Вернись

Белая чашка с обжигающим кофе была слишком горяча, чтобы держать её долго в руке. Вилле поставил её на подоконник, наблюдая за блестящей коричневой жидкостью, затянутой тонкой бежевой пеной. Он смотрел в окно, и панорама утреннего Хельсинки, подёрнутая сырым туманом, радоваться не заставила. Строгие, классические очертания любимого города, в западном округе которого сейчас обитал Вало, сейчас не интересовали его. На стекле окна смутным бликом отразилось его лицо. Худое и бледное, еле видимое в прозрачном окне, оно вызывало у своего владельца отвращение. Провалившиеся глаза, синие полукружья под нижними веками, скулы острые, как нож. Слившиеся по цвету с кожей лица губы. Тонкие и сухие. Что он с собой сделал? Вало подцепил согнутым пальцем изящный изгиб ручки. Бережно поднёс к губам тонкий фарфор. Глоток вышел слишком большим, Вилле обжёгся, поспешно опустив чашку на поверхность. Руки все ещё дрожали. Иногда подламывались ни с того, ни с сего колени. И болела голова, особенно после частых приступов удушья. Он неделю назад вышел из клиники и пытался начать жить по-прежнему. По-человечески. Той жизнью, которой он жил до Бэма. Вилле стоял у окна, наблюдал, как поднимается из-за горизонта неласковое северное солнце и вспоминал, вспоминал... Всё было недавно, казалось таким близким - руку протяни, а в следующий момент душу стягивала боль и прошлое стремительно отдалялось, его невозможно было остановить и удержать. Кое-что из воспоминаний сливалось для Вилле в один яркий мазок, словно поворот ярмарочной карусели. Так же кружилась голова, мелькали лица, краски, звуки, так же хотелось двигаться в невесомости без остановки, но и одновременно почувствовать твёрдую почву под ногами. Кофе немного остыл, его можно было пить без боязни обжечься, но Вилле всё стоял, прислонившись тощими бедрами к пластику под окном и думал... ... Первое же знакомство с Бэмом Маргерой оказалось, прямо скажем, познавательным во всех смыслах. Такого безудержного оптимиста с такой неуёмной жаждой жизни Вилле встречал впервые. С момента их знакомства не прошло ещё и получаса, а его уже позвали в бар, накормили, рассказали в подробностях всю биографию, поделились планами на будущее, попутно знакомя с мимопроходящими людьми и активно зазывая на концерт кого-то там очень многообещающего. Новый знакомый говорил, жестикулировал, вертел головой, подскакивая на стуле, смеялся, задавал вопросы и тут же, перебивая сам себя, отвечал на них. Бэм был везде. Его было так много на квадратный сантиметр пространства, что Вало слегка опьянел вовсе не от пива. Которого тоже было более чем достаточно. Марджера открыто смотрел в глаза, открыто признавался в симпатии к группе Вилле, он был абсолютно открыт для общения с кем бы то ни было. Заинтересованность и многоречивость Вало ошибочно принял за искренность, и теперь пожинал плоды своих ошибок. Позже Гас прямо заявил ему, что Бэм попросту заговорил его до смерти и у Вилле напрочь отшибло все мозги. Пожалуй, драммер был прав. Но ведь всё шло по плану? Совместная работа над клипом, совместные отрывы в барах, Бэм показал ему кучу обычных на вид заведений, где он был в доску свой, и где все были рады ему и его друзьям. Вилле помнил эту забегаловку на окраине Лос-Анджелеса, где они завтракали в пять утра. Белые пластиковые столы, веточка зелени в стаканчике, набор специй, и кафельный пол из мелкой разноцветной плитки. "Мозаика для опохмела", - тут же выдал Бэм, рассмешив его надолго. Было какое-то приподнятое состояние, устало-лихорадочное чувство, что ты разделяешь это утро, этот смех, и это настроение с тем, кто понимает и принимает тебя всего целиком. Когда Вилле потерялся в своих ощущениях и стал жить только заглядыванием в рот Марджере, сам он не помнил. Вилле всегда стремился к самостоятельности и жил, не слушая ничьих советов и рекомендаций. Даже грамотных и авторитетных. И дело тут было вовсе не в высокомерии, нет, меньше всего его можно было считать высокомерным снобом. Просто он казался себе самодостаточным и способным разобраться со своей жизнью. Вилле не собирался никому доверять свои выводы и наблюдения, не терпел, как он сам говорил "контроля за своей жизнью". Но это и оказалось в итоге самой главной ошибкой. Пристально глядя в небеса, он умудрился банальным образом сесть в лужу. Он просчитался в выборе человека, на которого можно опереться, впустить в свою жизнь. Кто в этом виноват? То самое, глубоко запрятанное воспоминание, было живо до сих пор и кололо больнее всех остальных. Вилле морщился и упирался горячим лбом в равнодушное к его терзаниям холодное стекло, а мысли мчали и мчали по кругу... ... Бэм зажёг целую уйму свечей, хаотично расставив их на широкой столешнице. Он смеялся и сыпал шутками так, что Вилле просто не мог шевелиться от хохота, скрючившись на тёмном покрывале постели. - Зачем тебе свечи? Включи лампу, - стараясь сохранять остатки здравого смысла, промычал Вало, - мы пьяные совсем, забудем про них! Они были не просто пьяны оба, они ушатались в полный пенопласт, а если принять во внимание тот косяк, которым взгрел их старый дружище на выходе из зала, то дело вообще принимало угрожающий оборот. Однако Бэм, как всегда, был непрошибаем в своих желаниях. Внезапно став серьёзным, он обосновал: - Мне нравится живой свет, в нём всё становится таким... нереальным. - Марджера, пошатываясь, подошёл к койке и шлёпнулся на неё с другой стороны, опустив голову рядом с головой Вилле. Макушки обоих почти соприкасались с плечами, словно образовывая двойную карту валета червей. Несколько минут они молча наблюдали за причудливой тенью, пляшущей на потолке. - Вилле, а тебе никогда не хотелось чего-нибудь... чего-нибудь? - Бэм повернулся, уложив щёку на покрывало. Вилле повернулся к нему с другой стороны, они встретились глазами. Тишина, блики неверного света на лицах обоих, блестящие глаза Бэма. А потом он потянулся к Вилле и накрыл его рот своими губами, вот так просто, как будто это было самой естественной вещью в мире. - Блять, так неудобно, - с натянутым смешком хрипло произнёс Бэм и, присев на пятки, принялся выпутываться из одежды. Вало наблюдал за ним с изумлением, трезвея с каждой секундой. - Иди сюда, ко мне! - Вилле оттолкнулся спиной от постели, и пошёл, куда звали. К горячему рту и рукам, так сладко и жарко ласкающим. Конечно, у них ничего не получилось тогда, и они просто заснули, обернувшись клубочком друг вокруг друга, как два бельчонка в дупле. Как раз на том этапе, когда перестало хватать дыхания и чужое тело казалось продолжением твоего собственного. И, конечно же, последовал повтор ситуации, когда наконец всё вышло, всё получилось. Марджера всегда заканчивает то, что начал. А Вилле был не против, и его чисто человеческая и дружеская симпатия к Бэму играла здесь не последнюю роль. В постели Бэм оказался совершенно таким же, как и в жизни: стремительным, ловким и бесстыжим. Вилле всегда не хватало этой прямоты и здорового цинизма в отношениях, он стеснительно отворачивался каждый раз, когда лохматая макушка Бэма принималась мерно покачиваться между его раскинутых коленей, он закрывал глаза, сдавленно шипя от боли первого проникновения. Возможно от того, что Вало никогда не представлял себя в постели с мужчиной, и знать не знал, что это окажется так приятно. Или придавал слишком большое значение романтической стороне отношений, стыдливо замалчивая её чувственную сторону. Наверное поэтому он стал больше пить, алкоголь помогал ему справиться с ощущением неправильности происходящего, он всё никак не мог остановиться и подумать, что происходит и куда это всё заведёт. Ему казалось, что он всё делает не так, а Бэм постоянно наблюдает за ним и оценивает. Но когда Вилле переставали мучить приступы неуверенности в себе, он всё-таки осознавал, что Марджера в качестве партнёра, в чём бы то ни было - это большой плюс. Словно новый виток в жизни и ощущениях. Мужчина - это не женщина рядом. Никаких тебе капризов и сюсюканий, немедленного исполнения желаний, бесчисленных букетов и комплиментов. В качестве последних Марджера звонко ржал, когда Вилле с утра блевал в туалете, не успев похмелиться. Можно не бриться два раза в день и никого не смущали раскиданные по комнате носки, Бэм никогда не отказывался сгонять за пивом, и уж точно не стал бы дуть губы, когда Вало не успевал вовремя прилететь к нему. Вообще, Вилле немного помнил из этого периода жизни, воспоминания всплывали отрывками. Всё мелькало в бесконечной круговерти алкоголя, наркоты, тусовок, лишь изредка появлялись моменты просветления, когда надо было взять себя в руки и работать. А когда он озвучивал свои сомнения Бэму, тот просто отмахивался от него: - Да не парься ты! У тебя всё прекрасно, подумаешь, забухал на лишнюю недельку! - и принимался навязывать поддержку в обычной манере всех кинестетиков - обнять, поцеловать и тем успокоить. Вилле безумно нравилось проводить время в обществе Бэма. У него всегда была куча идей и волшебный порошок для вдохновения. - Вилле, ты лучший музыкант из всех, кого я знаю и не знаю! У тебя классная музыка и классная команда! - это он слышал от Марджеры постоянно и, чего греха таить, такое отношение греет душу и тешит самолюбие любого творческого человека. Наступала ночь и разговоры перетекали в другое русло, опутывая Вало вязкой паутиной страсти: - Какой же ты красивый, господи, у тебя восхитительное тело! Я тебя сожрать готов целиком! - у Бэма напрочь отсутствовало понятие полутонов, и если он что-то проговаривал, то делал это с предельной ясностью, его откровенность отдавала грубостью на грани фола. Видимо, тот снежный ком скопившегося напряжения и лишних усилий, который до определённого момента набирал тяжесть и спокойно катился с крутой горки вниз, наконец набрал критическую массу и ускорение, потому что всё, что произошло следом было похоже на безудержное падение в непроглядный мрак бездны. - Я женюсь! - выдал поутру Бэм, едва успев продрать глаза. Вот так просто, закидывая ногу под тяжёлым одеялом на бедро Вилле и прижимаясь к нему в кошачьей ласке. Вало замер, автоматически обняв плечи любовника и не нашёлся, что сказать в ответ. Жесткая и болезненная похмельная абстененция заморозила все его мысли и чувства, но он понимал, что произошло что-то неправильное. Привычный ход его жизни изменился раз и навсегда. Пришло время платить за удовольствия, радость и наслаждения. Неизбежная конечность. И пока Марджера трещал без умолку о том, как именно он планирует провести это важное для себя мероприятие, сколько будет гостей, во что это всё обойдётся, Вилле ощущал себя воздушным шариком, из которого медленно, но верно, выпускают воздух сквозь незаметное отверстие. Мысль вклиниться в его счастливую трепотню с идиотским вопросом: "А как же я? Мы?" - даже не возникала. Ему первый раз за всё то время что они были вместе, пришло в голову, что Бэм никогда не воспринимал их отношения, как важную часть жизни. Для него это был просто перепихон с понравившимся ему парнем, у Бэма не было ни желания, ни причин делать из секса с Вилле что-то значимое. Кто откажется от рок-звезды в собственной постели? Тем более, если сама звезда лыка не вяжет и на всё согласна. - Рад за тебя, - с трудом удалось выдавить Вало, он отвернулся и первое, что попалось ему на глаза - бутылка недопитой с вечера водки. - Правильно! - заулыбался Бэм. - Надо отметить! По хуй, что восемь часов утра! А потом... ... Недопитая чашка с кофе перекочевала в раковину, Вилле болезненно поморщился, чувствуя как предательски подрагивают руки и вступает на лбу мерзкая испарина. Процесс реабилитации занял много времени, и ещё больше ему потребуется, чтобы восстановить относительное равновесие в душе. Возможно с ним никогда бы не произошло то, что произошло, если бы Марджера был хоть чуточку человеколюбивее. Но он жил в мире, где человек человеку волк, вампир и людоед, поэтому не мог себе позволить никаких лирических отступлений. Сожрут. Вот только он не учел, что Вилле предпочтёт сожрать самого себя, и пойти на дно в полном одиночестве, не захватив с собой того, кто подставил его так больно и неожиданно... ... Самыми страшными были в рехабе не те дни, когда он лежал пластом под бесконечными капельницами, в обнимку с кислородной подушкой. Не тяжёлые часы, когда организм, истощённый алкоголем, отказывался принимать и усваивать пищу. Или когда сносило крышу в отвратительно реальных галлюцинациях после отказа от наркотиков. Самым ужасным оказалось время, когда он пришёл в себя, и когда пришло наконец осознание полного и окончательного дна, от которого невозможно было оттолкнуться. Вилле приходилось нечеловеческими усилиями отгонять от себя желание перегрызть решётки на окнах, которые не столько ограждали его от внешней свободы, сколько вызывали психический дискомфорт безнадёжности и бессилия. Он даже не пытался найти что-то, что могло бы поддержать или заставить его вернуться в обычную жизнь. Пока ему не разрешили посещения и он не увидел в проёме больничной двери осунувшееся лицо Микко. Он сейчас выглядел его родным братом-близнецом, с такими же красными и опухшими от бессонных ночей веками. Он неуклюже обхватил пятернёй его ладонь, сунул ему небольшой свёрток плотной бумаги, присел рядом на скрипнувший диван и забормотал, не глядя в глаза: - Тут, это... тебе мама передала, оленина копчёная, я спрашивал, тебе можно, правда, - Микко отчаянно мялся и отводил глаза, чтобы не смотреть на перевёрнутое лицо Вилле, у которого немедленно начало совершенно по-детски щипать в носу. Впрочем, именно с детства Микко Паананен всегда был рядом. Они постоянно чудили на пару и получали за это тоже исключительно вместе. Чего стоило только их совместное турне по чердакам классе в пятом, когда Вилле порвал вдрызг новые штаны и Микко, едва умея держать в руках иголку, самоотверженно зашил прореху. Анита едва не умерла со смеху, разглядывая пятисантиметровые стежки белых ниток на фоне коричневого материала брюк. А приятель, как заправский разведчик в тылу врага упрямо сводил брови на переносице и поджимал губы, упорно делая вид, что так и должно быть. Микко был из тех, кто способен незаметно подставить плечо, подстелить соломки, просто молча посидеть в темноте. Не спрашивая ничего и не требуя взаимности. И сейчас в фойе реабилитационного центра он с преувеличенным вниманием разглядывал синеватый пластик дверей в отделение, не упрекая его ни в чём. Он говорил, что ребята передают ему привет, все беспокоятся и желают скорейшего выздоровления, что всё в порядке с компанией звукозаписи, и вообще - дела в полном ажуре. За всем присмотрено и всё идёт своим чередом, а ему самому нужно заботиться о здоровье и не брать лишнего в голову. Вилле протянул руку и заправил в шапку Микко выбившуюся прядь тёмных волос. - Прости меня, я законченный эгоист, - теперь Вало отвернулся сам, стыдясь проявленной заботы и участия, совершенно не заслуженного им. - Тебе сейчас нужно думать о себе. - Микко помолчал, не зная что сказать ещё, ободряюще потрепал его по плечу и пошёл на выход. Глядя в его удаляющуюся спину, Вилле испытал настоящий приступ паники, ему хотелось побежать следом, взять Микко за руку и не отпускать всю оставшуюся жизнь. Но, возможно, это было лишь следствием всё той же абстиненции, как объяснил Вало его психолог. Кто знает, возможно эта осязаемая поддержка, в которой Вилле убедился после визита Микко, возможно просто время пришло, но дела его явно пошли на лад. Через месяц он вернулся домой и первая новость, которую он услышал - это обвиняющие вопли Бэма по поводу его отсутствия на свадьбе. Позже Брэндон не поленился накатать так называемые "открытые письма", которые иначе, чем жалкими отмазками не назовёшь, размазав свою мнимую обиду по всему интернету. Но факт оставался фактом: бывший любовник стремился снять с себя всяческую ответственность за Вало, сжигая тем самым все мосты, исключая впредь любую форму общения. Было не столько больно, сколько противно и гадко до омерзения. Вилле никак не мог понять, за что ему такое в конце концов? И почему после открытого предательства Бэм ещё и выгораживает свою персону? Вало тогда хватило только на то, чтобы набрать номер Микко и попросить его придти. Просьба получилась слишком жалобной, но друг как всегда не усмотрел в этом ничего унизительного. Ни для себя, ни для Вилле. Он просто пришёл и остался на столько, на сколько было нужно. На одну ночь, потом на следующую, а потом проживание в собственной квартире стало для Паананена совсем необязательным. Вилле было стыдно за свои ночные кошмары, от которых его избавлял Микко, сам не ложась спать, пока друг не придёт в норму. Ему казалось, что он пользуется поддержкой приятеля точно так же, как им самим пользовался Марджера, когда тому это было нужно. Но спокойная улыбка Микко и его тёплый взгляд стали той самой отправной точкой, с которой Вилле смог вернуться обратно в свою жизнь... ... Хлопнула входная дверь, впустив холодный воздух в квартиру и пробрав сквозняком голые щиколотки. Вилле не нужно было оборачиваться, чтобы увидеть вошедшего с пакетом продуктов Микко, который молча прошёл в кухню, поставил пакет на стол, и тронул его за плечо. - Тебе бы прилечь, а? Долго тут торчишь? Замёрз весь! Вилле молча обнял его за шею, прижавшись всем телом. Паананен фыркнул, похлопал его по спине и сказал на ухо: - У меня постоянно такое ощущение, что ты чувствуешь себя виноватым передо мной. - А разве не так? - Вилле коснулся пальцами круглой, раскрасневшейся с мороза, щеки любовника. Микко решительно взял его под локоть и повёл в спальню: - Какой ты дурачок, Вало, - ворчливо приговаривал он, укладывая его под тёплый плед, - ты никому ничего не должен и ни в чём ни перед кем не виноват! Присев на корточки перед постелью, на которой уже засыпал Вилле, такой беззащитный и забавный во сне, Микко тихонько добавил: - Просто поправляйся и вернись. Вернись ко мне...