Осанвэ

Неприступны ворота и рвы глубоки, Непролазны болота и полны рудники, Высоки наши стены, бездонны подвалы — Слава Мелькору! Слава Тёмному Вала! © Скади

— Здравствуй, мой волк! Заглянув в темницу, Мелькор первым делом бегло осмотрел эльфов: кто из них вот-вот погибнет в каменном мешке? Эти неженки чахли удивительно быстро без солнца и света звёзд, без свежего ветра и зелёной листвы над головой, без улыбок и песен — зато с огромным количеством орков и скудным пропитанием. Вернее же всего жизнь из них выпивали мрачные догадки, для чего их тут держат. Вот этот — ещё не отошёл, но кому угодно показался бы мёртвым. Сомлел, обмяк, не выдержав силы духа и мощи того, кто сейчас его схватил. Попутно Мелькор указал сопровождающим на двух других, которые выглядели лишь немногим бодрее первого. Орки выволокли их следом. То почти тащили, то гнали вперёд пинками и тычками. Но не бранью, о нет! — кто осмелился бы разинуть при нём пасть зазря? — Ты хотел посмотреть, как я кормлю дракона. Мелькор интуитивно понимал, что Анкалагона необходимо взращивать исключительно на эльфятине. И что пищу ему надо давать ещё живой. Дракон будет гармонично развиваться в полном соответствии с планом и замыслом своего создателя, если будет питать своё тело трепещущим мясом, а душу — предсмертным страхом жертв. Владыка тьмы не улыбался почти никогда, но сейчас вложил в свои мысли улыбку. Они с Майроном очень далеко друг от друга, но соприкасаются душами. Это как звучание двух звёзд, — он знает, он был свидетелем сему, — которые выводят каждая свою мелодию, но, соприкоснувшись, издают удивительной чистоты и красоты звук. Он помнит это — и он переживает это сейчас. Чем согласнее меж собой души, чем сильнее они устремляются одна к другой — тем чище и прекраснее выходит песня их соприкосновения. Та, что звучала сейчас, была так чудесна, что Мелькору даже хотелось её оборвать — она была почти болезненно прекрасной. Негоже повелителю так сближаться душой с вассалом. — Он растёт небыстро, однако же неуклонно. Ты сам сейчас увидишь. Мне бы хотелось — быстрее. Но ты, разумеется, сочтёшь, что лучше, когда всё идёт своим чередом. Ответное звучание оказалось неожиданно сильным. Оно не содержало в себе ни образов, ни слов — просто чарующе выпевало согласие с каждым утверждением и благодарность за предстоящее занимательное зрелище. Так во время исполнения сложного речитатива второй голос выпевает мелодию: полностью солидарный с первым, дополняющий его звучание, «оплетающий» его линию, как стебель вьющегося растения оплетает скалу. — Я чувствую мысли эльфа, которого несу на прокорм Анкалагону. Он лишился сознания от ужаса, но дух его не помутился, а почти покинул тело и витает отдельно от него. Посему надо торопиться. Вырубленный в камне руками отчасти орков, отчасти пленных эльфов коридор, которым шёл Мелькор и вслед за ним торопливо волокли пищу для дракона, плавно поднимался от темницы вверх. Ступенек не водилось — владыка хромал после битвы с Финголфином, хотя об этом не любил вспоминать сам. Не напоминал ему и никто из тех, у кого ещё не пропало желание дышать воздухом этого мира. По мере удаления от подземных темниц грубые камни сменялись гладкими плитами — великого крылатого дракона берегли и содержали в отменных условиях. Анкалагона учили, кормили и воспитывали в небольшом потаённом ущелье, забранном сверху решёткой — есть место, чтобы расправлять крылья, и в то же время нет возможности улететь. Мелькор учёл ошибки, приведшие к тому, что Глаурунг обнаружил себя перед эльфами раньше времени, и не желал, чтобы подобное повторилось. Если Глаурунга выращивали, не общаясь с ним, не интересуясь, о чём он думает и какие замыслы вынашивает, не заботясь о том, чтобы привязать его к себе — то в случае с Анкалагоном всё было иначе. — Эльфу, которого я несу в пищу Анкалагону, вспоминаются сейчас лозы винограда, увивающего стену его дома. Их тяжёлые золотистые ягоды напитаны солнцем этого мира и светом проклятого Амана. Его грёза так сильна, так крепко защищает от действительности, что я даже чувствую аромат этих гроздьев и перенимаю его странное спокойствие. Но уже скоро оно прервётся, скоро душа его станет одержима ужасом. Несмотря на огромные размеры, Анкалагон ни мгновения не был неподвижен. Почти неощутимо ни для кого, кроме Мелькора и того, кто внимал сейчас песне его души, Анкалагон неуловимо менялся каждое мгновение своего существования, не оставаясь в прежнем состоянии, всегда будто вибрируя в пространстве, подобно раскалённому воздуху — шуршала чуть слышно чешуя, а в тяжкой утробе дракона, в самом его нутре, что-то гудело на почти неуловимой ноте. — Из-за звука, который издаёт тёмное пламя, что я поселил в нём, он может показаться одним из тех искусных механизмов, в конструировании которых ты столь преуспел. Стихия Анкалагона — полёт. И даже когда великие кожистые крылья его были сложены, они не пребывали в состоянии покоя. Из-за этого дракон всегда казался окружённым лёгким чёрным маревом, будто он, оставаясь при этом на одном месте, нёсся и бурлил, подобно бешеному горному потоку. Он по праву считался чудом: дивным, невиданным творением Мелькора, порождённым его злой волей. — Смотри, какие у него очи! Никому не под силу назвать их цвет — они глубже и ярче любых красок этого мира. А его взгляд способен проникнуть в самые потаённые помыслы что эльфа, что человека — и смутить, и отравить их... Анкалагон Великий смог бы околдовать целое царство одним взглядом. Не завидно тебе, Чародей? Ответное звучание осанвэ помрачилось и как будто бы утратило гибкость — словно льющееся в форму раскалённое золото мгновенно застыло и тут же приготовилось осыпаться ржавой железной трухой. — Мне нравится тебя дразнить. Душа собеседника снова зазвучала в унисон и снова запела Мелькору навстречу, выплетая своё звучание вокруг его. — Душа Анкалагона полна своевольной силы. В ней дремлют такие устремления, что даже мне не постичь их до конца. В ответ Майрон изобразил немного показного уныния, соглашаясь со словами сюзерена. Искажение, которое принёс Тёмный вала в Средиземье, затронуло всё, — всё, в том числе и песню соприкосновения их душ. И в ней нашлось место фальшивым нотам. Об этой неискренности, впрочем, знали оба. Мелькору не нравилось, когда его творение не подчинялось его воле. А сочувствие, выражаемое на это душой Майрона, являлось почти политическим актом вежливости, которую одна могущественная сущность выражала другой: старшей и ещё более могущественной. — А сейчас начнётся самое интересное. Анкалагон величаво, словно лебедь — огромный, смертоносный и дышащий жарким дымом чёрный лебедь — склонил шею к своему отцу. Впоследствии именно по особому изяществу этого жеста потомков Анкалагона возможно будет выделить среди остальных урулоки. Дракон слегка улыбнулся, одновременно и встречая Повелителя, и алкая свой обед — в чёрной вибрации его оболочки сверкнули болезненной белизной безукоризненные клыки. Орки последний отрезок пути почти волокли своих пленников — теперь уже две могучие воли давили на разум эльфов, и им было невыносимо находиться в такой близости сразу от двух безжалостных обладателей столь угнетающего духа. — Эльф, которого Анкалагон сожрёт первым, уже почти не здесь. Но скоро боль заставит его душу вернуться из мира иллюзий. Надо, чтобы еда двигалась, кричала. Для такого воспитания Анкалагона, которое задумал я, ему необходимо ощущение чужой боли и собственного триумфа. Приучу Анкалагона постепенно к тому, что он непобедим. Мелькор поставил эльфа на ноги; держа его за плечи, развернул к себе. И потянулся мысленно, глядя ему в глаза, призывая его дух вернуться, скрепляя почти оборвавшиеся связи — чтобы эльф не мог ускользнуть в беспамятство, не мог не осознавать, что с ним будет происходить. Дракону нужна живая пища. — Ну и где теперь его иллюзии?! Жалкий глупец! Ему не ускользнуть от участи, которую я для него замыслил. Выдёргивая его из благих спасительных грёз, Мелькор уничтожал их — одну за другой. И светлый день, и виноградные лозы, и благоухание прогретых солнцем полупрозрачных ягод, и ленивое жужжание пчел... Мелькор видел, как меняется выражение глаз и лица эльфа. К нему возвращалось осознание действительности, а с ним — ужас, протест и отчаяние, которые сжигали его мысли, как мгновенный лесной пожар уничтожает зелёные рощи и солнечные поляны. Теперь всё сгорело, и эльфу некуда ускользнуть от предчувствия боли и гибели. — Анкалагон заинтересован вспышкой живой души рядом. В нём пробуждается охотничий инстинкт. Наслаждайся зрелищем, Майрон! Мелькор толкнул эльфа вперёд — прямо под драконьи ноздри, высокие и узкие, как стрельчатые бойницы на сторожевых башнях. Среди вибрирующей темноты, обтекающей и валу, и Анкалагона, эльф воспринимался как сияющая светлая тень — тень, которой суждено кануть во мрак навсегда. Скорее повинуясь захлестнувшему его ужасу, нежели в самом деле надеясь спастись, эльф с отчаянным криком метнулся в сторону. Бессмысленный жест! Разве мог он уйти от дракона? Анкалагон словно бы даже нехотя протянул к нему пасть, чуть приоткрыл её быстрым и неуловимым движением — между белоснежных клыков мелькнули отсветы тёмного пламени, что плясало в утробе — и просто откусил половину. То, что лишь долю мгновения назад было эльфом, упало на пол, сияние тела померкло. Кровь лилась из откушенного по пояс туловища. Влажно поблёскивая в багровых всполохах, вывалились спутанные ленты кишок. Анкалагон довольно рыкнул, похрустывая крупными костями, и повернул голову к одному из двух оставшихся эльфов. От его пасти шёл дымок. К мертвечине, которая так и осталась валяться возле его могучей лапы, интерес был уже потерян. — Дракону надо разминаться — что душе, что телу. Пусть подчиняет волю следующего или ловит его. И то, и другое не займёт много времени. Мелькору даже не потребовалось делать знак рукой — хватило взгляда в сторону одного из орков, чтобы тот отпустил эльфа, толкнув его не по направлению к Анкалагону, а наоборот — от него. Дракон клацнул когтями по полу, поворачиваясь в сторону добычи, убегающей с воплем предсмертного ужаса. Движение его было всё таким же ленивым и вместе с тем исполненным своеобразного жуткого изящества. Слово «гнался» было бы неуместно для описания этого короткого броска — эльф просто исчез в отверстой пасти, в этот раз целиком. — Он восхитителен, не правда ли? Отрадно думать, что будет, когда я обрушу его на своих врагов. Из пасти Анкалагона падали, мягко шкварча, подпалённые кровавые ошмётки эльфийской плоти и куски хрящей и костей — грязно-тёмных, измаранных в крови. Последний из оставшихся пленников, тот, который ослабел менее прочих и из-за этого не мог ускользнуть в спасительные грёзы, помутился рассудком от того, что видел и слышал. Безумие безнадёжности придало ему сил вывернуться из лап орка и бежать, бежать... Куда? Дракон даже не стал гнаться. Текучим неуловимым движением струящейся тьмы он просто преградил дорогу беглецу и почти осторожно выдохнул на него струю огня. Первые два эльфа кричали перед лицом гибели дико, отчаянно — но их крики не шли ни в какое сравнение с воплем боли, исторгнутым третьим. — Пламя Анкалагона исполнено чёрного волшебства. Оно не только испепеляет, но и горит внутри жертвы, мучая её дольше, чем мог бы терзать обычный огонь. Кожа эльфа моментально потрескалась, плоть обуглилась и стала медленно распадаться. Волосы мгновенно занялись и сгорели, спёкшись у черепа короткими обугленными пеньками. На своё несчастье, пленник вдохнул драконий огонь во время крика, и теперь магическое пламя танцевало в его грудной клетке, сжигая его изнутри. Горели рёбра, чернея на фоне пламенного клубка пылающих лёгких и желудка. Огненной дырой выделялся рот — всё ещё разверстый, хотя крик уже отзвенел. Пламя отбушевало быстро. На оплавившихся камнях пола остались тонкие ветви рук и ног, высохшие от жара. Кое-где на костях виднелись присохшие мышцы и крошащиеся в труху, выгоревшие до угля мелкие кости. Там, где раньше было сердце эльфа, в обугленные остатки рёбер вплавилась золотая лужица — должно быть, медальон. Мелькор улавливал досаду орков, не заметивших эту цацку на пленнике. Видно, особенно дорогой памятью был медальон для эльфа, если тот сумел уберечь его от лап своих тюремщиков и умер с ним! Анкалагон потянулся — захрустели под лапами те кости, которые не сгорели до углей. Потом выгнулся привольным движением сытости и силы, высоко запрокинув голову, и удовлетворённо выплюнул тугую струю огня в зарешёченное небо. К вони сгоревшей плоти и палёного рога, стоявшим до этого в воздухе, примешался запах окалины от решётки. — Впечатлила тебя зверушка, а, мой чародей? — Благодарю вас за вашу благосклонность, позволившую мне насладиться столь внушающим трепет зрелищем, хозяин! Поистине, Анкалагон — прекраснейшее и могущественнейшее творение в череде ваших великих деяний! В свой следующий визит в Ангбанд я, с вашего позволения, осмотрю решётку, закрывающую ущелье, где вы содержите дракона, и продумаю, как укрепить и усовершенствовать её.