Второе солнце

Вэйвер хотелось кричать, плакать и биться в истерике. Как так вышло, как? У неё не было никого, кто мог бы помочь. Обратиться к дяде? Немыслимо! Он мгновенно изгонит её из рода, отречется, и все станет ещё хуже. Попросить совета у МакКензи? Да захотят ли они ей помогать, девушке, притворявшейся их внучкой? Всё же одно дело приютить на несколько месяцев чистоплотную девушку, и другое — одинокую и с маленьким ребенком. Вэйвер скрестила руки на животе, чтобы не вцепиться в волосы. Живот стал плотнее, но пока не выпирал, еще месяца три она сможет притворяться, что просто растолстела, если понадобиться. Она застонала от переполнявшего её ужаса. Как же так, как же так. Она всего один раз легла с Райдером, и то не от большой и чистой любви, а чтобы восстановить его уровень праны. Это была почти медицинская процедура, как она умурилась залететь? Зрение затуманилось, слезы подступили к глазам. Она сделала пять тестов сразу, в надежде на ошибку, но все они твердили одно: беременна. В комнату постучал и заглянул дедушка. Вид у него был смущенный. — Вэйвер, — кашлянув, начал он и закрыл за собой дверь. — Ты ничего не хочешь рассказать? Из кармана у дедушки торчал белый прямоугольник теста. Вэйвер разрыдалась, так и не отняв ладони от живота. — Хочу! — прорыдала она. — И не хочу. Я не знаю, что мне делать, я не знала, что так произойдет! Слезы падали ей на колени, оставляли мокрые пятна на брюках. Дедушка сел рядом, приобнял за плечи, позволил уткнуться ему в теплый джемпер. Вэйвер тряслась в рыданиях, пока все до одной слезы не впитались в ткань, оставив ее с опухшим красным лицом и все с тем же абсолютным отчаянием. — Алекс-сан? — спросил дедушка, дождавшись, пока она сходит умоется и высморкается. Вэйвер кивнула. Она не была уверена, что снова не впадет в истерику, если откроет рот. — Он вернется? — Глен накинул на нее плед, и Вэйвер укуталась в него, как в кокон. Она покачала головой. Если дедушка спросит, будет тяжело объяснить, почему Александр не то что приехать, позвонить не сможет. Она сильно сомневалась, что в Троне Героев есть телефоны. Но Глен не спросил, только вздохнул и потрепал её по голове. — Не переживай так. Ничего, ничего, дом большой, место есть, и для младенчика место найдется. Вэйвер выпуталась из пледа, чтобы уставиться на дедушку изумленно-неверяще. Тот улыбнулся ей, снова погладил. — А что? Почему бы нам не помочь внучке вырастить правнука? Марта ругаться не будет, если только на Алекс-сана, ну да на него я и сам ругаться буду. Она тоже обрадуется, скучно ей, даже со мной, а так ребеночка будет няньчить — и развеется. Она до пенсии же с детками в садике работала, так что не беспокойся, не натворит чего… Дедушка говорил и говорил, а Вэйвер смотрела на него, не моргая, слушала, а потом обняла за шею и разрыдалась снова. Уже не от ужаса, от облегчения. *** Она несколько раз пыталась доехать до абортария. Потому что дедушка может говорить что угодно, но кто знает, что за ребенок родится? Ей всего девятнадцать, у нее почти нет денег, незаконченное образование, а еще отец ее ребенка — героический дух, который жил две тысячи лет назад. Может ребенка тоже унесет в Трон Героев, едва он появится на свет. Так не проще ли избавиться от него до того, как он своим рождением испортит ей жизнь? Но не получалось. Как будто сама судьба ставила ей преграды на пути к серому зданию с плотно зашторенными окнами. В первый раз были перекрыты дороги, и ни один автобус не проходил даже близко. Во второй раз она три часа стояла в пробке, плюнула и уехала обратно домой — без всяких проблем. Метро внезапно закрывало нужную ей станцию, такси не приезжали на вызов, и в итоге она добралась туда всего один раз, уже на исходе того срока, на котором можно было делать аборт. Вэйвер даже зашла внутрь, уже взяла бланк, чтобы записаться на прием… а потом выронила ручку и сбежала так быстро, что разбила себе колени, упав на лестнице. Она не была сильным магом, но даже с ее уровнем запах смерти и ужаса, не ощущаемый обычными людьми, слишком давил на сознание. И она не выдержала. Поняла, что не сможет отдать под нож себя и кто-бы-там-ни-был-в-ее-животе. И теперь, когда аборт было делать уже поздно, Вэйвер полностью отдалась в руки Марты: ела полезную еду для беременных, делала упражнения, ходила на обследования, выполняла все, что ей говорили. Она и раньше была не слишком активной, а сейчас почти превратилась в затворницу: написала осторожное письмо дяде, попросила прислать те книги, по которым занималась в Часовой Башне. Дядя даже не спросил зачем и что с ней, переслал, что она просила, не прибавив ни единой строчки. Теперь Вэйвер просиживала над учебниками, пока Марта не приходила и не заставляла выйти на прогулку. Вэйвер чувствовала себя мертвой. Когда рядом был Александр, жизнь была полна опасностей и преград, и несмотря на страх, преодолевать все это было интересно, волнительно, и приз в виде Грааля только подстегивал. Тогда была цель: победить всех Слуг, выжить и получить Грааль. Сейчас у нее какая цель? Не скинуться с моста в припадке? Живот становился больше, УЗИ не могло точно определить, кто там внутри, потому что ребенок ворочался, Вэйвер предавалась отчаянию и написала четырнадцать статей за два месяца, основываясь на старых исследованиях. Она бездумно отсылала их в Лондонский студенческий научный журнал, рвала конверты с ответом, уверенная в отказе, и строчила новые статьи, используя весь материал, до которого могла дотянуться. Вместе с животом росла и болела грудь, Вэйвер срывалась в слезы почти каждый вечер от боли и страха, и только одно было хорошо: из Часовой Башни ее не исключили. Дали полтора года академического отпуска, и потом она могла возвращаться на учебу. За эти полтора года ей нужно было родить, выкормить и заработать денег на няню. И — точно-точно! — все-таки не скинуться с моста. Вэйвер старалась не вспоминать об Александре. Знала бы, в какой ситуации он её оставит, точно бы напала в тот день на Арчера, безоружная и неопасная. Царь героев проткнул бы её черным мечом Эа, и она бы легла безмолвным трупом на разбитый асфальт. В тот день Вэйвер еще не знала о своей беременности и говорила с Александром искренне. С гордостью согласилась быть не Мастером, но вассалом, плакала от всего сердца, когда он исчез, поглощенный Троном Героев. Сейчас она уже не была уверена, что не прокляла бы его вслед, кабы знала. Если бы могла, призвала бы еще раз, просто чтобы выкрикнуть ему в лицо охапку оскорблений и убежать прочь. Еще Вэйвер слабо надеялась, что ребенок, рожденный от героического духа, будет совсем необычным, и в Трон Героев его унесет после рождения. Или напротив, родится абсолютно ничем непримечательный ребенок, и Вэйвер сможет от него отказаться и отдать на усыновление. Ни тот, ни другой варианты не сбылись, конечно. Не с её везением. *** Примерно за месяц до назначенной даты родов письма стали приходить чаще. Набрался целый ящик, но Вэйвер не хотелось их читать. Что там может быть, кто может ей писать? Письма от журнала занимали свой отдел, у Вэйвер все не доходили руки разорвать очередное. К этому моменты она дописывала юбилейную, пятидесятую статью, и, запаковывая ее в конверт, посмеялась над собой: её исследования, как говорил Кайнет Эй-Миллой, нужно не в научный журнал отправлять, а в женский, в раздел гороскопов и прочей мишуры. Может, так и сделать? Если начать писать языком попроще, наверняка возьмут. Да и ей могли бы заплатить немного за публикацию… Вэйвер закончила подписывать конверт — куда, кому, ее имя и номер абонентского ящика — и обернулась, когда в комнату со стуком заглянула Марта. — Вэйвер, милая, — Марта поправила ей волосы и положила на стол яблоко и конверт. — Вот, еще пришло. Заканчивай с бумажками, хорошо? Скоро пойдем гулять, недалеко от нас есть детский магазин, я там коляску присмотрела, надо и тебе показать, посоветоваться… — Вэйвер благодарно ей кивнула, переводя подозрительный взгляд на письмо. Снова от научного журнала, но маленькое, в такое не войдет непринятая статья. Смешно окажется, если это сорок восьмую статью приняли, она была самая проходная… Вэйвер вздохнула, прося себе немного мужества, и, надрывая понемного бумагу, вытряхнула на стол содержимое письма. И… ох, хорошо, что бабушка уже вышла из комнаты, Вэйвер не сдержала удивленный вскрик. В письме ее поздравляли с очередной публикацией и настойчиво просили начать отвечать на письма или дать точный адрес, чтобы с ней могли связаться заинтересовавшиеся ее работами студенты и профессора. У нее, оказывается, приняли двадцать пять статей. На двадцать пять больше, чем она надеялась. Вэйвер читала письмо, то и дело прерываясь, чтобы отдышаться, и мысленно, с огромным удовлетворением, называла себя самой большой в мире дурой. И с чего это она решила, что ее статьи не примут? Основываясь на мнении Кайнет Эл-Миллоя? Ну так она с первого года обучения знала, что ему не нравятся ее исследования, ставящие под вопрос важность происхождения и длину родословной. — Это все ты виноват, — сказала она животу. Ребенок в ней пихнулся, возмущенный наветом, но Вэйвер уже поставила на свой стол корзину со старыми конвертами и с головой погрузилась в их разбор. Те большие конверты, которые ей возвращали и в которых, она была уверена, лежали отказные статьи, на самом деле содержали уже выпущенный журнал с напечатанной в нем статьей. Вээйвер читала свои же статьи, хохотала, когда представляла реакцию Эл-Миллоя, плакала, когда вспоминала, что он умер, и прижимала журналы к груди, немного успокоившись. Ничего еще не кончено, чего это ей в голову ударило: Да, с ребенком ей будет сложнее, чем без него, но ребенок не украдет ее мозг или что похуже, она по-прежнему сможет заниматься исследованиями и стать известным магом-ученым, как и хотела. Зачем она запаниковала? Все хорошо. Все хорошо. Все у нее будет хорошо. Словно в издевку, снова толкнулся ребенок, напоминая о себе, и Вэйвер отстраненно погладила выпирающую кочку-пятку. До родов осталось немного. Надо сделать как можно больше, прежде чем он родится и превратит ее в свою рабыню-кормилицу. *** Письма из журнала, сами журналы, сильно всколыхнули её. Марта только всплескивала руками и не могла нарадоваться, до чего их девочка стала энергичная. Не вся, но хандра прошла; на нее продолжала накатывать паника, но в такие моменты Вэйвер подхватывалась и садилась за работу, закрывая от собственного взора круглый живот. Она выписала у дяди еще больше книг, учебники старших курсов и научные работы разных магов, и читала их, вслух и про себя, выделяла маркером целые страницы и заучивала их, чтобы не терять навык. Вэйвер так старательно отвлекала себя от мыслей про роды, что рожать ее увозили прямо из библиотеки — как-то так неловко вышло. Просто по ногам потекло теплое, она вскочила и тут же опустилась вниз из-за сведшей ноги судороги. К ней тут же бросились люди, кто-то вызвал скорую, а Вэйвер держалась за живот одной рукой, а другой пыталась дотянуться до брошенной статьи. Ну же, ведь чуть-чуть осталось, только вывод дописать. Какой ребенок, нет, вовсе не нужно ему еще наружу! В машине у нее ручку отбирали усилиями троих врачей, так она в нее вцепилась. Ей что-то говорили, держали за руку, спрашивали, встряхивали за плечи; Вэйвер только слепо щурилась и поворачивала голову: ей чудился мощный смех Александра и южный пустынный ветер. К родам она оказывается совершенно не готова. Она, конечно, почитала немного по теме, но, наткнувшись на первую же фотографию в статье, в ужасе отшвырнула от себя книгу и так и не дочитала. Она старалась вообще о родах не думать, и вот пожалуйста, как ей аукнулось. В больнице ее заставили ходить, чтобы что-то там раскрылось, и Вэйвер ходила и ревела в голос от ужаса и боли, пока ее наконец не потащили на родильный стол. Там она просто отключилась, и ей сильно позже объяснили, что это был наркоз, а не она от страха вырубилась. Ребенок оказался очень большим, и его вытаскивали кесаревым — вот за что она невыносимо была благодарна врачам, так вот за это! Вэйвер проснулась к вечеру того же дня, лежа на кушетке и укрытая тонким одеялом до подбородка. На предложение медсестры посмотреть на ребенка ответила паническим резким отказом. Нет, она еще не готова ни смотреть на него, ни держать. К тому же ей запретили подниматься на ноги (по животу шел ровный шов) и закрыли посещения. Если она и возьмет ребенка, то только под присмотром Марты и Глена. Вдруг она не выдержит и разожмет руки, не специально, так случайно? Вэйвер немного поревела в подушку, опять объятая страхом, и, выпив лежащее на тумбочке успокоительное, провалилась в сон. …она услышала смех Александра, а затем ей в лицо подул горячий ветер, и на зубах заскрипели песчинки. Вэйвер распахнула глаза, почувствовав, как спиной она прижимается к кому-то большому и горячему. Она сидела на лошади, сжимая поводья, а поверх ее ладоней лежали широкие, загорелые — Александра, она могла и не оборачиваться, чтобы убедиться в этом, но все равно обернулась. Да, это был он — огромный, рыжий, улыбающийся ярче солнца, своим телом он закрывал ее как раз от солнца, и Вэйвер, представив их со стороны, только снова поразилась различию в их размерах. В лицо полезли длинные черные волосы, Вэйвер одернула их, задев золотой пояс на белой тунике. — Проснулась? — спросил Александр, и от испуга она едва не свалилась с лошади; Александр удержал ее и прижал к себе. — Голодна? Она помотала головой, не подумав, через мгновение прислушалась к себе и поняла, что не отказалась бы от еды, только поправляться было неловко. Но Александр как будто сам угадал её метания. Приложил руку ко рту рупором и позвал: — Алекса-андр! У Вэйвер заложило в ушах, но это не помешало ей удивиться: зачем он зовет сам себя?.. Загадка разрешилась быстро. К ним подъехал юноша, еще безбородый, очень похожий на Александра, но изящней, не такой тяжеловесный. Темно-рыжие волосы он собирал в хвост, карие глаза смотрели с настороженным любопытством. — Принеси матери поесть, — велел он и хлопнул юношу по плечу. — Будем ехать до захода солнца. Сообщи остальным, сын. Вэйвер заставила себя отвернуться, не смотреть _сыну_ в спину. Вот как она его назовет. Вот каким он будет. Александр _Четвертый_. К глазам бросились слезы. Вэйвер выпустила уздечку, закрыла лицо руками, пытаясь скрыть, что плачет, но только сильнее затряслась в рыданиях. — Что такое? — Александр положил руку ей на талию, прижимая ее еще ближе к себе. — Плохой сон? Она затрясла головой, пытаясь вытереть слезы, но они все лились и лились; наконец она выдавила: — Он такой… Словно успокоившись, Александр погладил ее по бедру. — Сын? Да, ты подарила мне замечательного сына. Он поднял ее лицо, придерживая пальцами за подбородок, так, чтобы она смогла взглянуть ему в лицо, и сказал без улыбки, очень серьезно: — Спасибо тебе за него. Он поцеловал её, а когда Вэйвер открыла глаза, она уже вновь была в своей палате. За окном занимался рассвет, она лежала, бессмысленно глядя в потолок, а на губах горел поцелуй. *** Из роддома ее встречали не с цветами и шариками, но с пирожками, чаем и искренней заботой. Вэйвер передала свеженазванного Александра на руки Марте, пока они ехали в такси, а сама с наслаждением вцепилась зубами в румяный пирожковый бок. — Какой большой мальчик! — умилялась над спящим младенцем Марта. — Красивый какой, рыжий-рыжий, а глазки голубенькие! — Потемнеют еще, — улыбалась Вэйвер, но на сына все равно старалась не слишком много смотреть. Может, она и полюбит его, потом, но сейчас слишком большое отличие было между вопящим или спящим комочком и красивым юношей с озорной улыбкой. Пока что она толком ничего не чувствовала. Ей стало гораздо легче после того сна, хотя бы убедилась, что не все было зря, что Александр знает о рождении сына и даже благодарен. Вэйвер старалась не думать о том, что ей от его благодарности ни горячо, ни холодно. — И все-таки, милая, — Вэйвер отвлеклась от третьего пирожка, взглянула на Марту. — Почему ты назвала его именно так? Неужели в честь Алекс-сана? — Марта покачала головой, а Вэйвер подавила улыбку: уверенная, что «Алекс-сан» бросил «милую внучку», она частенько прохаживалась по нему неласковым словом. Вэйвер прожевала пирожок. — Вовсе нет, — с достоинством ответила она, веселясь внутри. — Это в честь великого царя-завоевателя Александра Македонского. Марта изумленно перевела взгляд на ребенка, а Вэйвер все-таки рассмеялась. Хорошо, что она еще не разучилась, с такими-то стрессами. Марта вновь залопотала над ребенком, а Вэйвер прислонилась лбом к запотевшему стеклу машины и закрыла глаза. Ей пора искать работу, хоть какую. Она не сможет долго пользоваться гостеприимством МакКензи, просто нехорошо будет. И дяде надо сказать все-таки, пусть он делает, как хочет. Или нет, пока не скажет, откуда иначе брать книги, которые сейчас присылает отец? Под свои неспокойные мысли она задремала, и это был первый раз за долгое время, когда ей удалось выспаться. *** Александр снова плакал. Недавно сыну сравнялось два месяца, и Вэйвер порой боялась, что он застрял в развитии: по крайней мере, он не делал ничего кроме того что спал, ел и орал. Чем дальше, тем меньше спал и громче кричал, в этом развитии сына нельзя было упрекнуть. О работе тоже пришлось забыть. Из-за недосыпа голова болела при одном взгляде на книги, и уйти в библиотеку она не могла: у нее был лактостаз, и прикасаться к груди, чтобы сцедить молоко, было так больно, что она не могла себя заставить. Хорошо, что обошлось без трещин сосков и прочих ужасов, которыми ее пугала литература, Вэйвер бы плюнула на все последствия и сразу перевела ребенка на смесь. Пока приходилось терпеть, поддаваясь уговорам Марты. МакКензи пока не торопились выгонять из своего дома, а у Вэйвер не хватало храбрости спросить напрямую. Марта, как и обещала, перехватывала у нее ребенка и сидела с ним, уже показывала какие-то развивающиеся карточки, пока полусонная Вэйвер отстирывала детское белье и отмывала бутылочки. Глен помогал, как мог, тоже сидел с ребенком, разговаривал с Вэйвер, не давая ей сорваться в очередную истерику. У Вэйвер пока не критично, но заканчивались деньги, и откуда можно было бы достать еще — оставалось тайной за семью печатями. Александр быстро рос, стремительно догнал и перегнал нормы развития, пачкал пеленки как конвейер и неохотно отпускал её грудь. Она исколола все руки, перешивая и зашивая его одежки, и ходила в виде, в каком бы никогда не позволила бы себе появиться даже не на людях, встрепанная и в халате в цветочек. У нее в голове не укладывалось, что многие женщины добровольно проходили через такое, да и не один раз. Она точно больше никогда не согласится повторить. Время шло, средства кончались, и, когда Александру исполнилось пять месяцев, а она почти набралась смелости написать дяде и попросить денег, пришло письмо из Часовой Башни. С… предложением работы. «Мы осведомлены, — гласило письмо. — О вашем семейном положении, и готовы пойти навстречу, учитывая обстоятельства и тот факт, что ваш академический отпуск подходит к концу. На то время, что вы не можете посвятить учебе, приглашаем вас занять должность младшего архивариуса». Вэйвер смотрела на расплывающиеся буквы, пока не разрыдался, проснувшись, Александр. Тогда она, все не убирая взгляда, боясь, что письмо сейчас исчезнет, осторожно убрала его обратно в конверт, придавила книгой и только тогда пошла к сыну. В реальность письма она поверила только к вечеру следующего дня, когда до крови расцарапала палец, порезавшись краем листа. И даже не стала сомневаться, не ошиблись ли адресатом: Часовая Башня редко делала студентам уступки, но она, как выжившая в Войне за Грааль, была особым случаем. Ей обещали свою комнатку в общежитии и зарплату, достаточную, чтобы оплатить няню. Чего бы ей еще желать, но Вэйвер колебалась до последнего. В Японии сложно добраться до нее и сына, в Лондоне она будет в полном распоряжении любого, кто захочет забрать у нее сына или провести над ним какие-нибудь исследования. И не сможет совершенно ничего противопоставить. Ничего и никому. Она бы решилась, наверное, и уехала в Лондон вместе с сыном, и ужасно бы об этом пожалела, если бы не МакКензи. Пожилая пара как будто совсем забыла, что она не их внучка, а приживалка, и относились к ней совсем как к родной, хотя Вэйвер больше не заколдовывала их. Глен и Марта решительно воспротивились её намерению увести Александра в Англию. Отговаривали ее в два голоса, и Вэйвер, покоренная их не показной заботой, согласилась с предложением оставить сына на них. Согласилась с большим удовольствием, чем должна была бы, признаться честно, и, целуя на прощание сына, была уверена, что не станет сильно скучать. У нее была возможность спать в свое удовольствие и вернуться наконец к науке, чего еще? В самолете она задремала, уверенная, что жизнь налаживается, и в самолете ее и накрыло. Она изрядно насмешила попутчиков, мечась по салону в поисках сына, прежде чем сообразила, что Александр остался на земле, вернулась в кресло и ревела, пока перепуганная стюардесса чуть ли не силой влила в нее снотворное-успокоительное. Зато в Лондоне, забираясь в присланную Ассоциацией машину, она смогла удержать совершенно непроницаемое лицо, отвечая на вопрос о сыне. Кажется, ее провожатые были здорово разочарованы тем, что она приехала в одиночку. Домой — не дяде, а туда, где остался сын — она позвонила, едва раскидала вещи по полкам. — Уехать было плохой идеей, — винилась она в трубку, слушая лепет сына. — Я скучаю, уже скучаю, чувствую себя одной на всем свете, мне вас не хватает. Глен ее утешал, сын агукал, а Вэйвер, положив трубку, еще долго сидела, спрятав лицо в ладонях. Когда в ее жизни все перевернулось с ног на голову? *** Вэйвер работала на износ, чтобы не давать себе думать слишком много. Забивала голову таблицами, пыльными книгами, за неполный месяц разобрала целую комнату в архиве — ту, в которую складывал свои наработки погибший Эл-Миллой. Лорд Кайнет был тем еще засранцем, Вэйвер продолжала его называть так даже после его смерти, потому что чистая правда — но наследие после себя оставил впечатляющее. Столько потрясающих артефактов пылилось в архиве все это время, Вэйвер было за них обидно, и она выкладывалась на полную, разбирая артефакты и оборванные заметки Эл-Миллоя, сортировала, подписывала и тестировала. Описания всех артефактов сложились в пухлый том, который Вэйвер назвала «Энциклопедия Лорда Кайнета» — исключительно в знак уважения перед артефакторским талантом Эл-Миллоя, не перед ним самим. Книгу взялась публиковать Часовая Башня, и Вэйвер, в общем-то, было бы с этой самой Башни плевать, как примут книгу и выпустят ли ее вообще, если бы не внезапно поднявшийся ажиотаж среди магов. Вэйвер сбилась с ног, улепетывая от магов, желающих получить консультацию по своим возникшим вопросам, и чуть не тронулась умом, спешно приводя выделенную пыльную комнату в состояние, приличествующее музею — да, ее заставили еще и музей организовывать. А потом пришло письмо. С красивым гербом на обложке. Гербом Эл-Миллоев. У Вэйвер мерзко тряслись руки, когда она вскрывала письмо. Вскрывала в перчатках, ожидая чего угодно, от взрыва до россыпи конфетти. Особый род, сумасшедший, передающий титул Лорда выдающимся волшебникам со стороны. У Вэйвер даже вопроса не возникло, что может им понадобиться от нее. Александр, которому недавно исполнилось полгода. Как и прочие знающие маги, Эл-Миллои хотели посмотреть на порождение человека и героического духа. Вэйвер сходила с ума от беспокойства, звонила домой каждый день, пытливо выспрашивая, как там сын, как себя чувствует, удачно ли перешел на смесь, и больше всего боялась однажды услышать торопливые гудки. Она, с бешено колотящимся сердцем, вчиталась в прыгающие перед глазами буквы. И, дочитав, брезгливо отбросила в сторону. Письмо было написано в якобы нейтральном тоне, но Вэйвер без труда уловила нешуточную угрозу между строк. Эл-Миллои настаивали на встрече. Только с ней одной, без сына; потребуй они присутствия Александра, Вэйвер бы этой ночью уже была бы в Японии, в истерике отыскивая бомбоубежище покрепче. Вэйвер понятия не имела, что будет, если она пойдет на встречу или не пойдет. Письмо открыто намекало, что при неявке — ничего хорошего… но о чем они будут с ней говорить? Как подведут разговор под Александра? Предложат что-нибудь или сразу начнут угрожать? Да что бы там ни было. Вэйвер все равно ничего не сможет сделать. Она на мгновение зябко обхватила себя ладонями, но потом встряхнулась, поднялась и пошла к шкафу — выбирать наряд, достойный такой встречи. Она не просто двадцатилетняя девочка — она выжила в войне Грааля и родила ребенка от героического духа. Ей есть за что бороться. Сына она не отдаст. Прежде чем поехать в особняк Эл-Миллоев, она приготовилась: все заработанные и накопленные деньги перевела на счет сына. Теперь ее могут хоть убить, Глен и Марта смогут спрятать ребенка. Когда она ступила на ковер приемного зала Эл-Миллоев, то ожидала только самое плохое. Подготовилась морально ко всем исходам… кроме такого, в каком на нее не кричат и не угрожают, а благодарят. Рэйнис Эл-Миллой, выглядящая не старше самой Вэйвер, встретила ее с улыбкой и предложила чай, от которого Вэйвер отказалась — мало ли что там, в этой чашке. Леди Эл-Миллой старательно лила воду, закручивая разговор до уровня почти королевских интриг. Первым делом она цветасто поблагодарила Вэйвер за изданную «Энциклопедию» — мол, она-то и вернула роду Эл-Миллоев потерянные после смерти Кайнета почет и уважение. Вэйвер слушала ее внимательно, но с недоумением. Никакого уважения, конечно, Эл-Миллои не теряли, зачем говорить нечто подобное? Хочет польстить? Вэйвер старательно отнекивалась. «Нет, что вы. Я лишь привела записи Лорда Кайнета в порядок. Никакой моей заслуги. Нет, что вы…» Через полчаса Рэйнис выглядела уже не так благодушно. Лестью ее не взяли. Всего за полчаса такого разговора Вэйвер здорово устала. Необходимость постоянно держать уши на макушке и фильтровать каждое слово, чтобы не кивнуть на какое-нибудь неудобное предложение ужасно выматывала. Она кашлянула, прерывая Рэйнис. — Леди Эл-Миллой, — как можно вежливей произнесла она, стараясь смотреть не в голубые внимательные глаза, а на клубнично-золотые локоны. — Простите мою прямоту, я не воспитывалась в аристократических традициях, как вы и не умею красиво говорить. Моей заслуги в популярности «Энциклопедии» немного. Лорд Кайнет был гениальным артефактором. Потом. Я знаю, что вы вините меня в смерти Лорда Кайнета, — ничего она не знала, только предполагала, поэтому специально сделала паузу, чтобы Рэйнис могла ее поправить. Не дождавшись возражений и здорово струхнув, продолжила: — Однако я на протяжении всей войны встречалась с ним всего раз и никоим образом не причастна к его смерти. Подтвердить свои слова мне нечем, кроме слов, так что я привезла еще это, — с колотящимся сердцем Вэйвер вытащила из сумочки деревянную шкатулку и поставила ее на пол перед собой. В шкатулке лежал небольшой обрывок ткани, истрепавшийся за две тысячи лет — обрывок плаща Александра. — Я возвращаю вам ваше. Если вы хотите какого-то денежного эквивалента, назовите сумму, и в течение нескольких лет я постараюсь с вами расплатиться. Вэйвер замолчала, переводя дыхание. Голос ни разу не сорвался, не сбился — она могла собой гордиться. Рэйнис рассматривала ее из-под полуопущенных век, выстукивая пальцем по подлокотнику кресла. Когда она заговорила, поменялась вся атмосфера в зале: все затихли, слушая негромкий строгий голос, и Вэйвер невольно вытянулась в струнку. — Значит, вину своей перед нами ты не отрицаешь? — спросила она. Вэйвер неопределенно мотнула головой. — Некоторую ее часть. — И готова платить по счету, который я тебе выставлю? — меньше всего Рэйнис сейчас напоминала сверстницу Вэйвер. Она сощурила глаза, наклонилась вперед в кресле — хищный ястреб, высмотревший добычу. Вэйвер тоже напряглась. Если Эл-Миллой потребует сына, Вэйвер откажется, и пусть делают что хотят. — Тогда, — Рэйнис выдержала мучительную паузу, Вэйвер успела дважды мысленно попрощаться с сыном и найти ошибку в завещании. — В уплату твоего долга перед семьей Эл-Миллоев я требую от тебя стать частью семьи Эл-Миллой. Да ладно. Вэйвер моргнула, а потом снова нахмурилась. — Боюсь, я не могу выполнить это условие, — твердо сказала Вэйвер. — Я не хочу впутывать во все это своего сына. Они помолчали. Рэйнис, на удивление, не спешила переходить к угрозам. — Не хочешь впутывать во что? — наконец спросила она. — В мир магии? Ну так он уже часть этого мира, как сын волшебницы и героического духа, и гораздо больше, чем тебе бы хотелось думать. Вэйвер выпрямилась еще сильнее и сцепила руки за спиной, чтобы не показывать, как дрожат пальцы. Она знала, что они в курсе, кто отец Александра, но упоминание об этом все равно пошатнуло ее душевное равновесие. — Я понимаю твои опасения, — Рэйнис слегка улыбнулась. — Ты боишься за сына и готова его защищать, я уважаю это. Я повторю: я хочу чтобы _ты стала частью семьи. О твоем сыне не идет речи. Он может остаться в Японии, или ты можешь привезти его в Лондон: никто не тронет его. Он, как твой сын, будет под защитой Эл-Миллоев, и никто не сможет забрать его. Твое вступление в мою семью принесет плюсы и тебе, и нам. Вэйвер подумала, а потом осторожно спросила: — Я еще не даю согласие, но… что будет требоваться от меня? Я слаба как практик, вы должны это знать. Рэйнис встряхнула головой, уже явно празднуя победу; голубой беретик соскользнул на затылок. — У тебя имеется другой талант. Рэйнис встала с кресла, разгладила складки синего платья и подошла к Вэйвер. Она подняла шкатулку и с любопытством заглянула внутрь, касаясь пальцами ткани. — Ты отличный теоретик и доказала это. Ты вступишь в нашу семью, поднимешься на несколько уровней вверх, до пятого или четвертого, и станешь преподавать в Часовой Башне. Я не стану требовать кардинального изменения учебной программы, но ты вложишь в умы студентов, насколько важна семья Эл-Миллой. Остальное останется на тебе, распоряжайся, как пожелаешь. Вэйвер задумчиво кивнула. Если бы Эл-Миллой попросила, то она всю студенческую программу пустит под нож, только бы сын был в порядке. Вот и появилась еще одна жизненная цель. Ну, что же. — Пусть будет по-вашему, — сказала Вэйвер и склонила голову. *** Когда не томишься ожидание, время летит быстро. Александру стукнуло пять, Вэйвер получила звание самого молодого лектора Часовой Башни, вместе с сыном жила в квартире рядом с работой и каждые полгода летала в Японию к МакКензи — те все никак не соглашались сменить место жительства. Вот и сейчас она с задремавшим в обнимку с игрушечным мечом сыном сидела в самолете. Вэйвер закрыла ноутбук, на котором набирала статью — теперь их приходилось подписывать как «Леди Эл-Миллой II» — и осторожно вынула из рук Александра игрушку, подтягивая его плед повыше. Она не стригла сыну волосы, и сейчас его темно-рыжие лохмы разлетелись по плечам. Вэйвер с улыбкой прикоснулась ко лбу сына губами. Она не говорила с ним об отце, не рассказывала о Войне и не давала читать мифы, даже близко затрагивающие историю Македонии — скорее из страха, чем из вредности — но сын все равно показывал черты, явно взятые от Александра, а не от нее. Веселый, общительный и любопытный, на каникулах в Японии его было не оттащить с набережной, а в Лондоне он раскрашивал карты и планировал их будущее путешествие вокруг света. Дядя так и не узнал о его существовании — он оборвал все связи, едва узнал об ее присоединении к Эл-Миллоям. Ну и сам себе дурак, думала Вэйвер. Одно было плохо: сын часто спрашивал об отце, а Вэйвер понятия не имела, что ему сказать. Так что молчала. Она проснулась от тряски, и сперва решила, что они зашли на посадку. Но пассажиры рядом с ней плакали, свет был погашен, а из динамиков — да как она раньше-то не проснулась?! — неслось нервное «Не теряйте спокойствие!» Сын все еще спал, Вэйвер закрыла ему уши ладонями, и выглянула в иллюминатор. Увиденное ее не порадовало. Ошибиться было сложно — они падали. Вэйвер не чувствовала паники — да ей толком страшно не было. Она ничего не могла сделать — так толку от слез? Она крепче прижала ладони к ушам сына, чтобы не проснулся, и смежила веки. …Их обоих окружило золотое сияние, Вэйвер даже с закрытыми глазами ощущала присутствие Александра — не сына, царя. Она открыла глаза — Александр с улыбкой протягивал ей широкую ладонь. — Пойдем. Мои воины давно уж жаждут увидеть мою жену и наследника. Вэйвер отстегнула сына от кресла, и падающий самолет исчез, вокруг них осталось только золото пустыни и горячий душный ветер. Сын проснулся, потянулся к Александру — ей придется как-то научиться называть их по-разному — и Александр взял его, удерживая одной рукой, а в другую Вэйвер вложила свою ладонь. — Ты мне снился, — сказала она, поднимаясь вместе с ним по песку, смотря как сын обнимает Александра за шею. — Каждый раз, когда что-то случалось. — Я ждал, — ответил Александр. — Момента, чтобы забрать вас в Трон Героев. Живые сюда не проникнут. Вэйвер не чувствовала себя мертвой, но она все равно покачала головой. — У меня теперь ученики без наставника остались, — укоряюще сказала она, прекрасно понимая, что в ее смерти в мире Александр не виноват. В плечо ей ткнулся конь — Буцефал, услужливо подсказала память — и Вэйвер погладила его по влажному носу. — Ну что же, — Александр вдруг рассмеялся и подхватил и ее на руки, без всякого труда удерживая ее и сына. — Добро пожаловать домой! Вэйвер обняла его за шею, улыбнулась сыну. Уже были слышны приветственные крики ионийских гетар. И она была дома.