до сих пор скверно разбирался в следах; но кролики и олени в Изумрудных Могилах были непуганые, чаще всего он возвращался с добычей. Главное — когда есть куда возвращаться. Они жили в деревне, чуть на отшибе, главным образом, потому что не хотелось каждому встречному рассказывать, откуда взялись в Орлее два марчанина. Деревенские сплетничали, шушукались, даже зубоскалили, но меньше, чем досталось бы в Киркволле или Оствике, здесь к живущим вместе мужчинам относились без неприязни, с легким любопытством и только. Дом ничем не отличался от того, в котором они обитали до появления Кальпернии — разве без затканных мхом мертвецов в кустах, без зелья из красных струпьев Мередит, без страха. Травянистые заросли редели и скоро стали протоптанной тропинкой. Вытащенного из силков кролика Самсон держал за уши. Мэддокса в огороде не заметил и забеспокоился — тот все еще не слишком хорошо контролировал свою магию, еще одна причина держаться подальше от остальных. Беспокойство рассеялось, едва скрипнула деревянная дверь. Мэддокс помахал Самсону, широко улыбаясь. Улыбался он всегда так — будто солнце под дождем; немного печально, даже когда радовался. Мимика у него была быстрая, чуть суетливая. И терпения меньше, чем у рекрута-пятнадцатилетки. Он едва не запнулся на ступеньках, выскочил навстречу и обнял Самсона. По-собачьи ластился. Самсон ущипнул пониже спины и вручил кролика с деловитым: только попробуй сжечь жаркое. Мэддокс засмеялся: ты меня накажешь? Самсон осклабился: всю ночь наказывать буду, даже не сомневайся. Взгляд его против воли цеплялся за чистый лоб Мэддокса — без всяких следов клейма, а потом он задрал рукав, где вместо багряных меток была лишь смуглая обветренная кожа и пара старых шрамов. Мэддокс подтянулся на цыпочках и снова поцеловал его. — Правда же, — произнес он голосом Имшаэля, — это того стоило? Самсон едва не выронил череп, ругнулся и прижал его к груди. Видение рассеялось, а он все еще втягивал расширенными ноздрями воздух, тщась поймать свежий аромат мокрой листвы и почвы. Но Эмприз-дю-Лион пах морозом, кровью и лириумом. И демонической лимфой. — Неприятно сталкиваться с бренной реальностью, — посочувствовал Имшаэль. — Но ведь эта… буколическая зарисовка может воплотиться в жизнь. К Мэддоксу вернутся чувства и эмоции, а твоя кровь станет чиста, как за час до того, как ты принял первую дозу церковного лириума. Тебе только нужно сделать выбор. — Служить тебе? Самсон баюкал череп. Кому тот принадлежал — мужчине, женщине? Неважно. Такому же, как Мэддокс. Усмиренные похожи друг на друга, словно выкованные по одному лекалу доспехи. — Вот еще, я не рвусь в боги, и генералы мне даром не сдались. Выбрать, конечно. Пухлая ладонь Имшаэля коснулась плеча: — Отдай мне своих солдат. Всех, кто пришел сюда с тобой. Я вдоволь позабавлюсь с каждым из них… Первые трое суток они будут кричать, а потом лопнет горло, но даже такая смерть лучше того, что их ждет, правда? Они все равно умирают от красного. Их дни сочтены. Кажется, я старею: поверить не могу, что предлагаю такой очевидный выбор. Имшаэль отстранился. Его облик толстого добродушного мага рвался истрепанным тряпьем: правая половина лица стала выгнившим трупом, левая полыхала огнем, надувалась пузырями, обгорелая кожа повисла лохмотьями. Пузыри лопались, истекая сукровицей. Изо рта проклюнулся букет сегментированных и покрытых ворсом паучьих лап — они часто сучили, норовя хлестнуть стоящего напротив Самсона. Тот отодвинулся и увидел, что из брюха Имшаэля торчит гарлочья морда. Морда пела песнь лириума, а потом внятно произнесла: — Выбор за тобой. Запах мокрых листьев стал невыносимым. От него наворачивались слезы, и сводило спазмом горло. Самсон глубоко вздохнул. — Они мои люди, — и с каким-то мученическим наслаждением ударил Имшаэля «святой карой». Аллана из Старкхевена потом говорила: — Сэр, вас нашли в устье реки. Вы бродили по льду и разговаривали с кем-то… невидимым. Она все царапала свои «прыщи»; нарост лириума выломал надбровную кость, сместил переносицу, ее лицо напоминало гнилую проросшую картошку. Аллана не удивлялась, остальные тоже. Они часто творили странное; песнь в голове пересиливала дисциплину и выучку. — Это было у вас, — добавила Аллана и отдала Самсону череп с линзой в глазнице. — Необычная конструкция, — отметил Мэддокс позже. Он взял череп и стал рассматривать. Самсон пропустил два или три вдоха, а потом забрал «конструкцию». Хорошо, что усмиренному не надо слишком много объяснять. Правда, они замечают недоступные обычному человеку детали. Самсон был уверен: Мэддокс все понял. В том числе то, что Самсон предал его. Или нет. — В лесу могут быть агенты Инквизиции. Одному небезопасно, — договорил тот. Самсон отвернулся. Наутро он приказал захватить Суледин, выложил Мэддоксу и лейтенантам во главе с Алланой и Паксли план. Лаборатория и великаны. Эмприз-дю-Лион теперь принадлежал им. Армия Старшего обещала стать сильнее. Сильнее Инквизиции. Конечно же. Они не могли проиграть. Венатори, демоны и Серые Стражи. И его армия — зараженная, умирающая, беззаветно преданная. Демоны вели свою игру, подобно орлейским аристократам, венатори были погрязшими в гордыне фанатиками, а Стражи — безмозглыми марионетками. И только храмовники, истинные слуги Церкви и бога, служили верой и правдой. Песнь лириума — это Песнь Света. Никакой разницы. Самсон задавал себе вопрос: знает ли Старший о разговоре которого не было в Суледине? Он полагал: да. Он полагал: Имшаэль в любом случае повеселится и вдоволь насытится. Впрочем, не его дело. Самсон прятал череп от Мэддокса, хотя тот больше не интересовался. Понял. Конечно же. Усмирение — это тоже строфа песни; печать на лбу, похожая на вросшие кристаллы. Они не могли потерпеть поражения, но когда одна за другой приходили дурные вести. Самсон ничего не мог поделать. Его отряды давали бой — там, где схлопывались врата Завесы, там, где бесславно погибали Стражи и расползались трусливыми крысами венатори. И все равно Инквизиция побеждала. «Мы выстоим до конца», — обещал он храмовникам. Они мои люди. Это означало: разве есть выбор? Все просто. Выбора нет. Имшаэль лгал, как все демоны. По крайней мере, Самсон еще мог дать своей воющей от боли и безумия армии немного надежды. А Мэддокс с почти успокаивающей размеренностью — раз в три дня, ровно в семь вечера, — проверял и подновлял доспех. «Глаза у него грустные, даже когда счастлив», — видение застряло в памяти, ныло, как заноза под ногтем. Никак забыть не получалось. Надежда — это почти как выбор. Правда и ложь одновременно. Когда Самсону доложили, что Эмприз-дю-Лион потерян, Инквизиция перебила весь личный состав, взяла штурмом Суледин и отняла карьер, он едва не размозжил голову гонца об стену. Но тот добавил: еще Инквизитор убил то существо, Имшаэля, и вместо приступа ярости Самсоном овладело веселье. Он смеялся, пока не заболел живот. Когда сообщили о гибели Кэррола, Самсон приказал спустить флаги во всех казармах. Они все еще иногда одерживали победы. Однажды Самсон в одиночку сражался с целым вражеским отрядом — и вновь высматривал Каллена, или Инквизитора, лучше обоих. Увы, не повезло. Отряду тоже. Самсон прислал в Скайхолд нанизанную нить вырванных языков, чередуя их с кристаллами красного лириума. Чувство юмора ему не изменяло. В другой раз они отбили крепость в Западном Пределе и превратили ее в цветущий багряный сад. Из агентов Инквизиции отличная получалась «почва». Но вскоре снова потеряли бастион в песках. Самсона мучила паранойя: мерещились шпионы Инквизиции в каждом слуге; во всех, кроме храмовников. Он заставил прислугу пить лириум, и скоро спасенная Кальпернией эльфийка превратилась в длинную узкую колонну, а от нее «побеги» расползлись по всей кухне, так что готовить там стало невозможно. Самсон требовал, чтобы любого, переступившего порог бывшего храма, поили зельем. Венатори визжали и молились Создателю. Значит, Самсон не ошибся, они и впрямь предали… даже не Старшего. Общее дело. Он все думал: Инквизиция — это Каллен. Не Инквизитор-Вестник, странный человек с зеленой рукой, а именно рыцарь-капитан. В другой жизни Самсон приползал к воротам Казематов и умолял его о крупицах порошка, Каллен отворачивался. А затем кидал монету или две и уходил ровным чеканным шагом. Самсон мечтал накормить Каллена красным лириумом. Или просто поговорить. «Знаешь, — писал он, вырвав чистую страницу из журнала Мэддокса, — я ведь не предавал Создателя и веру. Они меня вышвырнули. И за что? За пару любовных записок? Мэддокс все равно не скажет, ему теперь все равно, зато я за двоих повторю: дерьмо собачье ваша Церковь. Дерьмо. Но я не предавал ее». «Знаешь, — выводил он неровные пляшущие строки, — Старший ничуть не лучше, но и его я не предал. Вдруг он правда нечто великое? В любом случае, нам нужна вера. Когда горят все потроха, и в одно прекрасное утро обнаруживаешь, что в штанах у тебя кристалл вместо того, чему там должно торчать (или не торчать), без веры никак не обойтись. Я устойчивее других, но только физически: наблюдать не легче. Они верят мне — вот эти, с кристаллами на спине, лице и между ног, похожие на чудовищ, превратившиеся в чудовищ. Не подумай, будто я оправдываю себя. Всего-то хочу, чтобы ты понял». Он дописал в постскриптуме: пей больше лириума и услышишь правду, и почему-то не сжег это письмо. Давным-давно Самсон читал, либо слышал, как читали друг другу маги, легенду о тевинтерском военачальнике; последний жрец Арлатана проклял его: все, к чему он прикасался, превращалось в золото. Сначала тевинтерец посмеялся — я лишь стану богаче, говорил он, но пришло время трапезы, и оленина с пряностями застыла изваянием, вино загустело металлом в кубке, а затем красавица-жена, не ведая о проклятии, поцеловала мужа и навеки замолкла золотой статуей. Чего бы ни коснулся Самсон, поет красным. В долгие часы вынужденного бездействия он сидел неподвижно, обняв Мэддокса, не позволяя и ему шелохнуться, и слушал песнь, монотонно-ласковую, точно колыбельная. И все с большим трудом разрывал это оцепенение. Башня-святилище пустовала много месяцев, но однажды Самсон услышал зов, который то ли прервал напев лириума, то ли вплелся в него. Он вздохнул с облегчением: Старший вернулся. Старший знает, что делать. Поднимаясь по винтовой лестнице, Самсон лениво прикидывал: убьет ли на месте? Будет пытать? Он решил, что будет просить — умолять, ползать на брюхе, что угодно, — быстрого финала для Мэддокса и своих воинов. Возьми меня вместо них, скажет он. Старший — не Имшаэль, но вдруг согласится? В конце концов, демоны, Стражи и венатори ушли, погибли или почти сдались, а его храмовники до сих пор вставляли палки в колеса Инквизиции. Он вошел и опустился на колени. В этом жесте не ощущалось никакого унижения: не больше, чем склониться перед алтарем с нарисованной женщиной. Моровая тварь менее красива, и только. — Мы все еще можем победить, — сказал Старший. Самсону послышалась горечь. На миг кольнуло чем-то вроде сочувствия. — Мы одержим победу, — повторил Старший со злостью. — Никакая Инквизиция, никакой самозванец-Вестник не остановит меня, ибо аз есмь бог мира сего. Он воздел когтистые лапы в торжественном жесте. — Собирай войска в Пустоши Арбор, к Храму Митал, где ты, мой генерал Самсон, станешь Сосудом Источника Скорби. И знай ты и всякий, чья кровь будет пролита: то великое деяние, и когда я воссяду в Златом Граде, вы узрите свет. Самсон моргнул. Он верил, почему нет. Даже догадывался о цвете этого света. Все золото однажды становится красным. Все есть красный: так точнее. Самсон не торопился. Сначала он созвал весь личный состав. Стоя посреди главного нефа бывшего храма, невольно вздрагивал, видя, как мало человекоподобных храмовников осталось в его армии. Большинство уже не могло надеть ни броню, ни даже шлем. «Тени» опирались на чересчур разросшиеся кинжалы. «Ужасы» тряслись, словно паралитики, стряхивая с себя лиримную крошку, похожую на красную перхоть. Пол дрожал от тяжкой поступи«чудовищ». «Зато у нас их много». — Будет битва. Главная битва против Инквизиции, — начал Самсон. Он остановился, глубоко вдохнул и сплюнул: — Наконец-то надерем этим святошам зад и сделаем то, для чего мы пошли вот на все это. Армия гаркнула единым горлом: — Есть, сэр. Они верили Самсону, и его это не удивляло. Что им еще оставалось делать? Затем он вернулся к Мэддоксу и попросил проверить доспех. Это заняло около часа, Мэддокс не торопился, а Самсон умиротворенно наблюдал за работой формари— осмотреть каждый щиток и крепление, добавить лириума-сырца на правой наручи; проверить зачарование три раза. Между каждым контактом с сырцом Мэддокс делал необходимые паузы, и тогда Самсон брал его руки в свои и держал так, всматриваясь в неподвижные глаза усмиренного. Он так и не рассказал Мэддоксу о демоне в Суледине, зато тысячу тысяч раз проигрывал этот разговор в голове. «Я мог вернуть тебе чувства и эмоции. Я отказался». И Мэддокс спокойно кивал: «Ты поступил наиболее рационально». Сейчас этот мысленный диалог повторился, и Самсон скрежетнул зубами. Будь все проклято. — Я стану Сосудом Источника Скорби, — сказал он. — Должно быть, это великая честь, — ответил Мэддокс. Самсон сжал его ладони — слишком сильно, тот рефлекторно отдернулся. — Наверное. Ты прав, — вздохнул он. — Будь оно все проклято. — Это честь, — повторил Мэддокс, хотя обычно никак не реагировал на ругательства, междометия и выкрики, будто старался держаться подальше от недоступной территории. — Это твоя цель. Самсон засмеялся. Он чуть наклонился и поцеловал Мэддокса в лоб — там, где чуть теплее остальной кожи — мерещилось или правда? — рдело клеймо в виде солнца, мертвого солнца без единого луча света. — Я вернусь. Сосудом или пустой бутылкой, — солгал он. Разумеется, Мэддокс не мог поверить. Уж он-то знал: пустые бутылки редко чего-то стоят, их редко хранят, а чаще выбрасывают или равнодушно разбивают. Кому нужен мусор? Все логично. Самсону все хотелось обернуться, уже когда они покинули цитадель и промаршировали около мили. Еще раз посмотреть на тех, кто остался — маленький отряд защитников; и на Мэддокса. Он так и не оглянулся. ЭПИЛОГ Солдаты водили его по Скайхолду в цепях, словно ярмарочные шуты — медведя с вырванными когтями и зубами. Зрителей хватало. Кто-то визжал от страха, кто-то тыкал пальцем, кто-то швырял огрызками яблок или камнями. Крупный булыжник рассек бровь, заставив сморгнуть один-единственный раз. Самсон не замечал любопытных зевак, не ощущал боли, и на цепи ему было плевать. Он едва перебирал ногами: без доспеха ослаб, каждый шаг отдавался резью в боку и одышкой. Из-под лохмотьев просвечивали лириумные полосы. Они останутся такими еще несколько недель или месяцев, либо уже завтра разорвут кожу, и Самсон наконец-то уподобится тем, кто звал его командиром. В такт музыке внутри себя, одними губами он проговаривал сказанное еще в золотом эльфийском храме; слова Инквизитора тогда резанули болью и яростью, ярость ушла, а боль осталась. «Мэддокс пожертвовал собой ради тебя». Самсон подсчитывал с зацикленной мучительностью: они успели изготовить ту проклятую руну. Это означало: Самсон мог успеть вернуться. Нарушить приказ Старшего. Отнять ту последнюю цель у своих воинов. Спасти Мэддокса и, может быть, убить Каллена и Инквизитора. Спасти Мэддокса. Отнять последнюю… Он представлял с неимоверной отчетливостью, как Мэддокс получил весть от гонца: Инквизиция близко. Как приказал достать гномье масло, облить им казармы, лириумные сталагмиты, личные вещи каждого из ушедших и оставшихся, свои драгоценные записи и инструменты. Наверняка он сам поднес факел: его рука не дрогнет. А затем деловито выпил свой яд. Все равно, что зачаровать кольцо по заказу богатого аристократа. Все равно, что накормить крестьянина лириумом-сырцом. «Я мог его спасти», — возвращалась мысль, и Самсон отвечал ей: нет. Выбор был сделан еще в крепости Суледин, среди холода и древних фресок. Неправильный: в результате он потерял все, его войско мертво — Инквизиция добивает последних, окончательно обезумевших без предводителя; Мэддокса нет, а он здесь — неудачник, потеха для скайхолдских обитателей и гостей. Неправильный; но, вернись он в сильверитово-ледовый форт, к насмешливому демону Имшаэлю, поступил бы точно так же. В одной из комнат боковым зрением он заметил череп — точно такой же череп усмиренного со слегка затуманенной линзой в правой глазнице, и едва не заорал: это он, Мэддокс, вам было мало его смерти, вы сделали из него… инструмент. Но смолчал, лишь прокусил изнутри губу. Просто домысел, а если и правда, что это меняло? Его привели в просторный зал, в конце него на троне восседал Инквизитор. Самсон чуть не фыркнул от фальши происходящего: суд? Чего им еще надо? Он в упор уставился на Каллена, и рыцарь-капитан не выдержал, отвернулся —словно у казематских врат. Самсон не слышал приговора. Самсон думал: кто бы ни выпил в результате воды Источника, именно он прошел Путь Скорби, о котором говорили древние эльфы, а теперь стоит в самом его конце.