Врата Пламени

Пламя пришло внезапно и затопило мир. Маглор потом обмолвился, что ему дважды повезло: он не был в этот час на равнине Лотланна, он не спал. Потому гонцы и почтовые птицы были отправлены настолько вовремя, насколько возможно: шанс опередить пламя хотя бы на длину броска копья у них оставался. Впрочем, никого из этих гонцов Маглор после Браголлах не встречал, и лишь о двоих говорили ему впоследствии – был, успел, передал, не дожил. О ком-то и говорить было некому. Малые крепости Врат Маглора рассыпались редкой сетью по холмам, отделявшим Лотланн от Эстолада. При желании их можно было мысленно собрать в неколько тонких цепочек, но зачем? Для обороны этого участка, открытого почти настолько же, насколько открыта голая равнина, важнее было то, что крепости были действительно малыми и хорошо укрытыми, на манер застав западного Белерианда, и так же перекрывали почти все проходы меж холмами, куда мог просочиться хотя бы малый отряд. Почти. В отличие от западных горных троп, здесь заваливать проходы было нечем. Холмы покрывала мягкая плодородная почва степи, не знающей ни страха, ни засухи, ни тысячных стад, лишь кое-где проглядывали глинистые или сухо осыпающиеся щебнем склоны. Потому малым крепостям Врат Маглора не было дано приказа перекрыть пути и попытаться уцелеть. Только собственными щитами могли они загородить дорогу врагу, даже если враг этот для глаз и ушей представал неудержимым потоком, не знающим страха и неспособным остановиться. Но за полосой холмов был Эстолад, и где-то далеко, почти на самом юге, стояла Амон Эреб, и даже помыслить не было возможно о том, чтобы пропустить орков на эти незащищенные пространства, пока есть кому их не пропускать. Белолицый на запаленном коне ворвался в деревню, едва начинающую просыпаться, его глаза казались черными провалами, полными ужаса и гнева, а голос срывался и проседал хрипом. – Уходите! Фиримар, уходите! Север послал огонь и тварей, нам не продержаться долго! Уходите, скорее! Он кричал, поднимая на ноги даже глухих немощных стариков, когда-то мелодичный голос теперь заставлял двигаться и торопиться. Здесь мало знали о тварях Севера, орки почти не доходили до этих деревень, разве что немногие мужчины, обязавшиеся службой князю белолицых, рассказывали что-то, приходя на побывку. Но здесь никогда не видали и белолицего в таком гневе и страхе, да и зарево на севере, всполошившее собак и детей, видать, не примерещилось. Другое дело, что уходить людям было, по большому счету, некуда. Немолодой мужчина поднес всаднику воды, пока пара подростков обтирали пучками травы измученного коня. Им никто не приказывал, но они знали, что делать – "чумной гонец" с известием о надвигающейся хвори случился еще на памяти нынешних отцов и матерей, а уж вестовые попроще наезжали чуть не по нескольку раз в год. Белолицым привыкли верить. Мальчишки, закончив свое дело, метнулись по домам – собирать самое необходимое, а мужчина все стоял, дожидаясь, пока гонец напьется. Крупные капли стекали по подбородку и падали на кожаный нагрудник, легкий даже по меркам людей. Наконец – через несколько десятков ударов сердца – белолицый оторвался от чашки. – Ты хочешь спросить? – каркнул он. Он бездумно вертел в руках пустую посудину, и было видно, что пальцы у него подрагивают. Наверное, их деревня не первая на его пути. Точно не первая, вроде как он с западного края Эстолада на восток ехал. – Да, господин, – мужчина коротко, но уважительно поклонился. – Куда нам уходить? Идти быстро смогут не все. Да и телег у нас немного, только детей и старух взять... – На юг, – отозвался белолицый. – Так быстро, как можете. Бросайте все, кроме оружия. Дориат вас не впустит, его границы зачарованы, а к югу правят братья нашего князя, и им уже послана весть. Может быть, их войско успеет выйти навстречу тварям быстрее, чем твари догонят вас. Мужчина снова поклонился и растворился в суматохе. Несколько раз над толчеей взлетел его голос, кого направляющий, а кого и осаживающий. Гонец усмехнулся, осторожно поставил чашку наземь, потрепал коня по шее и в одно движение снова оказался верхом. – Что же, мой славный, давай-ка попробуем успеть еще немного... Коня звали Кэльрэ, он был аманских кровей, и он все понимал. Гонец знал это точно. А в холмах, носящих общее имя Врата Маглора, уже кипел бой. Орки напоминали деловитых муравьев – с таким упорством они лезли вперед, карабкались по склонам, цеплялись за кусты и края щитов. По ним не было нужды целиться особенно тщательно, даже слепой косорукий неумеха попал бы хоть в кого-нибудь в этом месиве, и потому лучшие лучники Ассэрвэ не тратили стрел на кипящую ниже по холму живую кашу. Они выцеливали стрелков, варгов и тех, кто казался орками изрядно крупнее прочих: эти твари звались болдогами и были у орчья за командиров. Ассэрвэ готов был поклясться, что болдоги – одетые в действительно хороший доспех, умные, почти неуязвимые – твари не орочьей породы. Но думать об этом было некогда. Другой заботой лучников были орки особо проворные – те, кто ухитрялся залезть выше большинства сражающихся или незамеченным подобраться со спины к кому-то из квэнди. Здесь важна была скорость, и первая же горсть минут боя заставила Ассэрвэ бросить на эту задачу самых стремительных и выдержанных: Майвиль, Динона, Лэйтэрин из нандор, Гвайроса-рудничного. Они успевали, пока еще успевали. Насколько это было возможно. Ассэрвэ боялся думать лишь о том мгновении, когда у них закончатся стрелы. Белолицые почти успели. Только две последние телеги скрылись под черной вопящей лавиной, да и с тех матери успели кое-кого похватать. Удар окованной палицы опрокинул Артада наземь, и атака перекатилась через него, но, конечно же, кто-то из тварей задержался, чтобы добить человека. Когда шея и грудь орка неожиданно проросли стрелами, Артад успел откатиться из-под падающего тела и только тогда понял, что плечо и ключица у него разбиты в мясо. Вот так просто, одним ударом. Рука, разумеется, не слушалась, в голове звенело, но как-то Артад сумел встать и перехватить топор левой. Ему нашлась еще работа в этом бою, слишком уж много было тварей. Все – и люди, и белолицые – успели потерять счет времени и мертвым, прежде чем черный поток иссяк. Только теперь Артад разрешил себе оглядеться и понять, много ли осталось от его деревни. Сколь ни удивительно – уцелело больше половины тех, кто шел пешком, и почти все, кого везли в телегах: как рассказали ему потом, белолицые разомкнули строй перед беженцами – и мгновенно сомкнули его, стоило проскочить последним. Это, конечно, не считая мужчин, попытавшихся закрыть собой матерей и детей прежде, чем долетели стрелы белолицых. Поодаль уже горели костры, и первый же из выживших спасителей, увидавший бессильно висящую руку Артада, молча подтолкнул его к тем кострам и передал высокой женщине с длинными косами и очень темными глазами. Артад украдкой сложил пальцы здоровой руки в знак, отвращающий злое колдовство, и женщина усмехнулась – заметила. – Я не ворожея, – проговорила она, непривычно раскатывая звуки. – Я лекарь. Я сейчас сделаю так, чтобы не было больно, и соберу лубок, а всерьез твое плечо будет лечить другой, в крепости. Прости, рубашку придется разрезать. Сядь, пожалуйста. Артад послушно сел и неловко пожал здоровым плечом: было бы за что прощать, от той рубашки и так одни заскорузлые клочья остались. Женщина тем временем обернулась, взяла откуда-то из-за спины нож и флягу и занялась сперва остатками одежды, а после и раной. – Спасибо, белолицая. Буду должен, – проговорил человек. Она снова усмехнулась: – Ты не должен. Я сюда пришла делать эту работу. Только скажи, почему – белолицая? Странно, подумал Артад, таких простых вещей не понимает. Или она людей прежде не видела? Впрочем, может, и не видела, он вот бессмертных женщин тоже еще не встречал. – Люди от солнца быстро лицом темнеют, – ответил он, немного подумав и подобрав слова. – Десять лет, двадцать – мы как мореное дерево, как земля. А вы живете дольше, чем реки текут, а все равно белые, как лен на свадебной постели... Лубок, наложенный белолицей, схватывал плечо намертво, но отчего-то не причинял ни боли, ни неудобства. Лекарка даже пообещала, что Артад снова сможет владеть рукой, когда его полечит лекарь-чародей в крепости, но человек не слишком-то ей верил: вдруг колдовство белолицых не годится для смертных? Он дошагал до своих, уверился, что несколько парней, раненых легче других, встали в дозор, и уснул под негромкое горестное пение женщин. Женщины народа Мараха знали свой долг и обязанность. Они разложили костры чуть в стороне от воинов белолицых, отыскали, в чем согреть воды, обиходили раненых, как-то сумели накормить детей остатками дорожного припаса. А потом они подвязали волосы и отправились к полю боя: собирать мертвых. Все, кто мог стоять на ногах и не был еще старухой. Первыми шли те, чьи родичи были на двух погибших телегах. Они не обращали внимания, но несколько белолицых, снаряженных для боя, следовали за ними в уважительном отдалении. Насколько мало осталось до Химринга, Маглор осознал, когда кто-то протянул ему руку, помогая забраться на круп позади себя: его отряд весь был пешим. Насколько он устал – не осознал вообще. Мир вокруг казался запредельно четким и звонким с самого оставления крепости, когда в проломе стены его сбили с ног, и шлем промялся до полной негодности. Кто-то из дружины отыскал ему другой на замену, с назатыльником из кожаных пластин, но через какое-то время был потерян и этот. К химрингским холмам пришлось прорубаться в самом прямом смысле слова, и все, кроме боя, начинало уже ускользать. В следующий миг – или так показалось – Маглор обнаружил себя уже во дворе крепости, и брат шел ему навстречу: вот их разделяет пять шагов, четыре, три... Маглор стряхнул рукавицу и попытался снять шлем, и только тогда вспомнил, что шлема давно нет. Или недавно. Он провел рукой по лбу, удивился, ощутив под пальцами мокрое, поморгал и сказал наконец: – Я потерял Врата. Орки заняли Эстолад. Все, кто уцелел, пришли со мной. Маэдрос ничего не ответил, только обнял брата. Ощутил, как тот внезапно обмяк, и даже успел встревожиться. А мгновением позже с удивлением понял, что Маглор – спит.