Les Arcanes. It's Okay, It's Love

Каждый может полюбить кого угодно и предпочесть его кому угодно. Айрис Мёрдок

Энлею шесть, и он обожает магов и фокусников. Лу Хань приглашает одного хитроглазого бету-прорицателя, который умеет перемещать предметы взглядом и доставать из шляпы цветных кроликов и слишком болтливого попугая. Сехун поглядывает на мага из своего уголочка. Кролики ему нравятся, а вот птичка слишком громкая. Он старается не слушать ее болтовню, но когда она принимается за пошлые анекдоты, сделать это становится невозможно. Сехун смеется со всеми, едва не проливает на новые брюки гранатовый сок и локтем заезжает Тао в живот. Тао в отместку щипает его за бок и забирает стакан. Исин смеется с них и поправляет на сыне рубашку. Вытирает запачканный кремом рот измятой салфеткой и бросает ее на свою тарелку. Сехун смотрит на них и невольно улыбается. Ладонями упирается в колени и оборачивается к Тао. Тот ловит его взгляд и вопросительно приподнимает бровь. — Ты знаешь, — одними губами говорит Сехун. Тао делает недоуменное лицо, но Сехун знает, что он все понял, просто в очередной раз избегает этой темы. Они женаты два года и пока «не готовы» заводить детей. Сехуну не нравится это определение — это же не щенок! — но Тао считает именно так. Очень дорогой щенок, на которого придется пахать, как минимум, восемнадцать лет. Они не готовы, повторяет он, когда Сехун загоняет его в угол. Возможно, соглашается Сехун, но все в нем кричит обратное. Он вздыхает и обводит комнату рассеянным взглядом. Вечер затягивается, и Сехун хочет домой, но Исин и Хань — его друзья, да и встречаются они не так часто, чтобы можно было ускользнуть до окончания праздника. Сехун думает об этом и вздрагивает, когда понимает, что на него смотрят. Джонин сидит в противоположном конце комнаты, с родителями Исина. Они что-то ему говорят, он улыбается и кивает в ответ, а сам смотрит на Сехуна. У того по рукам бегут мурашки, а желудок переворачивается. Сехун облизывает губы и опускает глаза в пол. Сжимает колени сильнее, и чувствует, как взгляд Джонина соскальзывает с его лица на шею, а затем, по плечу, — на грудь. Сердце содрогается; делается больно и очень жарко. Сехун хочет закрыть глаза и застонать так громко, как только может, но знает, что нельзя. Он сильнее этой слабости, повторяет он про себя и снова облизывается. Губы сухие, а сердце перебралось в горло и колотится так сильно, что нечем дышать. Сехун сглатывает слюну и поднимает глаза на Тао. Нужно отвлечься, знает он, иначе сойдет с ума. Джонин всегда лишь смотрит, но от этого не легче. Потому что Сехун хочет не только смотреть, а это неправильно и очень-очень плохо. Это яд, и он убивает: медленно, растворяя в себе волю. Сехун сжимает ее остатки в кулаке и поднимает голову. Ловит взгляд Тао и улыбается. Тот улыбается в ответ, но растерянной, недоуменной улыбкой. Сехун качает головой и встает. — Пойду, фокусы посмотрю, — говорит он и ждет, когда Тао кивнет. Маг расселся посреди комнаты на подушках, которые сняли с дивана. Перед ним, на ковре, лежат карты, рубашками вверх. Один из малышей помладше, Мингли, тыкает в одну из них толстым пальцем; маг ловко ее подхватывает и показывает мальчику. — Запомнил? — говорит он, и Мингли кивает. Челка падает на блестящие глаза, и малыш трясет головой, чтобы ее убрать. Сехун пробирается в центр круга и садится на пол рядом с Мингли. Маг бросает на него быстрый взгляд и кладет карту на одну из лежащих на полу. На нее опускает половину колоды, которую держит в левой руке, тут же их поднимает и кладет на ту часть карт, что лежит в правой руке. Тасует и раскладывает по одной карте в три стопки. Фокус простой, и Сехун понимает его принцип, но малыш визжит от радости и хлопает в ладоши, когда маг «угадывает» его карту. Он проделывает еще несколько трюков, и дети идут есть мороженое. Маг достает из складок цветастого пончо мешочек из темно-синего бархата, распускает тесемки и вынимает новую колоду. На этот раз карты гадальные. Рубашка черная с золотым узором, края закругленные. Выглядит колода новой. Кое-кто из гостей подсаживается к Сехуну. Исин тоже подходит и опускается на пол у него за спиной. Кладет подбородок на плечо и фыркает, сдувая волосы, которые лезут в лицо. Сехун поглядывает на него краем глаз и улыбается. Никто из людей, которых он знает, не смог бы удержать улыбку, глядя на Исина. Исин видит это и улыбается в ответ. Под глазами пролегают морщинки, которые становятся глубже каждый раз, когда он это делает. Улыбается он по-настоящему— и губами, и глазами, — и это, пожалуй, нравится Сехуну больше всего. — Кто хочет погадать на судьбу? — спрашивает маг, и в воздух поднимается лес рук. Сехун не удивляется: ни один омега не упустит возможность бесплатно заглянуть в будущее. Сам он не определился, верить в это или нет, но ему интересно, а это главное. — Мне! Я первый поднял руку! — вперед выдвигается Чанёль. На голову выше остальных омег, он выглядит несуразным и до ужаса глупым, хотя на деле имеет диплом магистра в области нанотехнологий. Что, считает Сехун, для омеги — огромное достижение. Особенно, для рыжего и ушастого. Маг просит подуть на колоду, а затем выкидывает карту. Она покажет, как будут развиваться события в ближайшие полгода. Чанёлю выпадает Солнце. Маг дает ее толкование, и омега сияет ярче любой звезды. Вперед выдвигается еще двое гостей, и прорицатель предсказывает их судьбу. Сехун закусывает губу, слушая, что он говорит, и все поглядывает на колоду. Ему страшновато, но хочется, и это желание пересиливает остальные. Как только место перед магом освобождается, Сехун продвигается вперед и заглядывает в темные, подведенные пепельно-черным карандашом глаза. Прорицатель улыбается уголками рта, словно знает о Сехуне нечто особенное, и просит подуть на колоду. Сехун наклоняется и выдыхает на карты. Маг улыбается шире, но это длится лишь секунду, а затем он выбрасывает карту. Сехун опускает на нее глаза. Карта лежит к нему лицом. На ней изображена египетская богиня, восседающая на коричневом кубке. Ее рубленый профиль освещает ярко-оранжевое солнце, чей диск напоминает шестеренку механических часов. В руках богини — коршун, а под босыми ступнями — серебряный месяц. В углу, на зеленом фоне, символ Венеры или Тельца — Сехун не может разобрать. Второе ему ближе, потому что это зодиакальный знак Тао. Сехун невольно оборачивается и смотрит на мужа, но тот болтает с Лу Ханем и на происходящее в центре комнаты внимания не обращает. Сехун вздыхает и возвращается к предсказателю. Выражение, застывшее на его лице, ему не нравится. — Это Исида, — говорит маг и касается карты указательным пальцем, — богиня плодородия, материнства, любви и здоровья. Покровительница путешественников, юношей и детей. Это хорошая карта, но, — он поднимает глаза на Сехуна, — не в перевернутом значении. Тебя ждут испытания. В ближайшем будущем предстоит выбор. Ты будешь колебаться, не зная, на что решиться. Тобой будут руководить эгоизм и запретное влечение. Духовному ты предпочтешь плотское. Сехун судорожно выдыхает и моргает; глаза печет и щиплет. Он трет их, разрывая зрительную связь с прорицателем. Тот забирает карту и кладет ее на место. — Берегись своих желаний. Вселенная любит выворачивать все наизнанку, и вместо того, чтобы давать, забирает. Сехун замирает. Сглатывает плотный противный комок, но он не проходит дальше гланд. Горло сводит судорогой, и Сехун массажирует его, пытаясь расслабить мышцы. — Еще кто-то хочет узнать, что его ждет? — спрашивает маг и переводит взгляд на гостей. Сехун отползает к Исину. Тот смотрит на него с ободряющей улыбкой и шепчет на ухо: — Не обращай внимания: он шарлатан. Я знаю трех омег, которым он гадал на любовь. Ни у одного не сбылось. Сехун кивает и выдавливает из себя улыбку. Пожалуй, выпади ему что-то другое, он бы не обратил внимания, но слова прорицателя слишком точно отразили творящееся в его душе. Подобное сложно списать на совпадение. Не тогда, когда оно теплое и живое. Дышит, ходит, говорит. Когда смотрит на него и этим заставляет умирать сотню раз за секунду. Сехун прикрывает глаза и заставляет себя поверить Исину. Он надеется, что исключения из этого правила не будет. Должно быть, делает он это плохо, потому что предсказание начинает сбываться. Проходит три недели, и Лу Хань предлагает провести выходные в доме его деда. Живет старик разве что не отшельником, но гостей любит. Домик находится в небольшом селе, которое удачно потерялось среди холмов, у излучины речушки, в которой, по словам Лу Ханя, водится рыба. Тао говорит, что никогда не рыбачил, но очень хочет попробовать, и Сехун понимает, что при всем нежелании ехать ему придется. Компания собирается небольшая, и с одной стороны это неплохо, но с другой — Джонин тоже приезжает, а это совсем другой разговор. Сехун не знает, что чувствует. Сердце бьется слишком быстро, ладони потеют, а внутри все холодеет, сжимается и переворачивается. Сехун теребит шнур от наушников и то и дело теряет нить разговора. Во рту пересыхает, голос хрипит и ломается, и Лу Хань спрашивает, все ли в порядке? Сехун кивает и опускает голову ниже. Старик встречает их с распростертыми объятиями. В прямом смысле этого слова. Мять костлявые бока Сехуна ему явно нравится, и он делает это минуты три, если не больше. Лу Хань зажимает рот кулаком, чтобы не ржать; Исин пихает его в бок локтем и тут же отвлекается на Лу-младшего. Тот успел найти камень подозрительного вида и теперь пробует его на зуб. В такие мгновения он до безумия похож на Исина, и Сехун умиляется, забыв о том, что его зажимает альфа не первой молодости. — Эй, полегче, дед, — Тао подоспевает вовремя и разве что не силой выдирает Сехуна из старческих рук. Дед ухмыляется и незаметно ото всех подмигивает Сехуну. Тот закатывает глаза и отворачивается к Тао, чтобы спрятать улыбку в складках его рубашки. Прижимается к нему покрепче и смотрит за его плечо. Делает он это не вовремя: мимо проходит Джонин. Их взгляды встречаются, и Сехун вздрагивает всем телом. Тао обнимает его сильнее, и это очень кстати, потому что колени превращаются в воду. Сехун заставляет себя не смотреть вслед Джонину и носом утыкается в шею Тао. Вдыхает его запах и закрывает глаза. Его рвет на части, и это худшее, что случалось в его жизни. Они проходят в дом. Старик показывает комнаты. Их всего три, не считая огромной, в деревенском стиле, кухни и гостиной, заставленной мебелью ручной работы. Сехун и Тао селятся в одной комнате с Чанёлем и Ифанем. Чанёль радуется этому как ребенок, чего не скажешь о его муже. Ифань не скрывает, что ему не по душе такое соседство, но поселить их больше не с кем: у Лу малыш, а старик спит один и точка — это, черт возьми, его дом! Джонин забивает диван в гостиной, и Сехун надеется, что среди ночи ему не захочется в туалет. Оказаться с альфой наедине слишком… соблазнительно. Испытания начинаются раньше, чем Сехун рассчитывал. После обеда старик предлагает пойти на речку: посмотреть рыбные места. Сехун, которого от долгой поездки и двух стаканов вина клонит в сон, предпочитает компанию одеяла и подушки, о чем и говорит заплетающимся языком. Исин отправляет его в комнату. Сехун заваливается спать, но уже через час просыпается. В не зашторенное окно светит заходящее солнце. Сехун из тех людей, что никогда не уснут на закате, поэтому решает немного осмотреться. Он встает с кровати, подходит к двери и слышит детский смех. Должно быть, Исин с Энлеем оказались не такими ярыми поклонниками рыбалки, как их отец и дед. Сехун никогда в жизни так не заблуждался. Он толкает дверь и под ее протяжный скрип выходит в гостиную. Ноги прирастают к полу как только взгляд натыкается на Джонина. Он играет с Энлеем в солдатиков и, судя по недовольному выражению лица, проигрывает. Энлей издает звук, напоминающий взрывающуюся в микроволновке кукурузу; его дивизия идет в наступление. Сехун судорожно выдыхает и сжимает кулаки. Ладони мокрые и горячие, в кончиках пальцев ощутимо пульсирует. Джонин открывается от игры и поднимает голову. Смотрит на Сехуна. Оба молчат. Сехун хочет и не может отвести взгляд; хочет — должен! — но не знает, не помнит, как дышать. Сердце стучит так громко, что его удары эхом разносятся по комнате. Джонин медленно моргает. Наваждение не спадает. Сехун вдыхает — толчками, рывками, словно глотает горькую воду — и открывает рот, чтобы спросить, что угодно спросить, лишь бы нарушить молчание, которое нельзя назвать даже неловким. Оно опасное, оно ранит, оно причиняет боль, и Сехун в ней растворяется, потому что с каждой секундой она становится лишь приятнее. Им на помощь приходит Энлей. — Бах! — кричит он, и батальоны Джонина падают на ковер, поверженные противником. Джонин вздрагивает и переводит взгляд на малыша. — Проиграл, — говорит Энлей, и Джонин улыбается ему. В этой улыбке слишком много того, что Сехун чувствует в себе. Он сильнее стискивает кулаки и делает шаг вперед. — Во что играете? — спрашивает негромко; голос хрипит. — В войну, — Энлей хватает солдатика и поднимает его над головой. — Но тебе с нами нельзя: война не для омег. — Почему это? — Сехун удивленно вскидывает брови и подходит ближе. Подтягивает штаны и садится на корточки. Берет из груды поверженных воинов пехотинца в грубой каске и вертит в руках, рассматривая его со всех сторон. — Война для альф. Омеги должны ждать их дома и воспитывать детей. — Это кто тебе такое сказал? — Дядя Фань. — Ах, дядя Фань, — Сехун поджимает губы и бросает солдатика к остальным. Садится на пол и подвигается поближе. Коленом задевает колено Джонина, и это словно гребаный удар током. Сехун замирает, и Джонин делает то же самое. Смотрит на него, и Сехун понимает, что он слишком близко. Сердце бьется еще быстрее, если такое вообще возможно, и по телу бегут мурашки. Энлей сгребает всех воинов в охапку и говорит: — Будешь полевым врачом. Сехун не сразу понимает, что он обращается к нему, поэтому малыш хлопает его по колену ладошкой, привлекая внимание к себе. — Будешь лечить раненых. Воевать мы тебе не дадим. Да, Джонин? — А? — Джонин смотрит на малыша потерянно. Энлей надувается и, сунув руки под мышки, смотрит на него грозным взглядом. — Вы меня не слушаете. — Прости. Да, ты прав, мы не дадим Сехуну воевать. Он будет лечить наших раненых. — Ты согласен с Ифанем? — Сехун смотрит на Джонина пристально. Тот отвечает ему таким же взглядом и говорит: — Нет. Я не хочу, чтобы ты воевал. Даже — с пластмассовым врагом. Дыхание сбивается, и Джонин это явно замечает. Сехуну все равно: они оба знают правду. — Энлей, распредели солдат по батальонам, а мы с Сехуном на секунду отойдем. Объясню ему… его обязанности, — к концу фразы голос ломается. Джонин сглатывает слюну и поднимается с пола. Одергивает брюки и смотрит на малыша. Энлей кивает так, словно делает им одолжение, и принимается за павшее войско. Сехун идет за Джонином на кухню. Дверь они оставляют приоткрытой, чтобы видеть Энлея. Сехун встает у стола, опирается на него задом и смотрит на Джонина. — Ты понимаешь, что так нельзя? — спрашивает тот. Говорит он шепотом, и в голосе его слишком много чувств, которыми Сехун готов исписать свои тело и душу вдоль и поперек. — Мы ничего не делаем, — говорит он. — Неправда. Мы уже. И это неправильно. — Думаешь, я не знаю? — Думаю, ты не понимаешь, к чему это может привести. Сехун смотрит на него и задыхается. Он готов разреветься, и только взгляд Джонина, нечто на дне его зрачков, не дает этого сделать. — Ты принадлежишь Тао. И пока это так, я ничего… не стану делать. Я не хочу быть тем, другим, понимаешь? Сехун ничего не понимает. Каждое слово вырывает из его сердца по куску. Он моргает, силясь вызвать слезы. Выплакаться — неплохое средство от боли, но у него ничерта не получается. Он сглатывает пресный комок и, оттолкнувшись от стола, шагает к Джонину. Губы у него сухие и горячие, а дыхание такое же тяжелое и частое, как и у Сехуна. Сехун целует его, и Джонин на миг застывает. Должно быть, от удивления открывает рот, и это все, что Сехуну нужно. Он целует его напористее, глубже, и Джонин отмирает. Ладонями проводит по его рукам, сжимает плечи. Поднимается к шее и горячо выдыхает в рот. Обхватывает лицо ладонями и с тихим «ох, господи» отстраняется. — Нет, Сехун, — шепчет, не поднимая глаз от его губ, и облизывается. Сехун не чувствует ног, а руки дрожат. Желудок сжимается и переворачивается. В голове туман, а на кончике языка одно слово — «пожалуйста». Миллион непроизнесенных раз. Мольба, унизительная настолько, что Сехуну самому от нее мерзко. — Я против измен, — Джонин отступает на шаг и отнимает руки от лица Сехуна. — Я не буду тем, кто разрушит твою жизнь. Сехун смотрит на него и все еще не находит слов, да это и неважно. Ни одно из них не изменит решения Джонина. Сехун видит это по его глазам. Он из тех людей, которые не изменяют себе и своим принципам, как бы больно от этого ни было. — Я постараюсь исчезнуть из твоей жизни, но это сложно, потому что Лу Хань и Исин, и… малыш, поэтому… Я сделаю все, что… — на секунду его лицо болезненно искривляется, — от меня зависит, но ты тоже должен сделать то, что… обязался делать, когда выходил за Тао замуж. Сехун слушает его с глупо открытым ртом и ничего не может поделать. Он цепенеет, и единственное, на что еще способен, — дышать. Через раз и словно дымом, но это лучше, чем не дышать совсем. — Энлей не обидится, если ты не захочешь играть с нами, — Джонин отступает к двери. — Я люблю тебя. Джонин зажмуривается и стискивает кулаки. Бесшумно выдыхает и быстрым шагом выходит из комнаты. Сехун закрывает глаза и теряется в ударах собственного сердца. Ему не приходится искать причину, чтобы не выходить из комнаты все выходные. Голова тяжелая, а в груди липко и холодно от того мерзостного чувства, которое выплевывает из себя сердце. Кажется, что душу изнасиловали, а затем хорошенько на нее помочились. Сехун лежит поверх покрывала и сжимает край подушки ледяными пальцами. Исин присаживается на край кровати и гладит Сехуна по волосам. — Принести поесть, котенок? — спрашивает он тихонько, и Сехун отрицательно качает головой. Он ничего не хочет. Разве что умереть, но Исин вряд ли согласится достать ему цианид. — Совсем плохо? Сехун громко сглатывает и прикрывает глаза. — Пройдет, — говорит он. Он очень на это надеется. Это не проходит. С каждым днем становится лишь хуже. Джонин выполняет обещание и исчезает из жизни Сехуна. Тот должен радоваться, но не может. Он дышать не может, что уж говорить о чем-то другом? Сехун тает на глазах. Тао замечает это и заставляет его показаться врачу. Терапевт отправляет его к психиатру. У Сехуна неврастения, и она прогрессирует. Он глотает таблетки пригоршнями, но от них становится лишь горше. Яд разливается по венам, проникает в клетки и меняет химический состав мозга. Просыпаясь по утрам, Сехун все реже чувствует себя человеком. Тело истощается, сердце подхватывает тахикардию. Она как насморк по сравнению с тем, что творится в голове. Подниматься с кровати превращается в пытку. Сехун сдается и превращается в овощ. Он спит по восемнадцать часов в сутки, а если не спит, то плачет. Тао записывает его к психологу, но Сехун не хочет ни с кем говорить. Он знает причину своей болезни и то, что только она может его вылечить. Тао не сдается, и врач приходит к ним домой. Первые два сеанса Сехун пялится в потолок, игнорируя присутствие в комнате другого человека, но на третий раз не выдерживает и просит его уйти. Психолог не уходит, и через десять минут Сехун выливает на него все то дерьмо, что скопилось в нем за последний год. Психолог советует ему поговорить с Тао. Сехун знает, что не сможет. Если бы это было так просто, он бы давно это сделал. После десятого сеанса становится легче. Выговориться оказывается не так и плохо. Сехун чувствует в себе способность снова что-то делать и медленно, шаг за шагом, возвращается к прежней жизни. Конечно, это громкое слово — прежней она уже не будет никогда. Это понимает и Тао. Он не идиот и знает, что одна из причин сехуновской болезни — их брак. Он изначально не был образцовым. Слишком рано поженились, слишком по любви. Чувства — связующий раствор — тают, и семья разваливается. Когда в город возвращается Джексон, Сехун уже знает, что делать. Он думает, что знает. Ему хочется верить, что это что-то изменит. Хотя бы одну точку над «i» он поставит. Джексон удивляется, когда Сехун звонит ему и предлагает встретиться. Они оба помнят, чем закончилась последняя их встреча: Сехун сказал, что не хочет его знать. Теперь он знает, как это больно — слышать подобное в ответ на «я люблю тебя». Джексон удивляется еще больше, когда оказывается в постели с Сехуном. Тому хочется рыдать, но получается лишь стонать и шептать какой-то неразборчивый бред. Он закрывает глаза и думает о Джонине. Он хочет, чтобы это были его руки, его губы, его горячее дыхание на шее. Хочет кричать его имя и задыхаться запахом его кожи. Он хочет его больше, чем дышать. Он хочет его, и поэтому делает все, как нужно. На теле остаются следы, а дым сигарет, которые курит после секса Джексон, путается в волосах. Сехун смотрит в потолок гостиничного номера, на тени, которые отбрасывают его руки. Они длинные и несуразные, пепельно-серые, как его душа. Он чувствует себя грязным и пустым. Внутри холодно и мерзко, а во рту привкус раскаяния. Сехун закрывает глаза, а Джексон целует его в щеку табачными губами. Тао тоже курит, отчего их поцелуи кажутся одинаковыми. У Джонина же губы мягкие и сладкие, и это совсем не то. Это восхитительно, и Сехун закусывает язык, чтобы не застонать. Он мысленно касается лица Джонина и кричит в себя «люблю» столько раз, сколько выдерживает сердце. Тао хватает одного взгляда на Сехуна, чтобы все понять. — Кто? — спрашивает он с горькой улыбкой и опускает голову. Расстегивает ремень на часах, снимает их и кладет на прикроватный столик, к бесконечным пузырькам с лекарствами Сехуна. — Неважно, — отвечает Сехун, прижимает руку к губам и считает до трех. Это сложнее, чем он думал. Это больнее, чем могло показаться. Это ломает то хрупкое равновесие, что выстроили в нем химия и беседы с терапевтом. — Для меня важно, — Тао садится на кровать. На Сехуна он не смотрит, и тот может понять, почему. Он бы тоже не смог. — Я хочу… побыть один. — То есть, расстаться? Сехун облизывает губы, но ответить не может. Дергает плечами, но Тао на него не смотрит и не может увидеть его отчаянно-неловкое «не знаю, ничего, черт возьми, не знаю!» — Я дам тебе развод, если это… то, чего ты хочешь. — Я… — Сехун сглатывает слюну, — не знаю, чего хочу. Я, правда, не знаю… — Слезы подкатывают к горлу, сжимают его, убивая конец фразы. Сехун теряется в чувствах и желаниях, он уже ни в чем не уверен. Секунду назад он хотел уйти, а сейчас — рыдать навзрыд и вымаливать у Тао прощения. — Я люблю тебя, — шепчет он вконец обессиленным голосом и опускается на корточки. Он не понимает, зачем говорит это, потому что это не та правда, совсем не та. Но ложью это тоже нельзя назвать, и Сехун путается окончательно. — Только есть «но», чьего имени ты назвать не хочешь. — Он не имеет к этому отношения. Он даже не знает, — Сехун прижимает ладонь к груди и рыдает: сухо, толчками, как будто выплевывает из себя окурки воздуха. Тао переводит взгляд на него. — Сехун, — говорит он и замолкает. Сехун зажимает рот ладонью и зажмуривается до рези в глазах. — Это все болезнь, — шепчет Тао и встает с кровати. Сехун понимает это, потому что матрац скрипит, а затем воздух наполняется тихими, родными шагами. Сехун не уверен, что сможет без них жить, но он вообще ни в чем не уверен. Больше нет. Тао присаживается рядом с ним и обнимает за плечи. Носом утыкается в его затылок и греет теплом своего дыхания, успокаивает понимаем и любовью. Сехун чувствует себя уродом. Он рушит жизни как карточные домики, и вдруг осознает, что провидец был прав. Исида пришла в его дом и забрала все, что у него было, во имя жалкого, низкого, эгоистичного желания получить то, что ему не принадлежит. Тао узнает, что это был Джексон. Тот сам рассказывает. Они говорят в гостиной, а Сехун рыдает, запершись в ванной. Он не хочет видеть любовника, не хочет, чтобы он говорил с Тао, рассказывал ему о том, чего на самом деле не было. Он не хочет Джексона в своей жизни. Никогда не хотел. Но тот поверил в обратное. Снова. Сехун завирается. Сехун ошибается. Сехун ненавидит себя и делает последний шаг в пропасть. После того, как Джексон уходит, а Тао отключается от реальности с помощью виски и тупой комедии, Сехун надевает куртку и выходит из дома. На метро добирается до пригорода и там, среди узких, но светлых улиц находит ту, по которой ходил лишь раз. Он помнит, что Джонин живет у парка. Сейчас он черный и предзимне-одинокий. На часах полседьмого, солнце давно село, но небо на западе еще розовеет. Сехун поднимается на четвертый этаж и звонит в поцарапанный звонок. Джонин открывает через полминуты. Наверное, в его привычку не входит смотреть в глазок, потому что он отступает, оторопевший, от двери, когда видит Сехуна. Ему нужно не меньше минуты, чтобы прийти в себя и пригласить его войти. Сехун не знает, что говорить, и надеется, что Джонин начнет разговор сам. Этого не происходит. Он смотрит на Сехуна наполовину сонными, наполовину испуганными глазами, дергает край футболки и явно не знает, что сказать. Сехун собирается с силами, выдыхает и говорит: — Мы с Тао разводимся. Джонин снова застывает и, кажется, даже не дышит. Смотрит на Сехуна, словно мысли его пытается прочесть, а потом неловко, еще неуверенно улыбается: — Ты… ты с ним поговорил? Сказал ему… — Нет, — Сехун знает, что надолго его не хватит. Его душат слезы. Он знает, что правда Джонину не понравится. — Что случилось? — улыбка умирает, так и не родившись. — Тебе это не понравится… — Что ты сделал? — Джонин говорит резко и смотрит так же. — Я… изменил ему. — Что? — Изменил. — Еще раз. Сехун не может. Челюсти сводит судорогой, и он кусает губы, чтобы не разреветься, не сорваться на крик, не упасть на колени и не умолять его понять. Простить, если это понадобится. Но что-то — должно быть, взгляд Джонина — говорит, что он не поймет и не простит, что бы Сехун ни сказал. — Тебе лучше уйти, — говорит Джонин холодно и нетвердым шагом проходит к двери, чтобы ее открыть. Сехун зажмуривается и трет висок. Он так отчаянно борется с истерикой, что от этого раскалывается голова. Он сжимает губы и спиной отходит назад. Разворачивается и, не глядя на Джонина, — иначе умрет — уходит. Он держится всю дорогу домой. Тао уснул перед телевизором. Сехун не рискует его выключить — вдруг проснется? — и идет в ванную. Теперь это его излюбленное место в квартире. Там холодно, безжизненно и вода. Она смывает боль и отчаяние, и какое-то время Сехун может дышать свободно. Вода сильнее слез. Вода сильнее Сехуна. Время не лечит, а жизнь разваливается на куски. Они настолько мелкие, что их не склеить, да Сехун и не пытается. Он снова опускается на самое дно, а затем, решив, что этого недостаточно, — отправляется в ад. Директор заставляет взять отпуск, но за месяц в пустой квартире, наедине с безликими тенями и гнетущим постоянством мыслей, Сехун окончательно сходит с ума. На работу он не возвращается. О том, что его уволили, узнает от Исина. Он приходит под вечер, в один из тех дней, когда Сехун удосуживается открыть шторы и впустить в комнату немного солнца. Оно блеклое, по-зимнему холодное. Смотреть на него не больно, и Сехун пять минут пялится в небо, на белый, похожий на тарелку, диск. Пепельные облака растекаются от одного края оконной рамы к другому. Ветер качает верхушки черных деревьев. Исин звонит в дверь, но Сехун не открывает, и тогда он отпирает замок ключом, который ему дал Тао. Он молча убирает в квартире, выносит мусор и моет посуду. Ставит кофе и готовит завтрак из того съестного, что еще осталось в холодильнике. Должно быть, кое-что он слышал от Тао, но тот не знает всей правды, а Сехун еще не решил, хочет ли делиться ею с другом. — Как Энлей? — спрашивает он, чтобы избежать неприятной для него темы. — Родители Ханя забрали его к себе на выходные. — Какой сегодня день недели? — Сехун трет горло: оно побаливает последнюю пару дней. В доме нет ни одной таблетки, которая бы лечила не голову, и с простудой приходится бороться единственным доступным способом — плюнув на нее. — Пятница. Сехун, что происходит? — Исин поднимает голову и смотрит на Сехуна тем взглядом, от которого становится неловко даже отъявленному бесстыднику. — Ничего. — Неужели? Тебя уволили. — Да? — Да. Твой начальник позвонил Тао, а тот — мне. Ты должен был выйти на работу две недели назад. Сехун жует губу и понимает, что ему плевать. Он бы все равно не смог работать в таком состоянии. — Сехун, поговори со мной. — Не хочу. — Я твой друг… — Знаю. Поэтому не хочу. Уже говорил. И с психологами, и с психиатрами, и… и… — с Джонином, хочет добавить он, но сдерживается. — Это хорошо, но… они тебя не знают, они тебя не любят. Им все равно, вылечишься ты или нет. А мне не все равно. Мне больно, слышишь? Я не могу смотреть, как ты страдаешь. Как Тао страдает! Как… он страдает. Сехун вскидывает голову и смотрит на Исина. — Он? — Да, Сехун. Я не дурак и могу сложить два и два. — Он не хочет меня видеть. — Возможно. Но для этого должна быть причина. Серьезная. Что ты сделал? — Я? — Сехун усмехается. — Я сделал то… что он просил меня не делать. Я изменил им, слышишь? Обоим. — То есть изменил? Ты… — Исин мотает головой, чтобы переварить услышанное и собраться с мыслями, — ты изменил Тао… не с Джонином? — Именно. — Зачем ты это сделал? Господи, Сехун… — Исин шагает вперед, но останавливается, когда Сехун выставляет перед собой руку, предупреждая, чтобы не приближался. — Я не знаю, слышишь? Я сделал глупость и уже за нее расплачиваюсь, поэтому… не нужно читать мне нотации. Это ничего не изменит. Я уже в аду и не хочу, чтобы еще и ты… не хочу, не надо, — Сехун плачет, но понимает это, когда слезы попадают в рот. — Карты сказали правду. Понимаешь? Все, что… говорил провидец, все сбылось. Я… я просто… ничтожество. Поэтому… пожалуйста, уходи и… дай мне умереть. — Немедленно забери свои слова назад! — Исин срывается на крик. Сехун никогда не слышал, чтобы он повышал голос, но теперь он кричит ему в лицо, и в его голосе столько боли и злости, что это пугает. — Не смей, никогда не смей говорить такое. И думать об этом не смей! Все ошибаются. Джонин тоже неправ. Если бы он тебя любил, то понял, почему ты так поступил. — Он понял, — шепчет Сехун. Он не должен, но не может его не защищать. — Он… он просил меня не разрушать… свою жизнь, а я не послушал. Я повел себя как эгоист. Я думал только о себе. Я… я использовал человека, который меня любит, чтобы… чтобы добиться развода. Чтобы Джонин не чувствовал себя виноватым… за все это. Понимаешь? Я ужасный человек, Исин, ужасный! — Сехун затыкает рот кулаком и глухо рыдает, сотрясаясь всем телом. Он хочет, чтобы кто-то пришел и сказал, что он неправ, что все, им сделанное, имеет смысл. Что он еще будет счастлив. Что… Джонин его любит. Что все поймет и простит, и этот кошмар наконец-то кончится. — Я просто хочу быть счастливым. Просто хочу… немножко… счастья. Исин оказывается рядом. Обнимает Сехуна крепко, гладит по голове, а сам плачет громче, чем он. — Дай ему время. Если он тебя действительно любит, то… вернется, а не вернется, значит, не твой человек. Не требуй от него того, чего он дать тебе не может. Сехун кивает и носом утыкается Исину в висок. Он даст Джонину время. Он подождет. Это у него, по крайней мере, всегда получалось неплохо. Пожалуй, он дает Джонину слишком много времени. Проходит пять месяцев. Сехун подыскивает удаленную работу и возобновляет отношения с Тао. Он никогда не думал, что подобное возможно, но он смело называет его другом, и это приятно. Тао помогает ему справиться с депрессией и знакомит с человеком, который, пожалуй, меняет его жизнь. Сехун хочет считать, что к лучшему. Его зовут Бён Бэкхёном, и он прошел через тот же ад, что и Сехун. Он потерял ребенка и пережил кошмарный развод. Бывший муж оказался еще тем подонком, чего о Тао сказать нельзя. Бэкхён считает так же и смущенно улыбается, бросая на него быстрый взгляд. Тао ловит его и краснеет. Сехун сразу понимает, что к чему. Он улыбается — впервые за последние восемь месяцев искренне — и говорит, что все в порядке. Он рад, правда, рад за них. Тао признается, что боялся его реакции, за что Сехун награждает его осуждающим взглядом. — Я пытался убедить его, что ты будешь не против, но он никогда не слушает, — говорит Бэкхён и дарит Тао еще одну улыбку. — Ох, ты не лучше. Бэкхён качает головой, а в груди Сехуна распускается бледный, умытый тоской цветок. Сехун прижимает к ней ладонь и комкает рубашку. Ему не больно, и он совсем не ревнует, но… завидует. Он хочет вот так же смотреть на Джонина и с нежностью говорить, какой же он упрямый осел. — Эй, слышишь, все будет хорошо. Просто… нужно отпустить прошлое и начать жизнь с чистого листа, — Бэкхён протягивает руку и ладонью накрывает ладонь Сехуна. — Тебе нужно сменить обстановку, нужно… выбраться из этого болота. Возможно, тебе станет легче, если ты попробуешь пожить в другом месте? Ты ведь все равно работаешь дома. И если ты на пару месяцев переберешься в другой город, то… Мне, правда, помогло, — он говорит тихим, до мурашек нежным голосом, в котором слышится мягкая настойчивость и надежда. Он хочет помочь Сехуну, и это желание идет от чистого сердца. — Здесь все мои друзья и… Я не знаю. — Друзья никуда не денутся. Я же не предлагаю перебраться на край света, — Бэкхён улыбается. — Я знаю одного парня в Пусане, который ищет соседа по комнате. Он омега, детский врач. Думаю, вы найдете общий язык. — Я подумаю, — говорит Сехун. Он знает, что это может решить его проблему. Возможно, вдалеке от Джонина он наконец-то оборвет ту ниточку, что еще связывает их вместе? Сехун думает и решает уехать после Дня рождения Энлея. Энлей кажется совсем взрослым в своем новом костюме темно-синего цвета. Правда, галстук с оленями немного портит впечатление. — Но он же Лу! — возмущается Исин и поправляет воротник на рубашечке сына. — Только мне рогов не наставь, хорошо? — говорит Хань и дергает кончиком носа. Исин бросает на него укоризненный взгляд. — Наставишь тут: ты меня из дому не выпускаешь. — Не хочу, чтобы всякие мудаки капали слюной на мой кусочек пирога, — Хань ухмыляется и шлепает Исина по заду. — Не при ребенке же! — вопит Исин и прижимает Энлея к себе так, чтобы он ничего не видел. Сехун улыбается на автомате и надеется, что больше никто не произнесет в его присутствии слова «измена». Сехун пришел за два часа до назначенного времени, чтобы помочь с приготовлениями, и остается на кухне, когда начинают подтягиваться гости. Он слушает громкие голоса из прихожей, улыбается, когда именинник смеется. Энлей обожает гостей. Особенно тех, что приносят подарки. Сегодня их очень много, и малыш захлебывается восторгом. Исин напоминает ему, чтобы говорил спасибо, и Энлей послушно благодарит за каждый подарок. Появление Джонина Сехун не пропускает. При виде него Энлей начинает едва ли не визжать от радости. Сехун включает воду и моет и без того чистые стаканы. Он надеется, что Исин позволит ему провести праздник на кухне, но тот вряд ли на это согласится, да и Бэкхён с Тао спрашивают о нем с порога. Тао с Лу Ханем проходит в гостиную, а Бэк проскальзывает на кухню. — Как оно? — спрашивает он и сует руки в карманы брюк. — Нормально, — Сехун улыбается. Получается не очень, и Бэкхён это замечает. — Он уже здесь? — Угу. — Видел его? Сехун качает головой. — Придется. Энлей обидится, если ты пропустишь все веселье. — Знаю, — Сехун вздыхает и выключает кран. Вытирает руки о цветастое полотенце и бросает его на кухонную стойку, к еще двум таким же ярким полотенцам. — Идем. Если что, я рядом, — Бэкхён берет Сехуна за руку и ведет за собой в гостиную. Народу там собралось предостаточно, чтобы, при желании и незаурядных способностях, затеряться. Сехун видит Тао и машет ему рукой. Тао, который в это время говорит с Чжанами, улыбается ему. Исин с Энлеем рассаживает малышню. Энлей ведет себя как настоящих хозяин, что выглядит до безумия мило. Сехун старается не смотреть по сторонам, но чутье подсказывает ему, где именно находится Джонин. Оно оказывается сильнее, и он оглядывается через плечо. Джонин стоит у пианино и, склонив голову набок, слушает Лу-старшего. Рядом с ним замер симпатичный омега. То, что они вместе, Сехун понимает раньше, чем замечает руку, которой Джонин обнимает парня за талию. Той, впрочем, не наблюдается: омега на последних месяцах беременности, и это не скрывает даже мешковатая одежда. — Сехунни… — Бэкхён тоже их видит и сильнее сжимает его руку. — Все хорошо, — выдавливает из себя Сехун и отворачивается. Горло сжимается, и до боли знакомый спазм сковывает все внутри. — Идем, — Бэкхён тянет его в противоположный конец комнаты, где у обеденного стола хлопочет Чанёль. Он тоже скоро родит: живот настолько огромный, что его не прикрывает даже безразмерная футболка. — Давай помогу, — Бэкхён забирает у Чанёля тарелки, которые тот пытается расставить в центре стола. Это сложно, когда большая часть тебя норовит превратить его в щепки. Чанёль вздыхает, лишенный возможности быть полезным, и принимается поправлять букет, стоящий ближе к краю стола. — Это потому, что двойня, — говорит он и поглаживает живот. — Только поэтому. У меня нет лишнего веса. Просто они большие. Наверное, оба альфы. Все в отца. Огромные. Знаете, Фань-Фань весил шесть кило, когда родился. — Заметно, — Бэкхён улыбается и косится в сторону будущего отца. Тот неотрывно следит за Чанёлем, готовый в любой момент броситься на помощь. — Когда рожать? — Через три недели. — Почему не ляжешь в больницу? — Не хочу. Там скучно. Да и этот идиот ничего не умеет: умрет с голоду раньше, чем я рожу. Сехун смеется. Наверное, слишком громко, потому что кое-кто из гостей оборачивается и смотрит на него. — Сехун, ты уже познакомился с Кенсу? — Чанёль меняет тему разговора, и смеяться уже не хочется. Сехун закрывает рот и смотрит на приятеля. Он сразу понимает, что Кенсу — омега Джонина. — Нет. — Знаете, они живут вместе. Сехун кивает и принимается складывать салфетки. — Правда, я не знал, что у Джонина кто-то есть. Если судить по срокам, то они давненько вместе, — Чанёль поправляет подсолнух, поворачивает его к себе шляпкой и тыкает в его центр пальцем. Надувает губы и разворачивает вазу на девяносто градусов. — Ургх, мне все не нравится. Дурацкие гормоны. Ребят, никогда не соглашайтесь на это! — Палец упирается в живот. — Это ад. Сехун замирает, глядя на салфетку в своих руках. Он согласен на такой ад. И всегда был. В носу снова щиплет, и Сехун морщится. Мысль о том, что другой омега родит Джонину ребенка, делает больнее, чем осознание того, что и сам Джонин будет принадлежать этому человеку. Прибывают еще гости, и Сехун теряется среди крохотных, тарахтящих на разные голоса кучек. Бэкхён держится рядом и время от времени берет его за руку. Сехун благодарен ему за поддержку. Ему важно чувствовать, что кто-то на его стороне. За столом Сехун занимает место между Тао и Бэкхёном. Поначалу он порывается помочь Исину подавать блюда, но тот выгоняет его из кухни полотенцем. Джонин сидит за противоположным концом стола, и Сехун может не бояться поднимать голову. Он говорит мало, ест — еще меньше. Руки предательски дрожат, и он пару раз расплескивает вино. Бэкхён сжимает его колено, подбадривая, а Тао тихо извиняется перед сидящими рядом гостями и вытирает растекающиеся по столу лужи теми самыми салфетками, которые складывал Сехун. — Я не выдержу, — шепчет Сехун, когда Исин забирает у него нетронутое второе. — Я даже напиться не могу, — улыбается горько и тянется к бокалу. Тот начинает вибрировать, как только он касается его ножки. — Расслабься. Все хорошо. Мы рядом. Помни, это все ради Энлея. Малыш будет скучать по тебе… Сехун кивает согласно и опускает руки на колени. Вздыхает. Поджимает губы и осторожно оглядывается по сторонам. За три места от него, через стол, сидит бета, который кажется Сехуну знакомым. Он хмурится, напрягая память, и вспоминает, как только опускает взгляд на руки гостя. Он узнает печатку с янтарем на мизинце и браслет из черного опала. Провидец. Без цветастого пончо и кричащего макияжа он выглядит заурядно, но Сехун не может отвести от него глаз. Маг замечает, что на него смотрят, и поворачивает голову к Сехуну. Их взгляды встречаются. Прорицателю нужна лишь секунда, чтобы узнать Сехуна. Тот понимает это по глазам, которые вдруг вспыхивают уже виденным ранее светом, а на губах появляется загадочная улыбка. Сехун судорожно выдыхает и опускает глаза в тарелку. Остаток обеда он на прорицателя не смотрит, но время от времени чувствует на себе его взгляд. Сехун не особо удивляется, когда после десерта маг собирает вокруг себя детвору и показывает новые фокусы. На этот раз он обходится без карт. Сехун неотрывно следит за его руками. Он пытается поймать его на шарлатанстве, но проваливается. Фокусы оказываются хорошими. Яркими, интересными и незаезженными. По крайней мере, Сехун их прежде не видел, и будь помладше, хлопал бы в ладоши так же воодушевленно, как и Энлей. Когда детей уводят на задний двор, где устроили игровую площадку, провидец достает из уже знакомого мешочка колоду Таро и спрашивает, кто хочет погадать на судьбу. Сехун ждет этого вопроса и тут же вскидывает руку. — Я хочу, — говорит он громко и проходит в центр комнаты. Садится на пол перед магом и смотрит ему в глаза. Он не знает, как долго продержится, но надеется, что выслушать приговор сил хватит. Прорицатель протягивает ему колоду и говорит: — Ты знаешь, что делать. Сехун наклоняется и дует на карты. Маг довольно улыбается. Опускает глаза и, вдохнув, выбрасывает карту. Желудок переворачивается, и Сехун радуется, что сидит, потому что ноги отказывают. Исида. Ему снова выпадает Исида, но на этот раз значение у нее прямое. — Все в порядке — это любовь, — говорит маг и взглядом открывает Сехуну душу. Сехун силится вдохнуть, но проигрывает. Вдоль позвоночника прокатывает ледяная волна. Мурашки рассыпаются по рукам, и они начинают дрожать. Сехун неловко поднимается на ноги и, пошатываясь, выходит из комнаты. Зажимает рот рукой и зажмуривается. Боль расползается по всему телу, обволакивает его и ломает. — Идем. Найдем Исина и скажем, что тебе нужно домой. Идем, — Бэкхён оказывается за спиной и обнимает Сехуна за пояс. Они находят Исина во дворе, с ног до головы обвешанного детворой. Бэкхён в двух словах объясняет ситуацию; Сехун прощается с Энлеем. Тот не хочет его отпускать и добрых пять минут обцеловывает его лицо и берет обещание звонить на выходных, потому что по будням у него уроки танцев. Сехуна прорывает, и он ревет, прижимая к себе малыша. Бэкхён с трудом разнимает их, просит у Энлея прощения и уводит Сехуна с детской площадки. Тао встречает их у подъездной дорожки; в руках — ключи и бумажный пакет. — Пирожные, — говорит он и отдает пакет Бэкхёну. — Хань заставил взять. Сказал, завтра заедет, поможет паковать вещи. Сехун продолжает рыдать, не в силах даже кивнуть в ответ. Уже у машины он поднимает голову и чувствует острую потребность обернуться. Джонин стоит на пороге и смотрит им вслед таким взглядом, что только рука Бэкхёна, сжимающая локоть Сехуна мертвой хваткой, не дает ему броситься к нему и выплакать сердце на его груди. — Хочу попрощаться с ним, — говорит Сехун, когда коробки запакованы, чемоданы застегнуты, а билет до Пусана лежит на самом видном месте, рядом с документами и ключами от квартиры. Бэкхён десятый раз проверяет, все ли они взяли, и только после этого садится за пустой стол. Складывает на нем руки и смотрит на Сехуна. — Уверен, что сможешь это вынести? — Нет. Но… Я не могу уехать, ничего ему не сказав. — Его это не остановило, — говорит Тао от холодильника и откусывает от клубничного пеперо половину. — Что именно? — Уехать. Его полгода не было в городе. А потом он вернулся с пузатым омегой, — Тао доедает печенье и отряхивает руки от крошек. — Я думал, он из-за тебя уехал, а оказывается, он еще тот «святоша». Наплел тебе сказок о верности, а сам успел заделать ребенка. — Может, поэтому он и оттолкнул Сехуна? — вставляет Бэкхён. — Я уже говорил, что он не стал бы делать этого только потому, что Сехун… ну, ты знаешь… — Изменил нам? — Тао невесело усмехается. — Можешь говорить, как есть. — Я все равно хочу с ним увидеться, — говорит Сехун. — Он может делать все, что хочет. Он мне никогда в верности не клялся. И если у него кто-то был, он ему не изменил. В этом он лучше меня. Тао поджимает губы. Переводит взгляд на окно и, глядя в сереющее небо, говорит: — Хорошо. Хочешь увидеться с ним — я отвезу. Но я считаю, что это глупо. Легче тебе не станет. — Не станет. Но я хочу, — грудь сжимается от боли, но Сехун твердо решил, что должен сказать Джонину «прощай». Он хочет разорвать эту нить своими руками. Судьба считает иначе, и когда Сехун с Тао поднимаются на четвертый этаж и звонят в поцарапанный звонок, дверь открывает Кенсу. В руках у него миска с кукурузными хлопьями, во рту ложка, а на щеке — след от подушки. — О-м, да? — он оглядывает их, близоруко щурясь, и явно не узнает. — Джонин дома? — спрашивает Тао. Он видит, что Сехун оцепенел и не может оторвать глаз от заспанного лица омеги. — Нет, — Кенсу качает головой и облизывает ложку. — Задержали на работе. Будет поздно. Передать ему что-то? Тао поворачивает голову к Сехуну. В его взгляде читается «что я говорил?» Космос явно на его стороне. — Скажи…те, что… что приходил… С-сехун. Скажите, что… он уезжает завтра утром и… если Джонин хочет попрощаться, то… Вот. Просто скажите, что Сехун заходил попрощаться. Кенсу медленно опускает ложку и облизывает молочные губы. Оглядывается за спину, словно там кто-то есть, а затем смотрит Сехуну в лицо. — Ты Сехун, да? — Да, я, — Сехун тяжело сглатывает и переступает с ноги на ногу. Омега смотрит на него потерянным и в то же время — изучающим взглядом, и от этого хочется выпрыгнуть их собственной шкуры. — Я передам. Обязательно передам, — говорит он. Сехун кивает и, не прощаясь, уходит. Тао извиняется за него и бросается следом. — Так даже лучше, — говорит он уже в машине. Сехун считает иначе, но спорить не хочет. Джонин не приходит с ним попрощаться. Сехун ждет до часу ночи, а затем гасит в прихожей свет. Спит он плохо, а в шесть его будит будильник. Такси приезжает ровно в полседьмого. К тому времени все чемоданы вынесены во двор, а коробки забили коридор и ждут, когда их заберет грузчик. Сехун договорился на воскресенье, чтобы успеть обжиться на новом месте. Бэкхён забирает запасные ключи и говорит, что они с Лу Ханем проследят, чтобы ничего не забыли. Сехун обнимает его, и Бэкхён шепчет ему в шею, что будет скучать. Голос дрожит от слез. Сехун сам на грани. Он выдавливает из себя «люблю тебя, береги Тао» и садится в машину. Еще пара секунд — и он никуда не уедет. Он оборачивается, когда такси уже выезжает на главную улицу. Бэкхён стоит посреди тротуара и, прижав руки к груди, плачет. Сехун клюет носом, когда в кармане джинсов вибрирует телефон. Одно сообщение. Сехун открывает его и перестает дышать. «Не уезжай». Номер незнакомый, но он знает, от кого сообщение. Он шумно выдыхает и, стиснув телефон так, что тот трещит, подается к водителю. — Поворачивайте назад. Я передумал. Поворачивайте. Водитель смотрит на него в зеркало заднего вида. Их взгляды встречаются. Водитель без вопросов делает, что говорят. Когда они подъезжают к дому, Бэкхёна уже нет. Сехун сам поднимает чемоданы в квартиру. Бросает их у входа на кухню и замирает, не зная, что делать дальше. Он должен садиться в автобус до Пусана, а вместо этого торчит в полупустой квартире и ждет непонятно чего. Голова раскалывается от недосыпа, а сердце переполняет столько эмоций, что выделить из них хотя бы одну невозможно. Сехун сосредотачивает внимание на дыхании и закрывает глаза. Сильнее сжимает телефон, и он едва не выскальзывает из потной ладони. Сердце бьется конвульсивно, и вдохи получаются неровными. Сехун заставляет их выровняться, успокаивает себя и говорит, что Джонин бы не стал просить его остаться, если бы… Додумывать слишком больно, и Сехун ограничивается этим «если бы». Джонин не звонит, не пишет и не появляется. Сехун забивается в угол дивана и считает секунды, глядя на экран мобильного. Он не зажигает свет и засыпает, когда на телефоне заканчивается заряд. Сны ему не снятся, и он несколько раз за ночь просыпается, не понимая, где он. Пустота, в которую он проваливается, уснув, ничем не отличается от той, что окружает его после пробуждения. Последний раз он просыпается на рассвете и не сразу понимает, что от звонка в дверь. Ему нужна минута, чтобы это сообразить. Трель прерывается секундными передышками, и соседи, должно быть, тоже проснулись, потому что стены в квартире до неприличия тонкие. Сехун с трудом поднимается с дивана и, волоча за собой покрывало, идет в коридор. Джонин выглядит ужасно. Это единственная мысль, которая приходит в голову, когда Сехун открывает дверь. Джонин отпускает звонок, и трель обрывается. Еще несколько секунд по квартире и лестничной площадке разносится ее дребезжащее эхо. Сехун порывисто вдыхает и прижимает к животу кулак, в котором стискивает края покрывала. Он смотрит на Джонина, боясь моргнуть, потому что тот, скорее всего, ему снится. — Ох, господи, ты не уехал, — выдыхает Джонин, и голос у него вполне настоящий. Он дрожит, как и руки, которыми Джонин встряхивает, чтобы успокоиться. Сехун ничего не отвечает. Голос забрало, и он сомневается, что он у него вообще был. Джонин дышит тяжело и часто, словно пробежал марафон; облизывает бледные губы и прижимает ко лбу ладонь. Улыбается какой-то странной, немного безумной, немного счастливой улыбкой, и Сехун отмирает. Всхлипывает, и Джонин тут же перестает улыбаться. Шагает к нему, а Сехун не пытается, не хочет его остановить. Губы у Джонина такие же мягкие, как и прежде, только поцелуй уже не кажется сладким. Он на вкус как сама жизнь, и это не описать словами. Сехун забывает вопросы, которые хотел задать, забывает все те месяцы, когда придумывал на них ответы, которые бы не ранили так сильно. Здесь и сейчас он отдает себя Джонину и не хочет знать, почему тот не отказывается. Сехун миллионы раз представлял, как они занимаются любовью, но мечты еще никогда не отличались от реальности столь разительно. Они не издают ни звука. Лишь смотрят друг другу в глаза и двигаются в одном размеренном, не быстром и не медленном, темпе. Сехун сжимает предплечья Джонина и как можно шире разводит ноги, которые то и дело сводит судорогой. Ему хорошо, хорошо бесконечно. Джонин горячий и вздрагивает каждый раз, когда их тела соприкасаются. От каждого его толчка внутри Сехуна что-то обрывается и превращается в тягучее удовольствие. Он бесшумно глотает воздух, но его не хватает, и он едва не теряет сознание. Джонин ускоряется, и спустя пару секунд Сехун кончает. Он инстинктивно вжимает Джонина в себя, не давая ему отстраниться. Джонин вздрагивает всем телом и замирает. Сехун чувствует, как увеличивается его член, не давая разорвать вязку. Это больно, но Сехун так давно мечтал об этой боли, что теперь, чувствуя ее, испытывает счастье. — Все хорошо, все хорошо, — шепчет Джонин и целует его в плечо. Сехун кивает и улыбается, потому что Джонин прав. Все действительно хорошо. Все просто замечательно. Солнце светит в лицо, и Сехун натягивает одеяло до самого носа. Морщится от досады, потому что уснуть уже вряд ли получится. Солнце жжет веки, и Сехун накрывает глаза ладонью. Моргает, разгоняя красные точки, и сквозь пальцы смотрит в окно. Небо чистое, по-осеннему прозрачное, а солнце уже перевалило полуденную отметку. Сехун прикрывает глаза и чувствует, как Джонин вздыхает ему в шею. — Спи, — шепчет он сонным голосом и ерзает, прижимаясь к Сехуну сильнее. Ладонью поглаживает его грудь и замирает. Сехун прислушивается к его дыханию, и когда оно выравнивается, тихонько выскальзывает из постели. Одевается и идет в ванную. Приводит себя в порядок, а потом долго смотрит в зеркало. Припорошенное золотистой пылью, отражение отвечает ему слегка потерянным, но бесконечно счастливым взглядом. Сехун уверен, что в квартире нет ничего съестного, и возвращается в спальню, чтобы переодеться для похода в супермаркет. Джонин встречает его недовольным взглядом. — Вернись в постель, — требует он хриплым голосом, и часть Сехуна, которая еще не поверила в реальность происходящего, вздрагивает от неожиданности. Он стискивает кулаки и подходит к кровати. Джонин ловит его руки в свои, горячие ото сна, и тянет на себя. Сехун укладывается рядом. Джонин обнимает его за пояс и вжимает в себя. Недовольно морщится. — Слишком много одежды, — говорит он и тянется поцеловать Сехуна. Тот приоткрывает рот и отвечает на поцелуй. — М-м, еще и зубы почистил, — шепчет в губы и улыбается. Сехун возобновляет поцелуй. Когда Джонин к нему прикасается, в груди не болит. Джонин подминает его под себя, и уже через десять минут они занимаются ленивым послеобеденным сексом. Солнце светит на подушку, слепит, но Сехун упрямо держит глаза открытыми. В том, чтобы смотреть на Джонина, когда их тела так близко, есть нечто волшебное. На этот раз Джонин не дает вязке случиться и кончает Сехуну на живот. Сехун смотрит на него завороженным взглядом и забывает, как дышать. Джонин находит на полу свою футболку и ею стирает сперму. Он явно вознамерился не выпускать Сехуна из постели до самого вечера, но Сехун не ел больше суток, и желудок напоминает об этом обиженным ворчанием. — Мне нужно… правда… сходить, — сквозь поцелуи говорит Сехун, — в магазин, — мягко отстраняет Джонина и выбирается из измятых одеял. — Двадцать минут, и я вернусь. — Это долго. — Я ждал год, — Сехун проходит к шкафу и берет с полки первую попавшуюся одежду. — Ты выиграл, — Джонин поднимает руки. Сехун закрывает шкаф и, прижав вещи к животу, шепчет: — Нам нужно поговорить. — Поговорим. Мы обязательно поговорим. Я все объясню. Сехун кивает и нетвердым шагом выходит из комнаты. Возвращается он быстрее, чем обещал, и находит Джонина умытым и одетым. Свою испачканную футболку он заменил сехуновской. Сехун идет на кухню; Джонин — за ним. Сехун распихивает покупки по полкам, а Джонин усаживается за стол и первые две минуты молчит. Сехун шуршит пакетами, а мир за окном наполняется звуками вечернего города. — Кенсу мой двоюродный брат, — говорит Джонин, когда Сехун ставит в холодильник молоко. — Его парень оказался еще тем козлом. Кенсу живет в деревне, до больницы полчаса на машине. Дядя попросил приглядеть за ним, пока не родит. Позавчера у него схватки начались, и он сказал, что ты заходил, только утром. Я не мог бросить его одного, а потом этот гребаный телефон разбился, и… — Джонин улыбается болезненной улыбкой и опускает глаза в стол. Сплетает пальцы в замок и крепко их сжимает. — Я идиот, Сехун. Я думал… то, что между нами происходит, неправильно. Что так не должно быть. Что человек, который изменил раз, изменит снова. — Что изменилось? — Сехун закрывает холодильник и прислоняется к нему спиной. Скрещивает руки на груди и старается не обращать внимания на сердце, которое стало в десять раз больше и вознамерилось разорвать его изнутри. — Все. Я не хочу так жить. По правилам. Не хочу, — Джонин поднимает голову и смотрит на Сехуна. — Я не могу не любить тебя. Пытался, но не получилось. Я хочу, чтобы ты был моим, и мне плевать, на что ради этого придется пойти. — А если я изменю тебе? — Не изменишь. — С чего такая уверенность? — В тебе не осталось места для кого-то еще. — Ты козел. Джонин согласно кивает, а Сехун отворачивается к окну и прикусывает кончик языка, чтобы успокоиться. Болит немилосердно, но эту боль он вытерпит. Должен. — Ты знаешь, через какой ад я прошел из-за твоих тупых принципов? — Нет, — Джонин отвечает так тихо, что Сехун не уверен, что он вообще это произнес. — И хорошо, что нет. Повисает тишина. Сехун борется с собой, чтобы не наделать новых ошибок, а Джонин встает и подходит к нему. Ладонями проводит по плечам и шее, гладит щеки и, лбом прижавшись ко лбу, шепчет: — Я хочу все исправить. Пожалуйста… Ему не нужно просить, потому что Сехун хочет этого не меньше. — Все в порядке: это же любовь, — вместо ответа шепчет он. Джонин улыбается и наклоняется, чтобы поцеловать его. В коридоре щелкает замок. Дверь открывается. — Какого хрена ты не уехал?! Сехун?! — голос Бэкхёна наполняет квартиру. Сехун отстраняется от Джонина, виновато ему улыбается и идет встречать друга, пока тот не поднял на уши весь подъезд. — Что случилось? — спрашивает Бэкхён, как только Сехун показывается в дверях кухни. — Я передумал. — Передумал? — Да. — А твое «передумал» случайно не Ким Джонином зовут? Если да, я сейчас же вызываю такси и везу тебя на вокзал. — Плохая идея. Я не одобряю, — Джонин подходит к Сехуну со спины, обнимает нежно и щекой прижимается к его щеке. — Ох, даже так, — Бэкхён мигом краснеет и, пристыженный, отводит взгляд в сторону. — Мог бы… позвонить, что ли? Предупредить? — добавляет он и кашляет в кулак. — Телефон сдох, — отвечает Сехун, и это практически правда. Говорить о том, что он и думать забыл о друге, некрасиво. — Все с вами ясно. Ладно, я пойду, — Бэкхён указывает на дверь. — Проводишь меня? — поднимает глаза на Сехуна. Тот все понимает и кивает. — Конечно. — Мягко выпутывается из рук Джонина и следом за Бэкхёном выходит на площадку. Они спускаются на три пролета вниз и там, у запыленного окна, останавливаются. — Ты понимаешь, что делаешь? У него ребенок вот-вот родится, — шипит Бэкхён и оглядывается по сторонам, но, кроме стен, подслушать их некому. — Это не его ребенок. Они с Кенсу братья. Бэкхён застывает с глупо открытым ртом. Сехун тихо смеется, глядя на друга, и тот отмирает. — Ох, слава богу. Я уж решил, ты совсем тронулся. Сехун продолжает улыбаться. Говорить, что так и есть, он не собирается. — Ты действительно этого хочешь? — Да, — Сехун перестает улыбаться и кивает. — Уверен, что будешь с ним счастлив? — Я постараюсь. Очень постараюсь. Бэкхён вздыхает. — Я не хочу, чтобы ты снова плакал, — говорит он. — Не буду. Бэкхён обнимает его — крепко, словно Сехуна вот-вот у него отберут — и шепчет что-то неразборчивое в его плечо. Сехун обещает позвонить, как только отроет зарядное от телефона, и они прощаются. Он ждет, пока Бэкхён выйдет во двор и провожает его взглядом до парковки. Джонин встречает его у порога. — Получил благословение? — спрашивает он. — Типа того, — Сехун пожимает плечами и запирает дверь. — Можем быть счастливы официально? Сехун кивает и через секунду оказывается в объятиях Джонина. Он не знает, чем официальное счастье отличается от неофициального, но оба ему безумно нравятся, а это — главное. 1-4 апреля, 2015