Четыре творца,Черт и бутылка водки

Прекрасный вечер на Дерибасовской. Мокрые осенние листья прикрывают брусчатку, на которую падает свет из настежь открытого окна. Когда еще, в какой жизни, вы бы застали этих четверых за одним столом? А все началось с премьеры Степана Ивановича Исаева, молодого, подающего надежды, актера. Так уж вышло, что вся одесская богема в тот вечер пошла на спектакль " Ангел из табакерки", что, возможно, положительно сыграет на карьере юноши. А пока, из игр только карты, да и те Крамской принес, а значит были краплеными. Вообще Крамской хороший писатель, что и объясняет его скверный характер, но его соцреалистические лозунги чутка не вяжутся с высоким мямлящим голосом, и неизменной пропахнувшей водкой, матами, и мелочными ставками, колодой карт. Забившись в угол около окна, Иван Васильевич мял в руках тонкую потекшую ручку и отчаянно вырывал листы из тетради. Такому поведению не удивлялся никто. Каждый в этой комнате, не по наслышке знал , что такое "творческие порывы", особенно у таких поэтов, как Иван Васильевич. Иногда, он поднимал полные понимания вселенских проблем глаза и медленно кивал, упираясь взглядом то в стенку, то в Крамского. И одному черту известно, что вызвало у Аллана Марсо, одного из величайших художников современности, интерес к этой компании. Возможно, он проще, чем о нем отзываются критики. К стати о чёрте, о нем то рассказ и пойдет... Степан посмотрел на выпавшие ему карты и слегка скривился, что не утаилось от Крамского. Он один раз криво усмехнулся, повертев в руках сигарету, которую поджог пару секунд спустя и плюнул куда-то в сторону. - Боишься? - скривился Крамской, делая затяжку, - Правильно, бойся! Он медленно выдохнул, и по комнате поплыли разводы дыма. - Совсем я не боюсь! - вступился за свою честь актер. Иван Васильевич, в это время, окончательно потерял сигналы от муз и тихонько разливал водку по рюмкам. - Творческий кризис? - Аллан понимающе вздохнул. Иван Васильевич сначала возмущенно запыхтел, потом вскинул руками и , наконец, сел обратно, взяв в рот ручку, и прикусив колпачок, кивнул. - Ты бы, хоть что, зачитал нам, что-ли? - грубо бросил Крамской, - А то нарвал столько бумаги, сколько комбинат в год не производит! Иван повернул лицо к Крамскому и, делая вид, будто собирается выплюнуть колпачок ему в лицо, аккуратно достал его изо рта и произнес: - Бумага - все терпит, а коль проснулась боль в душе за рабочий люд - давай...те, товарищ, я вам авоську соберу макулатуры, вот тебе и спрос, и предложение... Улыбку Исаева выдавали только глаза. Его забавлял конфликт давнишних друзей, однако, смеяться с кого-либо он был не намерен. Аллан смотрел на все происходящее с тоской: - Может по рюмке? - Пожалуй! - вздохнул Иван Васильевич. Все четверо поднялись на ноги и взяли рюмки. - Ну... За искусство! Вздрогнем! - произнес Крамской, и тонкие натуры синхронно опрокинули в горло по первой. После тоста, искусство потребовало закуски: и народ бросился на оливье, соленые огурцы, помидоры и прочие соления, как орел на ягненка. Крамской же считал, что даже занюхивать - ниже его достоинства. Исаев поднял взгляд на писателя. - Крамской, уж не за это ли искусство вы пьете? - Какое? - растеряно протянул мужчина. - Ну, пить с особым чувством собственного достоинства, у нас тоже , вроде как, искусство... - продолжил Актер. - Не знаю, что вы считаете искусством, но истинное искусство - отражается на листе! - художник и поэт активно, и понимающе кивнули головами на фразе Крамского, - ...я о прозе! Иван Васильевич обиженно нахмурился - Знаете, что?! - Нет, не знаю.. - тихо ответил, Крамской, явно бросив вызов поэту. - Главное искусство, отражающееся на листе.. - задумчиво произнес Аллан и закусил губу - Картины! Истинное искусство! Остальное просто буквы и жесты! Крамской и Иван Васильевич гордо вскинули руки. - Ничего ты не понимаешь! ХУДОжник! Надумал! Великий он!! - Крамской не унимался, глаза сверкали, а из глубин грубого и свежего голоса, слегка затупленного парой сигарет, слышалась ярость. - Давайте, коллега, будем все же цивилизованными людьми... - начал уж было Иван Васильевич, - Картины передают образы и чувства. Это порыв! Это то, откуда люди черпают вдохновение. Это неограненный алмаз, в то время как слова, придают красоты алмазу. Именно они делают его украшением. И в ЭТОМ, вся сила человеческой мысли! Крамской мысленно поддерживал поэта, но на лице ясно читалось негодование, мол: "Выпендрился, умник!". Актер, тем временем, обеспечивал компании более ли менее трезвый вечер, глуша остатки водки из горла. После очень громкого "бульк" компания замерла, и повернулась взглядом на жителя сцены. - Позволь спросить, друг мой любезный, чем ты тут занимаешься? - Аллан немного раскачивался на стуле, от чего мебель скрипела и хрипела, царапая пол. - Довожу себя до вашего состояния. - мигом выкрутился артист, - А то, я вас, все еще, плохо понимаю... - Смотри, как бы нам до твоего себя доводить не пришлось, а то за догоном ходить не охота... - сухо заметил Крамской. - Раз уж мы об искусстве... - начал Степан Иванович,- Кто из вас, искусствоведов, быстрее поймет, когда я пьян, а когда просто разыгрываю вас, так сказать, проявляю актерское мастерство? - Чуррр не я... ИК... Мне б огурчиков... - пропыхтел Иван Васильевич, опустошая стопку и вытерая рукавом потресканные губы. - Мдааа... Тяжко вам... Тяжко... - раздался голос, отличительно мягкий от двери. - Любушка? - Крамской даже подскочил на месте, но потом утих, - Ну и иди обратно! К хахалю своему! Женщина, с чересчур жирно накрашенными губами, просеменила к столу и схватила огурчик. - Я... Это... Ключи отдать. - слегка путаясь, а может просто насмехаясь, прокривлялась женщина и, бросив на стол обещанный предмет, ушла, хлопнув дверью. Повисла протяжная тишина. Мужчины слушали, как тонкие каблучки звонко освещают ступени. - Ужас... Такая пьяность пропала! Вечно женщины все портят... - замямлил снова Крамской, - Нужно выпить! Освежить, так сказать, былую отреченность истинного жителя мира искусств!