Ее король - едва ли

Король привычно пьян. Что для нее непривычно, так это то, что и сама она до конца не трезва. Сидя у слабо горящего очага, разглядывая сгорбленную фигуру своего короля, закрытую тенью от вечернего света, пробивающегося с балкона, она думает, что и не так уж пьяна. Опьянеть — значит выглядеть неподобающе, перестать контролировать себя, ощущать пространство и что-либо понимать. Она все прекрасно ощущает и понимает. Ее король - едва ли. Но пьяные сомнения ей не в новинку и ничего не добавляют к пониманию короля. Он, как она уяснила давным-давно, король непростой, а характер у него еще сложнее. Она слишком молода, чтобы считаться мудрой, ибо не застала ни Сильмариллы, ни Моргота. Кто-то просто скажет, что очень молода. То, что говорит ее король, куда ближе к истине. Ее король остер на язык, но не лжет, что делает его хорошим правителем, быстрым и ловким, сильным и уверенным в себе, но неприятным собеседником. Как она наслышана, ее король (а она о многом наслышана и как капитан стражи, и как простой эльф, ибо на каком бы языке не говорило существо, оно не прочь посплетничать) очень похож на отца. Она не знала Орофера, но судя по собранным ею сведениям, никто его не знал: ни жившие в те времена, ни советники, ни наблюдатели, ни даже его сын. В последние годы жизни король Орофер был непостижим, непонятен и казался жестоким. На небольшой территории он основал великое королевство, и его уважали и почитали, но не понимали. Именно в этом отец и сын походили друг на друга, оба: — могущественные короли в тяжелые времена. Но не Орофер ее король. Даже она знает, что у Орофера не было чувства юмора, зато было не по-эльфийски переменчивое настроение. Никто не упоминает об этом вслух, ибо есть вещи, которые не стоит произносить, но такова была правда. Орофер был хорошим королем, но он не был любим. Эльфы сторонились его вспышек гнева и внутренней тьмы, которую видела даже она, пусть даже Орофер никогда не был ее королем, и она знала о нем только по рассказам. Она еще помнит предательское облегчение при мысли, что Орофер погиб, а Трандуил стал королем, только из-за того, что Трандуил никогда не был и не будет так жесток. Но Трандуилу выпало стать королем в неудачное время. Впрочем, как ей кажется, для этого не бывает удачного времени, но тогда он был в трауре. Войны и битвы не кончались, им предшествовали и Дориат, и предательства, и кровавые расправы. Все то, что она не сможет и представить даже после Битвы пяти воинств и Смауга и всего того, что еще случится. Леголас, который ненамного старше ее и сам все еще ребенок, ищет наставления даже мелочах, и Трандуил, насколько ей известно, старается изо всех сил. Он — их король, и, конечно, он могущественен, но он не из тех, кто знает, что делать с эмоциями. Трандуил был еще молод во времена Моргота и сильмариллов, и легионов драконов и червей-оборотней. Смауг был всего один и он был гораздо меньше и слабее собратьев. Она не представляет, что случилось бы, будь Смауг больше, и это помогает ей лучше понять ситуацию. Часть ее подозревает, что у Трандуила не было возможности горевать. Возможно, будь его вечная жизнь чьей-то другой, у него осталось бы время на траур, но корона положила конец той жизни, что принадлежала Трандуилу-эльфу, в момент, когда накинула на него мантию Трандуила-короля. При дворе многие были куда старше ее, а те, кто жил еще при Орофере, были старше и самого Трандуила, но королевская мантия делала его взрослее и мудрее, все больше и больше отдаляя от остальных. Трандуила любили и уважали за его возраст и мудрость, но его отдаленность была тем, что вызывает восхищение издали и ранит вблизи. Лишь нескольким позволено быть рядом, и она конечно знала об этом — думала, что знала — еще будучи капитаном. Леголас никогда не стал бы жаловаться, ибо он сын своего отца, хоть все и знают, что свет в его глазах — наследие давно погибшей матери. И если в глазах Орофера была ощутимая тьма, преследовавшая ее в детских кошмарах, то глаза Трандуила были отражением и света звезд на тихой воде, и солнечных лучей, просвечивающих сквозь занавесь. Орофер был в тени. Леголас следует за светом. А Трандуил... Лишь волосы шевельнулись. — Ты задумалась о чем-то. Это не претензия, хоть и звучит схоже. — Да. Со своего места ей не видно выражения его лица, но ей и не нужно его видеть. Он немногословен и малопонятен в моменты, когда не раздает указания, и Леголас пошел в него. При всем своем свете и нескрываемой жажде жизни он немногим лучше, когда дело касается выражения эмоций. Многие забывают об этом и бывают неприятно поражены. Дело конечно не в том, что Леголас — принц и сын короля, а в той странной молчаливости, что свойственна всем эльфам. Иногда она замечала,что Леголасу словно чего-то не хватает. Он никому не уступит в силе, но когда дело доходит до разговоров, ему не достает слов или жестов и сказанное кажется насмешкой. Но Леголас и сам осознает свои недостатки. Она давно его знает, и моменты, когда он, Леголас Зеленолист, светится ярче солнца на восходе, случаются все чаще и кажутся совсем настоящими. Этот свет в его широкой улыбке, превращающей его лицо в нечто неземное. В его пальцах, ощупывающих лук с невероятной бережностью, так, что этот лук становится продолжением его руки. В его взгляде, которым он удостаивал ее столько раз и который она всегда замечала, и о котором не выходит сожалеть (просто потому что). Ей не хватает сожаления, и именно это подчеркивает ее собственные недостатки. Это отсутствие сожаления и позволяет ей сидеть на наблюдательной площадке с королем и пить с ним вино. Сожаление их не уравнивает. В конце концов, ее недостатки в том, что она не смогла сохранить и чего никогда бы не смогла иметь, ибо у нее не было никакого права. Она - уже не простая, неопытная эльфийка, но и до взрослости и мудрости ей далеко. Она — эльфийка, рожденная в Зеленом лесу, что уже давно не зелен, цветок, которому нужны шипы, чтобы пробиться к солнцу, и только такой она всегда была, есть и останется. Ее король вдруг смеется, резко и коротко, и этот смех — не пьяное хихиканье и не напускное веселье. Скорее предупреждение. — Еще вина? Он спрашивает будто бы у невидимых звезд, и она знает, что это не то предложение, которое стоит принять. Он не ждет ее ответа, поднимаясь с кубком в руке. Она наблюдает за уверенной плавностью его движений, как хищник, следящий за другим хищником. Ни капли вина не проливается на пути от бутылки до кубка и до губ. Кубок опускается с глухим стуком, и Трандуил улыбается так широко, что почти видны зубы. — Можешь уйти. И она поднимается. Она всегда слушалась приказов, с того момента, когда выбрала свою должность, ибо несмотря на вечную жизнь, ее детство, как и у всех эльфов, было коротким. Она замирает у двери - внутренний инстинкт охотника не дает повернуться к другому охотнику спиной. Она слышит, как он выливает в кубок остатки вина. — Тауриэль. Их взгляды встречаются, и это ошибка, а она даже не может отвернуться. Он небрежно держит кубок, не улыбается и не хмурится, на его лице нет ни единой эмоции. Они ему и не нужны. — Иди. И она поворачивается. Даже хищники сбегают при виде смерти. В какой-то момент она уходит в Озерный город, к самым границам Эребора. К руинам. Там полно людей и гномов, но занятые ими руины все равно остаются руинами. Она всегда будет чувствовать там запах крови и пепла, зловоние Смауга и всего произошедшего. Иногда она приходит туда с другими эльфами по делам, но чаще она уходит одна. Бард, Убийца дракона и как там его еще называют против его воли, приветствует ее: — Капитан Тауриэль. Она больше не капитан и не раз напоминала об этом, но никто, похоже, не слышит. — Бард. Он улыбается в ответ. Он хороший человек, грубоватый и благородный, напуганный всем, что на него свалилось, и она понимает его так, как не понимает никого. Он смотрит на нее снизу вверх с каменных ступенек, с которых только недавно счистили весь мох и грязь. Судя по его рукам, он принимал в этом непосредственное участие. — Ты шла в Дейл или дальше к горе? По правде говоря, она еще сама не знает. В последнее время она многое решает сама. Ее король не гонит ее, но и не держит. Официально она все еще изгнана, но король как и всегда непостижим. Он продолжает править, и те его решения, что касаются управления, понятны и правильны, но в его глазах застыла смерть, и Тауриэль просто не может долго находиться рядом. Она непривычно пожимает плечами, вдруг осознавая, что наверное похожа на Леголаса в этот момент. Бард улыбается, но не насмешливо. — Иногда я... — он запинается, и лицо его становится неуверенным. Она понимает — он не привык к обдумыванию своих слов. — Я не знаю, что вообще делаю. Они надолго так замирают, один взгляд вверх, другой — вниз. Они не просят друг у друга совета, ибо слепой, ведущий слепого — глупость и совсем не про них. Она задается вопросом, не таково ли ощущение, что у тебя есть друг, и оно тут же напоминает об эмоциях, что предпочла бы похоронить. Она сглатывает. — Я знаю, — говорит она, и она действительно знает. Она рассматривает Трандуила при свете звезд. Редкое зрелище, ибо ее король редко покидает пределы леса. Она бы и не заметила его, если бы, почувствовав непривычную слабость и волнение, не остановилась на привал. Она выпрямляется, давя в себе желание отпрянуть, и разглядывает странные очертания, которые принимают тени, когда он идет между деревьев по самой пограничной дороге. Он склонил голову набок и сложил руки на груди и что-то держит. И он один. Последнее и заставляет ее подняться на ноги. Она больше не капитан и даже не стража, но она была в ней долгие годы. Она торопится, и в голове роятся тысячи вопросов, и спешка делает ее куда более заметной, чем ей стоило бы быть. Ее король останавливается, но не поворачивается. — Тауриэль. Она замирает. — Мой лорд, — зовет она, не понимая, когда успела так запыхаться, — где ваша охрана? Он разворачивается, и их взгляды встречаются. Она видит и смерть, и звездный свет, и стекло. У него в руках — зеркало. — Моя охрана прямо здесь. Ей кажется, что она сходит с ума, и она делает шаг назад, а потом три — вперед. Ей знакомо зеркало в его руках, и от этого осознания в горле встает ком. — Оно мое. Он бережно держит ее карманное зеркальце, подарок, оставшийся с тех давних пор, когда она еще не была капитаном стражи. Ей хочется схватить его, но ведь оно в руках ее короля, а она изгнана, и все же... — Это все, что у тебя теперь есть, — говорит он. Он склоняет голову так, словно она что-то то ли очень интересное, то ли совершенно отвратительное. Он всегда на нее так смотрел, и вдруг ей хочется плакать. — Мой лорд... — Я не твой лорд, — в его словах нет жестокости, он никогда не был жесток, и она это знает. — Ты изгнана. И все-таки она жалко всхлипывает. Она чувствует, что увядает, и осознает это в тот самый момент, когда вкладывает камень обратно в еще теплую, одетую в перчатку руку. Тот камень вернулся к земле, что глубоко под горой. Она не может ни последовать за ним, ни сожалеть об этом. Ее король смотрит на нее, и она смотрит в ответ и видит его насквозь. Трандуилу нет дела до теней и иллюзий, всего того, чего так много было в его отце. Он молчалив и загадочен, но он — хороший. Однажды она так обрадовалась, что служит именно ему, и с того времени ничего не изменилось Он не изменился. Только она. — Я знаю. Он протягивает ей зеркальце, и хотя это не приказ, она забирает его. Стекло и металл холодные на ощупь, оно сработано искусно, пусть и не изысканно. Она смотрится в зеркало и видит смерть в отражении собственных глаз. — Иди, - говорит Трандуил. Она уходит. Они пьют уже так давно, что огонь затухает и холод начинает подбираться ближе, и Бард наконец чувствует, что пришло время для его вопроса. — Что случилось с капитаном Тауриэль? Трандуил отвечает не сразу, но Бард уже привык к такой тишине. В делах государственных ей никогда нет места, и словами Трандуил бьет так же быстро, как и мечом, и в эти моменты он несомненный король. Но тогда, когда рядом вино, а оно всегда рядом, Бард снова просто Бард, а Трандуил не совсем свой, но Бард уже начал понимать, что, возможно, нет никакого Трандуила. Есть только мозаика, которую нужно собирать из отдельных фрагментов. — Ее больше нет, — наконец, произносит Трандуил и тянется налить им обоим еще вина. — Уже десять лун. Та часть Барда, что принадлежит простому, многое повидавшему человеку, хочет спросить еще кое-что, но та часть, что носит теперь все эти имена и пугает Барда в зеркале, и так знает ответ. — Она ушла спокойно? Трандуил смаргивает, и это застает Барда врасплох. Вопрос самый обычный, но по реакции кажется, будто Бард спросил о чем-то совсем странном. Трандуил покачивает кубком, но в движении нет привычной свойственной ему аккуратной небрежности. Молчание тянется до момента, пока Трандуил, ссутулившись, не усаживается обратно. То, что обычно выглядит беспечностью, сейчас кажется самозащитой. — Нет. Бард сжимает свой кубок. Он вдруг чувствует себя ужасно расстроенным. Не из-за Трандуила и не из-за Тауриэль. Он сам не знает, из-за чего. Просто расстроен. — Оу, — только и произносит он. И делает большой глоток, хотя вино очень крепкое. Трандуил глядит в свой кубок. Неожиданно Барду приходит в голову сумасшедшая мысль — может быть, все они не такие уж и разные, что люди, что гномы, что эльфы и даже хоббиты. — Жаль, — признается Бард, потому что он человек, он пьян и он может произносить подобные вещи, — что я не смог попрощаться. Трандуил в ответ смотрит на него так, будто хочет сказать хоть что-нибудь, высказать все, но не существует подходящих слов. В его взгляде нет отчаяния — как нет ни света, ни надежды. Ничего нет. — Да, жаль. Больше и добавить нечего.