Forever

POV Леонарда Маккоя Странно, как легко оказалось привыкнуть к безысходности. Привыкнуть к тому, что пугает любого человека на протяжении всей его жизни. К страху смерти. Мне казалось, я сумел смириться с тем, что... Ах, да. Меня зовут Леонард Маккой, я родился в 1976 году и умер в 2014 году от лихорадки Эбола, пытаясь спасти жизни тысяч других больных. И возродился к жизни снова. Звучит бредово. Полицейские, подобравшие меня, когда я, совершенно обнажённый, без денег и документов, выбирался на берег из вод Гудзона, тоже сначала не поверили, что я врач, который участвует в мирной миссии. Едва всё подтвердилось, меня отпустили, посчитав моё неожиданное перемещение с континента на континент очередным природным феноменом. Так-то оно и было. А летом 2015 года случился апокалипсис. К тому времени я познакомился было с ещё одним бессмертным, Генри Морганом. Чудесный человек, истинный британский джентльмен... был. Потому что, как оказалось, бессмертие не спасает от проникшего в кровь с укусом ходячего мертвеца вируса. Теперь бедный Генри обречён вечно выбираться из вод Гудзона, если какой-нибудь выживший пробьёт его череп чем-то тяжёлым или острым, брызнув во все стороны медленно разлагающимся мозгом. Не сказать, что и мне повезло — любой ходячий может превратить меня в себе подобного, а если меня убьют, то я останусь голым и беззащитным посреди города, кишащего ходячими трупами. Неприятная перспективка, не правда ли? Конечно, мне всё же немного повезло — у меня есть Паша. Это единственный человек, которому я доверяю. Когда я ещё был знаком с живым Генри, у него был сын, давным-давно выглядевший старше отца, Абрахам. Генри спас его, повинуясь неведомому инстинкту всех бессмертных — спасать всех, кого можно попытаться спасти. Паша появился у меня в начале апокалипсиса — я отбил его у стаи ходячих мертвецов вместе с Генри в тот самый день, когда мы встретили обратившегося Абрахама, и Генри, не сумев убить сына, был укушен и стал ходячим. Паша Чехов — чудесный молодой человек. Ему двадцать, он гений и искусный спорщик, идеальный собеседник, который никогда не надоест. Мне весьма повезло, что я его встретил, ведь в противном случае я бы остался один, и некому было бы прикрыть меня в случае опасности. А больше всего на свете сейчас я боюсь стать бессмертным ходячим мертвецом. Паша помогает мне не забывать об этом, и пару раз, когда мне приходилось умереть, чтобы прикрыть его отход от агрессивных групп выживших, он всегда ждал меня с полотенцем на берегу, и мне не приходилось снимать одежду с убитых ходячих. Мы путешествуем вместе уже довольно долго — по моим скромным подсчётам, сейчас 2017 год. Паша научил меня кое-каким русским выражениям, и, как он это называет, «pizdetc, Leo, segodnya dovolno permanenten». На английском это звучит не так экспрессивно, поэтому я предпочитаю Пашин вариант. И сегодня совершенно обычный день, который, я надеюсь, не кончится для нас плохо. Потому что я сойду с ума без Паши, а он не сможет выжить в одиночку... ~~~ Звёзды сегодня необычно яркие, даже для крыши небоскрёба, на котором сегодня предложил устроить ночлег Паша. Леонард не возражал — на небоскрёбах можно разводить костры, и ходячие ничего не заметят. Чехов уже лёг спать, но Маккою не спится — он привык бодрствовать, глядя в ночное небо, и сторожить сон своего юного спутника. Занималось утро, и тепло костра медленно рассеивалось в уходящей ночи. Кто знает, что их сегодня ждёт. Всё может быть. Но Маккою не думалось об этом. Он задумчиво курил, выдыхая дым в просыпающийся мир, и вслушивался в призрачные хрипы ходячих внизу, которые слышал уже по привычке, а не потому, что они реально сейчас были досягаемы для его слуха. Мучительно хотелось сдохнуть, но только не так, как у него получалось, а вообще — навсегда. Но он пробовал, конечно. Даже топиться в злосчастном Гудзоне — всё заканчивалось одинаково, он выныривал и плакал от безысходности. — Лео, ты опять не спишь? — раздался позади сонный голос Паши, и Леонард улыбнулся, отгоняя от себя тоску. Пока Паша с ним, всё будет нормально. — Нет, Паша. Но если ты проснулся, мы можем идти. Чехов, мурлыча, потянулся и встал, поднимая рюкзак, на котором он устроил голову на ночь. — Что ж, в путь, мой верный Санчо... Маккой забрал собственный рюкзак и подшутил, подходя к лестнице плечом к плечу с Пашей: — Ты можешь слабо тянуть только на Дон Жуана из-за молодости, но уж точно не на Дон Кихота, юноша... ~~~ Они, как обычно, посетили супермаркет и больницу, набирая припасов, и Паша лучился счастьем отчего-то особенно ярко, полушёпотом споря с Леонардом о преимуществах шоколада над сигаретами, хотя Маккой спорил из любви к искусству, на самом деле втайне соглашаясь с точкой зрения Чехова. Всё было хорошо, пока они не вышли на очередную группу выживших. Их было пятеро: блондин с голубыми глазами и морщинками возле рта, несмотря на молодость — в прошлом наверняка много улыбался, афроамериканка с катаной, собранными в хвост волосами и странными серёжками, бледный высокий брюнет с абсолютно безэмоциональным выражением лица, азиат в смешной кепке с полустёртой надписью, где всё-таки угадывалось слово «пицца», и шотландец, представившийся Скотти. Остальных Леонард просто не запомнил. Группа шла из Вашингтона. Скотти утверждал, что там их послали в Нью-Йорк — мол, под Гудзоном есть секретная лаборатория, где было создано лекарство — и рассказали, где его искать. Паша загорелся желанием пойти с ними, и отказать просто не вышло, тем более что от того места, где якобы находился вход, они всё время были неподалёку — на случай, если Леонард опять умрёт. Всё покатилось к чертям, когда они наконец нашли эту дверь. В лаборатории оказался лишь один шприц, подписанный «вакцина», и тот Леонард тайком забрал себе. А потом они набрели на комнату, где были учёные... Лучше бы они остались на крыше весь день, думал Леонард, неся на руках истекающего кровью Пашу, бледного, покрытого испариной, с искусанными руками. Он отбил его чудом, ему помог Скотти, сгинувший практически сразу, стоило Маккою немного оторваться от толпы. Ходячие шли наружу, а он бежал к Гудзону, и по его щекам текли слёзы от яростного бессилия. Лучше бы они остались на крыше. — Лео... — простонал Паша, когда они наконец оказались под мостом. Голубые глаза Чехова были подёрнуты мутной поволокой лихорадки, которую Леонард уже видел у Генри, и от этого хотелось взвыть. — Лео, ты со мной... Маккой вынул из кармана шприц с вакциной и вколол его в пашину тонкую голубую венку. Руки дрожали, и он не знал, подействует ли это, получится ли у него... От невозможности ждать он начал бинтовать воспалённые следы человеческих зубов на руках Паши. — Лео, скажи что-нибудь, — попросил Паша, глядя ему в лицо, но Леонард прятал взгляд и молчал, боясь разрыдаться. — Не хочешь? Тогда я скажу... ~~~ POV Леонарда Маккоя Странно, как легко оказалось привыкнуть к безысходности. Привыкнуть к тому, что пугает любого человека на протяжении всей его жизни. К страху смерти. Но к страху смерти самого дорогого человека в жизни невозможно привыкнуть. — Я люблю тебя, — сказал Паша дрожащим и уже хриплым от подступающего смертельного жара голосом, и я не сдержался. Я не думал, что все дни, которые мы провели бок о бок с Пашей, выльются в сегодняшний. Я не думал, честно. И не думал о том, как я отношусь к нему — просто ценил, берёг, таил от всех, как сокровище, но не смог сохранить. Я уже понял, что сыворотка не подействует, что Паша умрёт, потому что прошло полчаса, а температура всё усиливалась. И, когда он сказал то, что я не ожидал услышать, но знал, наверное... Я не смог. Просто не смог. Я прижал его к себе и разрыдался, как маленький ребёнок, не тая своего страха и своей боли. Я не хотел отпускать его, я желал остаться с ним столько, сколько ему было отмеряно естественно, но сейчас я не мог спокойно смотреть на то, как он умирает. — Не плачь, — попросил он тихо и стёр рукой слёзы с моей щеки, — я этого не стою. И в этот момент я задохнулся желанием доказать, что Паша — самый достойный из всех, что если кто и должен умереть, так это я. Поэтому я поднял его подбородок двумя пальцами и наклонился, почти коснувшись его губ, готовясь к тому, после чего нет пути обратно... Он. Не. Дышал. Я хотел закричать, но вовремя одумался — я не хотел, чтобы Пашу сожрали ходячие трупы, и, когда он обратится — так уж и быть, я стану таким же, как и они, но не брошу его. Я аккуратно прислонил его к стене и сел напротив, прикрыв глаза. Из-под век сочились слёзы, но я их уже не замечал. Я ждал, когда Паша издаст привычный хрип ходячего и вонзит в мою приветливо оголённую шею зубы. И вздрогнул, когда вместо этого на кожу капнула холодная вода. В следующую секунду в мою шею всё-таки впились, но губами, жадно, прихватывая зубами и оглаживая языком. Дезориентированный, я упал на локоть и встретился со смеющимся взглядом Паши. В его голубых глазах плясали ехидные черти, и он был совершенно голым. — Угадай, кто проведёт с тобой твою вечность? — спросил он, залезая в свой рюкзак за одеждой. Я знал кто. Но всё равно поднялся, подошёл к нему и поцеловал так, будто у нас были лишь считанные секунды. Этот поцелуй я задолжал ему ещё до первой смерти. А вечность не терпит должников.