Пока есть завтра

Лави наблюдает за Алленом, который помогает Линку составлять отчеты для Левелье. На самом деле Аллен уже минут двадцать ноет, что это бесполезно и можно было бы заняться столькими полезными вещами. А Лави, соответственно, уже минут двадцать мысленно перечисляет все те вещи, которыми мог бы заняться Аллен Уолкер, если бы не… Если бы что? Вместо ответа к голосу Аллена в его голове добавляются другие. Возможно, идея поиграть в «я никогда не» с этими тремя была не самой лучшей из его идей. Я никогда не видел дельфинов, я никогда не была на балу, я никогда не был пьян, я никогда не умел рисовать, я никогда не умел играть в шахматы, я никогда не… «Я никогда не была в театре», – Линали смущено улыбается и отводит глаза. Лави хочется горько усмехнуться. Действительно, с чего бы Линали Ли быть завзятой театралкой. Или ей бы больше пришлись по вкусу сатирические пьесы? А, может, балет? Лави не знает ответа, и весь опыт книжника не может ему помочь. Отчего-то хочется думать, что Линали – такая понимающая и сочувствующая – полюбила бы театр всей душой. Впрочем, с тем же успехом могла бы и возненавидеть. Игра на сцене – сплошное притворство, а экзорцисты не терпят масок и полумер. Чужих масок, своих – у каждого из них вагон. Почему это так важно, Лави и сам не может ответить, но нелепая мысль не дает ему покоя. Как? Как узнать, понравился бы Линали Ли театр, если она никогда там не была? Лави старательно загоняет следующую мысль поглубже, но она все равно крутится горечью на кончике языка – «и вряд ли окажется». Решение логично до безобразия: если хочешь узнать точный ответ в теории – проверь на практике. Конечно, настоящий театр это напоминает мало: Аллен, замотанный в скатерть на манер тоги, забывает свою роль. Лави приходится импровизировать. Он с воодушевлением цитирует античные поэмы, вплетая грубоватые рифмы, услышанные когда-то в приморских пабах. Канда – тут же, с успехом и большим чувством играет стену, Совсем Не Имеющую Отношения Ко Всему Этому Балагану. Получается очень выразительно, хотя уголки губ у Юу, так и норовят приподняться в улыбке. Зато Линали улыбается смело и открыто. Она украдкой вытирает выступающие слезы и заливисто смеется, когда они с Алленом изображают неуклюжий вальс и падают, запутавшись в скатерти. – Лави, – шепчет Линали, порывисто обнимая их, – Лави, я никогда этого не забуду! Очередное «никогда» бьет его сильнее любой атаки Акума. «Я хочу никогда не забыть вас», – думает Лави, выслушивая очередные нравоучения Книжника. Панда напоминает, что «Лави» никогда не станет реальным человеком, а экзорцисты не станут его друзьями. «Они умрут раньше», – слышит Лави, и у него едва хватает сил держать лицо. «Я хочу, чтобы вы никогда не забывали меня». Учитель продолжает говорить о долге, истории, невмешательстве, но Лави больше не слышит его. Он думает о том, что еще хочет успеть, прежде чем… Лави не трус, он никогда не был трусом, но у него не хватает духу произнести эти «прежде». Ни одно из них. Я никогда не пробовал глинтвейн, я никогда не купалась в океане, я никогда не возился с детьми, я никогда не играл на гитаре, я никогда… Некоторые из этих «не» звучат, как планы на будущее. Как список того, что они могли бы успеть, прежде чем все закончится. Как повесть о том, как сложилась бы жизнь, если бы не было войны. Это как если бы тучная многодетная мать призналась, что не нарожай она столько детей – непременно бы поступила акробаткой в бродячий цирк. Лави трясет головой, пораженный тем, какие глупости приходят ему на ум. Он правдами и неправдами выпрашивает у Комуи поездку в Брайтон. «Линали полезно сменить обстановку, она сможет отвлечься от последнего поражения и деревянных ящиков в холле». Лави почему-то не может произнести «гробов». Возможно, дело в том, что в обычных гробах лежат реальные трупы или хотя бы их останки. В деревянных ящиках Ордена никогда никто не лежит. Обычным людям никогда бы не пришло в голову гулять по берегу в такую погоду. «У обычных людей есть вся жизнь для того, чтобы выбрать день поудачнее», – поправляет Лави сам себя, чувствуя, как немеют от холода пальцы. На побережье дует пронзительный ветер, да и Ла-Манш океаном можно назвать лишь с очень большой натяжкой. Но кого это волнует? Вода в начале мая ледяная, но это волнует их еще меньше. Аллен растягивает синеватые губы в счастливой улыбке, глядя, как с волос Канды ручейками стекает вода. Уолкер только что толкнул его со скалы (поскользнувшись и упав следом). – Ты труп, Недомерок, – несмотря на угрожающий тон, в глазах Канды пляшут веселые искры. – Боюсь-боюсь! Аллен хохочет и бросается наутек, шлепая босыми ногами по накатывающим волнам. Линали провожает их счастливой улыбкой и протягивает Лави кружку с подогретым вином. – Я никогда не думала, что смогу провести целый день на море. Он не хочет думать, что именно она хотела этим сказать. «Я должна была умереть раньше, чем почувствовать себя свободной» или «ты позволяешь мне быть обычным человеком». Может быть, она имеет в виду «теперь мне будет, что вспомнить перед…» Возможно, это было просто «спасибо». Ветер настолько сильный, что треплет даже тяжелые от воды пряди, и Лави аккуратно заправляет волосы ей за ухо. – Никогда не говори «никогда», – они поднимаются на высокую отвесную скалу и плотнее запахивают одеяла. – Эй, Юу, не утопи его, он нам еще нужен! Линали шутливо бьет его в плечо. В Брайтоне, к сожалению, нет дельфинов, и вина слишком мало, чтобы напиться. Лави и сам не слишком хорошо играет на гитаре, а у Аллена не хватает терпения для шахмат. Но у них еще есть время. Некоторые «никогда» – совсем детские и трогательные. У стороннего человека они вызвали бы только недоумение: как серьезные люди, экзорцисты – те, кто защищает их жизни, в конце концов, – могут думать о таких глупостях? Я никогда не пробовал мороженое, я никогда не плела венков, я… «Я никогда не видел панду», – усмехается Аллен, и они удивленно приподнимают брови. Уолкер пожимает плечами – «ну да, мы с учителем как-то были в Китае, я подхватил какой-то местный вирус, а его новая пассия пыталась изображать заботливую мамочку, и…» Через неделю Лави начинает казаться, что его мозги вот-вот взорвутся. Как можно предъявить человеку бамбукового медведя, если вы находитесь в центре Европы? Он мог бы показать Аллену страничку из энциклопедии, или попросить ребят из научного спроецировать трехмерное изображение на экран их заумных машин. «Это все слишком легко, не то, чем я могу…» – Лави обрывает себя. Мари находит ответ. Лави наблюдает, как тот аккуратно складывает осколки разбитой кружки, пока Миранда смущенно переминается рядом. Мари не видит осколков. «Мари больше никогда ничего не увидит», – Лави мысленно проговаривает эту фразу несколько раз, морщась при новом «никогда». – Эй, Мари, скажи, ты когда-нибудь видел панду? – старший экзорцист поворачивается к нему с удивленным выражением лица и неуверенно кивает. Теперь у Лави есть подробное описание панды от Мари и красивый рисунок от Тидолла. Панда Линали получается очень толстой, а в руке у нее кружка с кофе, Ривер рисует только голову с темными ушками, Книжник протягивает ту самую страницу из энциклопедии, Канда протыкает белый лист Мугеном. Дважды. Лави не очень уверен, но, наверное, Юу изобразил глаза. Или пытался проткнуть самого Лави… Миранда настигает его на лестнице, спотыкается и роняет Лави, так и не найдя в нем опору. Он видит заплывающий синяком глаз и не может сдержать усмешки. «Никогда не видел панду, да?» – Аллен, тебе тут посылка прямиком из Китая! – Линали открывает дверь уолкеровской комнаты и пропускает Лави внутрь. – О боже, Лави, что случилось? – обеспокоенный Аллен подскакивает с кровати. – Панда, Аллен, теперь ты видел все, – Лави пихает Уолкеру в руки стопку бумаг и падает в кресло. Вокруг глаза красуется фиолетовый фингал, а на черной повязке мелом нарисован второй глаз. Они с Линали довольно улыбаются, пока Аллен рассматривает рисунки. Он не спешит улыбаться, а когда поднимает голову, на его лице необычно серьезное выражение. – Что ты пытаешься сделать, Лави? – Аллен внимательно рассматривает его и в этот момент он совсем не похож на пятнадцатилетнего мальчишку. У Лави на языке крутится сотня ответов, но ни один из них нельзя назвать правильным. Привычное красноречие подводит, и остается только улыбнуться. – Я… – Извини, – Уолкер перебивает его, он наконец улыбается и выглядит собой, – извини, это… Спасибо. Он так говорит это «спасибо», что невольно слышится совсем иной ответ. «Я этого не забуду». Линали тоже говорила что-то такое, но Уолкер вкладывает в эту фразу другой смысл. Как удивительно, что именно Аллен оказался самым проницательным из всех. Возможно, Лави ошибся, когда думал, что его друзья далеки от обычных людей. Они – обычные, просто чуть лучше умеют ценить то, что у них есть. Они умеют радоваться мелочам, они боятся трудностей, они умеют мечтать и не сдаваться. Если единственное его предназначение – это запечатлеть их в виде строчек на бумаге, то он хочет записать их именно такими. *** Подбитый глаз – ничто по сравнению с ранами от сражения. Раны от сражения – ничто по сравнению с паразитами Гниения. Лави чувствует, как сила Ноя разъедает его изнутри. Он видит размытую фигуру Книжника рядом, темные силуэты противников. – Я никогда не видел большей самоотверженности! – в голосе младшего Ноя звучит язвительное восхищение. – Или большей глупости, – скептически добавляет второй. – Подумай хорошенько, парень, если ты не поможешь нам разговорить старика, вы оба умрете. «Я не предам вас!» – думает Лави, силясь представить улыбку Линали. Он не может вспомнить даже цвет ее глаз. «Никогда, никогда, никогда», – тяжелым эхом отдается в голове. Лави не знает, в какой момент перечисление всевозможных «не» стало его привычкой, своеобразным способом отвлечься. В разных ситуациях ему приходят на ум разные «никогда»: веселые, грустные, те, что друзья назвали во время игры, и те, которых они никогда не осмелятся произнести вслух. Я никогда не хотела быть экзорцистом, я никогда не боялся умереть, я никогда не хотел привязываться к вам. «Я никогда не целовался», – сквозь зубы выдавливает Канда, потому что уже не может придумать что-то другое. Он сидит, прислонившись к спинке кровати и закрыв глаза. Линали полулежит рядом, склонив голову Аллену на плечо. Да и сам Аллен слишком хочет спать, чтобы отреагировать на такое заявление должным образом, – он только зевает, даже не потрудившись вежливо прикрыть рот ладонью. В этом нет ничего удивительного: Канде всего восемнадцать и всю жизнь он провел на передовой. Когда ему было научиться? «Он еще обязательно научится». – Я никогда не думал, что ты можешь признаться в чем-то подобном! – весело улыбается Лави, замыкая круг игры. – Думаю, нам всем пора баиньки, а? Аллен поднимается первым, складывает руки за спиной, сонно потягиваясь. Лави видит, что, несмотря на показную расслабленность, у него на лице хитрая полуулыбка. – Спокойной ночи, Канда! – Аллен молниеносно наклоняется над ним и легонько чмокает в макушку. А потом резво отскакивает в сторону, опасаясь реакции, но ошеломленный Канда не двигается с места. Линали, воспользовавшись его замешательством, мягко целует его в щеку: – Хороших снов, Канда. Юу приходит в себя, только когда они оба уже покинули комнату. Лави с лукавой улыбкой наклоняется вперед. – Если ты тоже собираешься поцеловать меня, тупой кролик… – рычит Канда и опасно опускает руку на эфес катаны. Лави смеется и поднимает руки в обезоруживающем жесте. – Что ты, Юу, я бы никогда.