Их жизни.

и Poets of the Fall — Carnival of Rust ) ____ Это только кажется, что время лечит. Самый обманчивый миф. Время лечит, нет, затягивает раны, когда человека, пронзившего сердце, нет рядом. Время заботливой дланью закрывает зияющую пустоту внутренней боли чем-то приглушенным. Смягченным сожалением. Ослабленной тоской. Притупленным желанием быть рядом с этим человеком. Быть рядом с тем, кто выжег изнутри, оставив вместо человека опустошенное пепелище, с явными следами пребывания. Но никуда чувство не пропадает. Оно лишь притворилось, что исчезло. Слегка заглушилось новыми эмоциями. Нужен лишь толчок. Совсем маленький, чтобы все воскресло вновь, горя новой страстью. Новым желанием этого человека. И все возвращается вспять. Сердце снова изливается кровью в немой толке, скача ритмом. Снова эта непритупляемая боль, которую уже не спрятать за маской деланного равнодушия или спокойствия. Такие простые истинны, которые можно понять лишь испытав. И Фран понял. Понял, как обманчиво было мнимое чувство спокойствия и свободы. Как лживо чувство умиротворения. И понял то, настолько пуст он. Это было уже не выжженное пепелище. Нет. Уже любовь воплотилась в черную дыру, затягивая в себя все остальные чувства, кроме одного – желания видеть любимого человека рядом. Комната в квартире была уже не такой светлой. Книжные полки не такими интересными. Ноутбук не таким существенным. Все потеряло свою необъяснимую ценность. Да все это и не имело ценности. Никакой. Никогда. Холодно и пусто. Горячие струи обжигают кожу, не в силах согреть нутро. Шампунь жжет глаза, но это не притупляет щемящее чувство одиночества. — Я смогу, — сквозь зубы тянет Фран, резко выключая горячую воду и стоя под холодной, — смогу жить без него. Холодом сводит все тело в судороге. Но это не имеет значения. Людям так свойственно ошибаться… На утро был лишь насморк и отвратительная боль в горле. Бывший иллюзионист обмотал шею вязанным шарфом и отправился в кафе на первом этаже поглощать горячий бульон. Время тянулось медленно. Если раньше яркие передачи или переписка с виртуальными собеседниками занимала, то сейчас и это кажется пустым. Они не смогут понять. А если и поймут – не смогут сказать, как с этим справиться. Посыплются лишь банальные «все будет хорошо», «время лечит» и «держись». А это, увы, не помогает. Как было бы хорошо разделить эту боль. Поделить ее между сотней человек, разбавляя ее у себя. Снова заполняя пустоту книгами или новыми людьми. Жаль, что это невозможно. Сейчас приходит время сожаления. Кажется, что он что-то сделал не правильно, и если это изменить, все обязательно будет хорошо. Все сложится иначе. Фран лишь усмехнулся этой мысли. Это тоже лживо. Невозможно вернуться назад в прошлое. А если и можно… То не стоит. Раз за разом пытаться что-то изменить, лезть из кожи вон и тут же натыкаться на непроницаемую, тонкую как стекло, но прочную как титан, стену высокомерного эгоизма. Прогулки по Ватикану, который раньше завораживал старинными улочками, изящными пируэтами строений, какой-то неосязаемой вечной мудростью и знанием, теперь не приносят удовольствия. Ноги все чаще приносят его к тому же собору, на то же место, где они встретились. Но там пусто. Никаких следов присутствия Бельфегора – команда зачистки Варии работает быстро. Желание вернуться, сначала слишком робкое, но с каждым прожитым днем крепло, превращаясь в навязчивую идею. Лишь трезвостью рассудка Франу удавалось сдержать себя. Кошмары вновь возвратились. Но теперь это были лишь смутные образы, пугающие еще сильней, чем высокомерно-равнодушные глаза принца. Зыбкие тени ломались в неожиданных местах, тянули к иллюзионисту свои руки и Фран просыпался. В холодном поту, стараясь унять бешенное сердце, которое решило устроить скачки. Горячий душ и чашка заваренных трав. Вроде все то, что помогало раньше справиться, но теперь это были лишь детские игрушки в ядерной войне. — Одно успокоительное, — тянул Фран. Сознание плавало где-то далеко, вернувшись лишь когда маленькие, почти детские пальцы ощутили бумажную твердость упаковки. Вряд ли эти таблетки помогут, но все же… Медленно, но верно приходили мысли о возвращении. Открыть двери настежь, впуская свежий воздух в надежде, что с его ласковыми порывами придет что-то новое в жизни. Что-то необъяснимо изменится, предполагая, что конечно в лучшую сторону. «Интересно, а что будет, если я вернусь?», — совсем часто посещаемые мысли. Да, пусть и «интересно» это лишь оборот речи, не несущий за собой никакого смыслового значения. Пусть, что желание встретить знакомые до боли драгоценности глаз с каждой секундой становится все сильнее. Именно знакомые до боли. До почти физической боли, превращаемой в отчаянные всхлипы ночью от сводимого судорогой тела. А что могло бы быть, если бы он вернулся? Снова увидеть капитана, смотрящего с некой долей жалости, Луссурию, который взволнованно будет бегать вокруг, переполненный от лживой тревоги. Занзас, который даже не обратит на него внимания, посчитая в лучшем случае новой деталью интерьера. Бельфегор… Самое важное. Самое нужное. Его глаза. Фран мог бы сейчас нарисовать каждую линии радужки, разве что не желая определяться в цвете. Зачем знать, что у него глаза серые или же зеленые? Они прекрасны своей неповторимой очаровательной мистичностью. Не зная цвета. Не зная оттенков. Видя только огонь, горящий в них. Неудобная кровать сейчас вызывала своре желание хоть как-то отвлечься от мыслей. Пусть и какими-то совершенно бытовыми аспектами, пусть и совершенно бесполезными. Но. Кровать в Варии была другая. Одеяло неприятно кололо, хотя и было ватное, закрытое в хлопок постельного белья. Подушка казалась такой жесткой, что болела шея. Стук в дверь. Сердце предательски застучало. Фран знал, что стоит лишь открыть ее и все… Фран знал, кто стоит за этой дверью… Никого другого там просто не могло быть. Но негнущиеся ноги против воли уже встали на пол, дрожа в коленях. Пальцы сжимались в кулак, вонзаясь ногтями в ладони. А дыхание… судорожное – внутри все дрожало. От предвкушения. Замерев перед дверью, бывший иллюзионист даже не решился посмотреть в глазок. — Т-тут никого нет, — едва различимый хрип, со вистом вырвавшийся из легких. Стук снова повторился. Сейчас он казался таким реальным, ноги едва не подкосились. Фран коснулся пальцами замка. Глухой щелчок ясно дал понять, что от неизбежности его отделяет только одна тонкая деревянная дверь, так легко пронзаемая ножами. Дрожащие пальцы уверенно ложатся на ручку, открывая дверь. — Ну привет, лягушонок.