О щенках, шербете и цепочках

      Хайбрен всегда думала, что отличается от других детей. Когда она была совсем ребёнком, отпрыски благородных семей обзывали её орлесианкой и не принимали в свои игры. Общение с детьми прислуги ей запрещали гувернантки и не одобрял отец. Отец вообще мало что одобрял: он сторонился её, предпочитая откупиться подарком и спровадить с глаз долой.       Она старалась лучше читать, хорошо себя вести, не путать, какой вилкой надо есть десерт, а какой — рыбу, улыбалась гостям и говорила тоненьким голосом вычитанные из книжки и старательно заученные комплименты — лишь бы отец ею гордился. Он улыбался, кивал, гладил Хайбрен по голове, но, как только праздник заканчивался, скрывался в своих покоях, куда ей был запрещено входить без разрешения.       — Можно я почитаю в вашей библиотеке, папочка? Разрешите, я буду вести себя тихо-тихо! Я просто полюбуюсь на картинки, пока вы пишете.       — Девочка просто хочет посмотреть на эстампы в бестиарии, милорд, — склонив голову, добавляла мадам Лоран. — Она не будет вам мешать, милорд.       Леонас в ответ на такие просьбы неловко улыбался гувернантке, бормотал слова извинений, что якобы новый секретарь слишком легко отвлекается, а письма сегодня предстоит написать важные, и сами понимаете… Мадам Лоран тут же уступала.       — Не расстраивайтесь, юная леди, вы сможете полюбоваться на бестиарий завтра, когда милорд уедет в город. Может, желаете прогуляться в саду?       Хайбрен желала бы сейчас быть в кабинете отца, чтобы он сидел перед её креслом на коленях и держал книгу, а она на него смотрела. Или чтобы он развалился рядом на диване и рассказывал смешные истории про охоту и чудовищ, размахивая кружкой с глинтвейном, а она бы вдыхала вкусный запах подогретого вина, болтала ногами и смеялась. Но ей приходилось в ответ на отказ улыбаться самой милой из улыбок и соглашаться, что она с удовольствием поиграет в саду и покормит птичек — потому что Хайбрен знала, что за этот ответ отец её похвалит, а по возвращении с прогулки она найдёт в своей комнате бестиарий — тяжёлую книгу с роскошными иллюстрациями — и коробку дорогих карастианских конфет. Она улыбалась, сжимая под фартуком кулаки до боли в пальцах.       Впрочем, мысль о конфетах скрашивала обиду.       Она была уже большой девочкой и понимала, что отец её избегает. Почему? За что? Она сравнивала себя с другими и не понимала, как может задабривание подарками и забота сочетаться с холодностью и отстранённостью. И только когда Хайбрен подросла, она догадалась, что отец не мог пересилить себя и принять ребёнка, из-за которого умерла родами его жена.       Может, скажи ей об этом кто-то со стороны, раньше, чем она смогла бы это принять — Хайбрен бы злилась, протестовала, требовала внимания, но она уже не нуждалась в прямой родительской ласке и привыкла к дождю подарков, сыпавшихся на неё, стоило ей только попросить. Мир капризов, нарядов, сладких иноземных фруктов и вседозволенности был ей дороже.       И все же…       Ей сходило с рук всякое — она могла бросить в огонь наскучившую книгу или косынку, выплеснуть на пол слишком горячий чай, изрезать новое платье с ужасно немодными оборками, но… Она могла это делать, только если отца не было рядом. Когда он был, что-то заставляло её щебетать и жеманничать, ластиться и из кожи лезть, лишь бы разгладились морщинки между его бровей.       Плохую злюку мадам Лоран, которая рассказывала папочке гадости про неё, она выжила из поместья. Потому что папочка любит её, а мадам Лоран гадкая, гадкая, гадкая. Зато леди д’Эстре, которую папенька выписал ей из самого Вал-Руайо, — хорошая. Ей можно отдавать старые шали и некрасивые драгоценности, и она ничего не будет рассказывать папеньке, если что-то вдруг испортится.       И все же чего-то не хватало.       Когда она сердилась и ломала в сердцах всякие хрупкие и милые сердцу вещицы, то ощущала краткий миг абсолютной спокойности и правильности. Какой бы ураган страстей ни бушевал вокруг, внутри неё царила тишина. Она потом искренне плакала и переживала о своём поступке, ругала себя и просила прощения, но раз за разом повторялось одно и то же.       Наверное, именно поэтому Хайбрен нравилось дарить подарки. Это хорошо, и, когда все хвалят тебя за доброту, папенька улыбается. И никто не спрашивает, куда подевалась та или иная вещица, как спрашивают с более бедных и бережливых сверстниц Хайбрен.       Щедрость не только отводила глаза.       — Какая у тебя красивая тиара, дорогая! Откуда этот шёлк? — завистливо шептали девицы, которые совсем недавно избегали её. Теперь они окружали её стайкой, стоило ей только появиться. — О, Создатель, сколько же стоит такой браслет? Хайбрен, ты счастливица! Ой, а какой ошейник у Пуговки!       Хайбрен не питала иллюзий относительно скоропалительной привязанности сверстниц и обожания служанок. Если эта привязанность продаётся — Хайбрен купит её, если ей того захочется, и избавится, когда начнёт утомляться.       Вечерами она с замиранием сердца читала орлесианские романы. «Ах, во мне говорит кровь, — шептала она икающей от вина д’Эстре, — я так не терплю всего низменного и пошлого! Только в Орлее знают, как подобает обращаться к благородной госпоже!» Д’Эстре поправляла подушку Хайбрен и глупо улыбалась. Но когда Хайбрен была в хорошем настроении, она почти не сердилась на гувернантку — откуда взяться подлинному благородству у бесприданницы?       Зимние праздники, которые устраивал для неё отец, быстро приелись. Играть роль юной хозяйки дома перед одними и теми же лицами для Хайбрен было неинтересно. Поездки в родовой замок дядюшки Хоу, Башню Бдения, нагоняли тоску и чаще всего заканчивались простудой от нескончаемых сквозняков. Совсем другое дело — посещать столичные балы. Каждого Собрания Земель Хайбрен ждала больше, чем своего дня рождения, потому что это означало поездку в Денерим, ярмарку с диковинными товарами, новых зверюшек и не только.       В столице все было иначе: шумно, людно, тесно, от гомона и многоцветья голова шла кругом. Там не было простора Южного Предела. Дома горожан жались друг к другу и росли ввысь, обступая заросшие вьюнком стены, за которыми скрывались поместья благородных семейств. Толпы плохо одетых людей ходили по улицам, пялились на её шёлковые платья и готовы были ползать в грязи ради единственной монетки.       Не сами балы влекли Хайбрен. Ей было рано думать о замужестве, безусая поросль баннов и эрлов Хайбрен не прельщала. Когда начиналась танцы, она ускользала от гувернантки и отправлялась гулять по галереям поместья. Если её обнаруживали раньше времени, она улыбалась и врала, что уходила рассматривать наряды взрослых дам — надо успеть заказать столичным модисткам всё самое-самое красивое, чтобы все обзавидовались. Ей верили, советовали быть внимательнее, провожали до танцевального зала, и она вновь ждала возможности ускользнуть.       Если её присутствие в галерее не привлекало внимания, то ноги несли её вниз, в помещения служб хозяйского поместья, где девушке её происхождения находиться не подобает. Но при должной осторожности она могла увидеть то, что в обычных условиях было для неё недоступно. Увлекающую изнанку, иную сторону жизни.       Вышколенная прислуга в столице ценилась на вес золота, обученных слуг домоправители переманивали друг у друга всеми правдами и неправдами. И когда наступал сезон празднеств, в столице нанимали во временное услужение тех, кого в Пределе не пустили даже убирать навоз в солдатских конюшнях.       Она пряталась в темной нише коридора и слушала, как слуги-люди распекают нанятых на время бала эльфов-подёнщиков. Она видела разные вещи — противные и гадкие, и эльфов потом было даже немножко жаль, но всё равно продолжала сбегать и подсматривать. Однажды ей повезло: она увидела, как солдаты макали эльфа-вора головой в бочку с водой. Он молил о пощаде, кричал, что не виноват, но потом не выдержал и выдал тайник с награбленным и своих подельников. Его уволокли прочь, и она долго — день или два — думала, что с ним сталось?       В этот раз ей не удалось подглядеть чего-то особого. На кухне толстая повариха покрикивала на нерасторопных подручных. Закатав по локоть рукава, стегала их полотенцем, впрочем, без особой злобы. Хайбрен вернулась к кладовой — за то время, пока она смотрела на сердитую повариху, носильщики уронили поставленные друг на друга ящики с какими-то припасами. Она успела увидеть только как эльфы получили несколько подзатыльников от слуг-людей.       Хайбрен вздохнула: пора возвращаться. Она улучила момент, пока коридор окажется пуст, выскользнула из ниши и быстрым шагом направилась к лестнице. Позади послышалось приглушенное дребезжание тележки с посудой, она убыстрила шаги. Она не боялась, что её услышат: каблучки туфель утопали в вытертом, но еще мягком ковре.       — А ну, стой сейчас же! — раздался гневный голос.       Хайбрен судорожно охнула: её накажут! Папенька рассердится! Но когда она быстро оглянулась, то никого не увидела. Тогда она осторожно выглянула за угол и отпрянула: высокий мужчина в светлом камзоле тащил вниз по лестнице неестественно изогнувшегося эльфа. На груди мужчины расплывалось кровавое пятно. «Нападение! На балу! А это пойманный убийца!» — промелькнуло в голове Хайбрен. Но как бы там ни было, ей нельзя было попадаться на глаза. Она толкнула ближайшую дверь и оказалась в тускло освещённой бельевой. Прикрыла дверь, оставив только маленькую щель, и уже хотела приникнуть к ней, чтобы поближе разглядеть убийцу, как с ужасом поняла, что окровавленный мужчина тащит свою добычу именно сюда. Она едва успела юркнуть за висящую простынь, как дверь с грохотом распахнулась.       — Господин, простите, господин! Я нечаянно! Простите меня! — выл эльф. — Господин…       Дверь столь же громко захлопнулась. Хайбрен осторожно выглянула за краешек простыни и застыла: мужчина бил эльфа кулаками по голове. Лицо эльфа было разбито в кровь. Он не пытался защититься, только закрывался руками и выкрикивал слова мольбы. Мужчину его покорность не останавливала, он, изрыгая ругательства, наносил удар за ударом. Эльф упал на колени, мужчина ударил его ногой — метил, кажется, в корпус, попал в живот.       Он пинал несчастного эльфа, и каждый удар сливался со злым:       — Остроухий! Дебил! С кривыми! Руками! Будешь! Смотреть! Куда! Прёшь!       Она вздрагивала, комкая в пальцах платок. Когда в комнате наступила тишина, нарушаемая только стонами избитого эльфа и тяжёлым мужским дыханием, она поняла, что у неё взмокли ладони, шея, она чувствовала, как пот течёт по спине, что вспотели даже коленки — там, где шёлк неплотно прилегает к впадинке на обратной стороне ноги. Мужчина возвышался над рыдающим у его ног эльфом. Он оскалился, сжимая кулаки, и было в его позе что-то звериное. Он походил на папенькиного мабари, замиравшего на мгновение перед тем, как перекусить загнанную лисицу пополам.       Хайбрен тихонько выдохнула. Мужчина резко поднял голову на, казалось, неслышимый звук. Она быстро отпустила простынь, но было поздно.       Несколько быстрых шагов, простынь смело в сторону, и пахнувшая вином и травами рука схватила её за плечо, выволакивая из укрытия. Хайбрен заметила высверк ножа и пронзительно взвизгнула. Щеку ожгло. Хайбрен завизжала ещё громче.       — Замолчи, идиотка!       И тут она поняла, что щека болит не от пореза, а от простой пощёчины.       — Что ты тут делаешь? Шпионишь за мной, дрянь?       Хайбрен хоть и испугалась — никто еще обращался к ней в таком тоне, но нашла в себе силы огрызнуться:       — Я Хайбрен Брайланд, дочь эрла Леонаса Брайланда! А если ты меня хоть пальцем тронешь — я пожалуюсь папеньке, и он тебя накажет!       — Вперёд, жалуйся! — недобро усмехнулся мужчина, пряча нож куда-то в рукав. — Заодно попроси папочку своего, чтобы он мозги тебе купил, кукла разряженная.       Полутьма больше не скрадывала возраст человека в светлом камзоле, и сейчас, вблизи, она смогла лучше его разглядеть. Он был молод, если и старше тех юнцов, с которыми ей приходилось танцевать, то ненамного. Он казался взрослым только из-за придворного камзола и телосложения. А пятно на его груди было красное не от крови, а от вишнёвого шербета.       — Я не кукла! — осмелела Хайбрен. — И слуг нельзя бить! Даже если они эльфы!       — Этот идиот безрукий испортил мой костюм. И если таких вот баранов остроухих не учить уму-разуму, они не поймут, что надо смотреть по сторонам, а не нестись напролом. Верно я говорю? — спросил он, повысив голос.       Эльф согласно замычал.       — Убедилась? Пошла прочь, дура малолетняя.       — Ах так? Обзываться? Тогда я все расскажу папеньке! — Она капризно топнула. — И остальным! И тебя выпорют!       Он расхохотался.       — А правду болтали, что у Леонаса дочь полная идиотка, — проговорил он, отфыркавшись. — Запомни: если ты что-нибудь вякнешь и начнёшь вступаться за этого остроухого — я скажу, что обнаружил тебя в кухонном чулане, куда этот остроухий тебя затащил и попытался изнасиловать. Всё поняла?       Эльф умоляюще что-то простонал, но молодой человек не обратил на него внимания.       — Попытался что? — непонимающе нахмурилась Хайбрен.       — О, святая Андрасте, — закатил глаза он. — Из какого леса вы такие берётесь? Давай дуй отсюда, дурочка, и держи язык за зубами. Иначе будет хуже. Поняла?       Он легонько толкнул её в сторону двери и вернулся к эльфу. Хайбрен стояла, прижав платок к лицу, часто-часто дыша. Ей стало очень и очень стыдно, хоть она и не понимала, за что. Ноги приросли к полу, она шагу не могла ступить, словно на неё навели колдовские чары. На щеке засыхала чужая кровь.       Хайбрен снова услышала удары, возню и осторожно выглянула из-за платка. Молодой человек, повернувшись к ней спиной, вполсилы пинал эльфа, заставляя того подняться.       — Давай шевелись, скотина остроухая. Приготовь мне свежий костюм, и если я на нем обнаружу хоть малейшее пятнышко, то так тебя отделаю, что на всю жизнь запомнишь. Понял?       Эльф с опухшим от побоев лицом согласно тряс головой и частил:       — Да, господин! Сию минуту, господин! Будет сделано, господин.       Втянув голову в плечи, Хайбрен выскочила за дверь и быстро побежала наверх.       — Я видела рыженького щенка с пятнышком. Хотела его погладить, а он убегал, — безмятежно соврала она в ответ на укор о пропущенном туре ремигольда.       Весь вечер Хайбрен была рассеянна. Она высмотрела того молодого человека в толпе и украдкой указала на него кузине Делайле. Та узнала в нем молодого Кенделса, Вогана, и их девичий кружок принялся шептаться о нехорошей репутации наследника эрла.       Он словно почуял, что говорят о нём.       Подошёл, поздоровался с дамами, поклонившись ровно настолько, чтобы не нарушить приличия, бросил несколько незначащих фраз о погоде и танцах, и отошёл в сторону.       — Что, решила не рассказывать всем о небольшом известном нам инциденте?       Хайбрен моргнула и украдкой оглянулась. Воган обводил взглядом толпу, и его слегка скучающий вид показывал, что он просто выполняет обязанности хозяина праздника, следит, чтобы гости были всем довольны. Хайбрен хмуро потёрла висок, думая, послышалась сказанная ей фраза или нет? Она слегка задержала на Вогане взгляд и вздрогнула: Воган поймал его и недвусмысленно указал глазами на колоннаду, под украшенными арками которой располагались столики с прохладительными напитками. Колебалась Хайбрен недолго.       — Пойду немного освежусь, — решившись, сказала она гувернантке. — Я ненадолго.       Она подошла к одному из столиков, мысленно ругая себя, и, уже решив, что навоображала неизвестно чего, услышала насмешливый голос:       — Ну что, дурочка, решила не вступаться за остроухих?       — Не называй меня так!       — Это значит «да»? — Он придвинулся ближе, вытянул из заднего ряда бокал, наполненный чем-то золотистым, и отрывисто спросил: — Что ты там делала?       — Я заблудилась, — с обезоруживающей улыбкой ответила Хайбрен. — Только и всего.       Улыбка не помогла, она услышала за спиной отчётливое фырканье.       — Врёшь. Зачем ты бегала к слугам? Ты ведь не в том возрасте, чтобы крутить романы со всяким сбродом, я ведь прав?       Хайбрен насупилась, разглядывая свой бокал. Тёмно-красный, как то пятно на груди Вогана, как размазанная кровь на лице побитого эльфа. Пальцы опять вспотели, и ей пришлось крепче сжать скользкую ножку.       — Похоже, придётся расспросить о твоём интересе у Леонаса…       — Нет! — громким шёпотом воскликнула Хайбрен. Несколько гостей удивлённо на них оглянулись.       — Тише, тише, девочка, ты же не хочешь, чтобы о твоём секрете узнали остальные? Допивай и иди к музыкантам, там нас не смогут подслушать.       Он ввинтился в танцующую, смеющуюся, перекрикивающуюся толпу, а Хайбрен залпом выпила ставший безвкусным шербет, помахала рукой вставшей было д’Эстре и пошла к галёрке.       Это был странный разговор. Точнее — самый странный разговор в её короткой жизни, в котором слов было сказано так мало, что это вообще вряд ли можно было считать беседой. Воган смотрел на танцующих и задавал ей вопросы. Она смущалась, покусывала губы, иногда отрывисто отвечала. Воган кивал, слегка прищурившись, и, когда она совсем не находила слов, чтобы ответить — искоса смотрел на неё и облизывался, как ласка. Хайбрен все больше молчала в ответ на его вопросы. Она понимала, что Воган в этот момент думает, и это было неприятно.       Ей, конечно, льстило, что взрослый мужчина заинтересовался ею — не как поводом породниться с семьёй Брайландов, а ею самой. Пусть он называл её «дурочкой», смеялся и говорил непонятные вещи, но она чувствовала, что Воган слушает так внимательно, как до этого не слушал никто. У неё пересыхало горло, и музыка переставала звучать в ушах, когда в памяти всплывало пятно на кремовом атласе, вспухшее от ударов лицо эльфа. Неужели так можно? Может, если разок выплеснуть горячий чай не на пол, а в лицо горничной — возможно, та станет, наконец, следить за чайником перед тем, как подавать? И если выпороть швею — она не станет забываться и своевольничать с её платьями?       Как выяснилось в скором времени — нет, нельзя.       Хайбрен решила проверить свою теорию при первой же возможности. Ждать пришлось недолго — остроухая служанка, завивавшая волосы Хайбрен, передержала щипцы и обожгла её. Было больно, страшно — а вдруг от ожога останется лысина, как в рассказах про ведьм? — пахло пережжённым волосом, от обиды хотелось плакать… Ведь до выезда оставались считанные минуты, а причёска Хайбрен теперь оказалась безнадёжно испорчена.       Естественно, она разозлилась. Хайбрен выхватила щипцы из рук лепечущей девицы и несколько раз ударила её по лицу. Девица орала, как резаная, а Хайбрен испытывала то облегчение, которого ей не хватало. Она смотрела, как вспухают красные волдыри от ожогов, и холодно размышляла — отпустить идиотку или ударить ещё раз. Она могла положить щипцы обратно на жаровню и потом ещё раз ударить эльфийку, уродуя ей лицо… Могла отправить за льдом… Она чувствовала свою власть над будущим этой нерадивой девки. В конце концов, если она, Хайбрен Брайланд, лишится своих роскошных волос, то почему это должно сойти с рук виновной в этом служанке? Волосы Хайбрен не стоят недели чистки котлов!       Она пыталась это объяснить д’Эстре, и та даже её поддержала, сказав, что в Вал Руайо наказание могло быть и не таким мягким. Однако служанка бросилась в ноги к папеньке, тот рассердился и выпорол Хайбрен, как безродную девку. А потом выпорол ещё раз, когда она сказала папеньке, что он не прав и если не наказывать эльфов — они возомнят, будто к ним надо относиться как к людям.       — Запомни, здесь не Орлей! Зря я послушался и принял в дом эту орлесианку. Она внушила тебе неподобающие ферелденке мысли. Никогда не смей поднимать руку на слуг, иначе…       Больше папенька ни слова не сказал, просто скрипнул зубами и вышел.       Хайбрен две недели пришлось спать на животе. О её выходке болтали всякое, поболтали-поболтали и забыли: Хайбрен воспользовалась старым проверенным способом — задарила эльфийку подарками и повинилась перед ней, сославшись на вспышку плохого настроения. Она даже отдала девице одного из своих щенков — Рубинчика. Для эльфийки этот подарок был ценнее, чем десяток платьев.       Жаль, д’Эстре уволили в тот же день. Хайбрен привыкла к её безотказности.       Хайбрен старательно вела себя как паинька, и папенька оттаял. Он простил её, накупил столько подарков, что она и не рассчитывала выпросить, и перед отъездом в Южный предел разрешил отправиться в Форт Драккон, посмотреть на конный турнир.       Турнир оказался скучный — Хайбрен ожидала по меньшей мере рубку на мечах или рыцарских поединков, а воины состязались в искусстве верховой езды, и всех-то зрелищ были лошадиные крупы и болтающиеся на лентах кольца, которые надо было сорвать копьём. Она уже раз десять пожалела, что согласилась поехать… Можно было забраться с ногами в огромное кресло в библиотеке, выбрать книжку с картинками…       — Привет, дурочка, — окликнул её знакомый голос. Она оглянулась — вдруг кто-то услышал? — но её новая гувернантка и слуги были так увлечены турниром, что никто не обратил внимания на столь нелестное обращение.       — Не называйте меня так, милорд.       Воган прошёл мимо, не повернув головы.       — Хочешь поболтать — иди к торговцам.       Ей повезло — бдительность служанок и поспешно нанятой гувернантки оказалось легко усыпить — или в них оказалось больше азарта, чем они твердили, или поговорка про семь нянек говорила правду, так что Хайбрен быстро оказалась внизу, где во внутреннем дворе крепости раскинулась ярмарка. Вышитые чепраки, уздечки, оружие, золочёные доспехи, теснённые шнуры, цепочки искусного плетения, кольца, подвески, ленты и шёлк для вымпелов — и посреди этого толклась такая толпа народа, что купцы на Торговой площади от зависти должны были съесть собственные бороды.       — Дурочка! — Воган схватил её за рукав и потянул вдоль рядов. Он был в синем кожаном колете, что удивительно хорошо гармонировало с её лазурным платьем из бархата. Наверное, если не вглядываться, со стороны они были похожи на брата с сестрой, разглядывающих товары.       — Перестаньте меня обзывать, милорд! — спохватилась Хайбрен.       — С чего это вдруг? Так, самое главное: у тебя есть питомцы?       — Да! Бусинка, Пуговка, Бубенчик и Ягодка! Это щенки, ещё…       — О, Андрасте, — оглянулся на неё Воган. — Меня не интересует, сколько их, дурочка, я спросил, есть ли они у тебя. Значит, так, запомни: ты захотела купить ошейник для своего питомца, потерялась, я тебя вывел из толпы. Запомнила?       — Да. — Хайбрен в отместку не стала называть его милордом, но Воган не обратил на эту вольность внимания.       — Слышал я, что у вас произошло. И как, сильно выпороли? Сидеть, вижу, уже можешь?       — Нет! Меня папенька только поругал.       Воган чуть сильнее сжал её плечо, придвинул за себя, чтобы девушку не слишком толкали.       — Не верю. Перегнул через коленку, задрал юбку и отходил вожжами?       — Нет! Он просто шлёпнул. Один раз, — соврала она.       Воган бросил через плечо пристальный взгляд. Хайбрен встретилась с ним глазами и вдруг поняла, что он только что облизнул нижнюю губу. Ей стало противно.       — Ты мерзкий, отвратительный, гадкий, — негромко прошептала она, опасаясь, что её услышат посторонние. — Как ты можешь думать такое про меня! Никто меня не порол! И не вожжами!       Она тут же прикусила язык, но было поздно.       — А ты маленькая дурочка, которая плохо умеет врать. Тебя выпороли, об этом весь Денерим болтал.       — Это ты виноват.       Воган резко толкнул её в сторону, вплотную к прилавку со звенящими бубенцами, бляшками и прочими украшениями для сёдел.       — Знаешь, почему тебя выпороли?       — Потому что я дура, знаю, — рассердившись, прошипела Хайбрен.       — Потому что ты — не я. Запомни: отцовскими деньгами ты ничью покорность не купишь. Слуг надо держать в страхе. Только тогда они будут тебя слушаться и не смогут пожаловаться. Тебе мало лет, и у тебя нет своей власти и авторитета. Эй, любезный, — громко позвал Воган продавца. — Юная леди желает купить несколько цепочек, не длинных, плоских, полированных, таких, чтобы сделать ошейники для питомцев.       — Можно подумать, у тебя есть власть…       — Есть. Так вот, если не хочешь быть поротой — забудь обо всем этом. Вырастешь, выйдешь замуж, тогда и будешь хозяйничать в своём замке сколько влезет. А пока не вздумай наводить свои порядки. Поняла? — Воган незаметно встряхнул Хайбрен, она даже не поняла до конца, угроза это или наставление. Она смотрела сквозь слезы на разложенные перед ней цепочки, и блестящий металл расплывался в её глазах. — Да, любезный, леди в восторге и покупает все эти цепочки. Упакуй их и поживее. Счёт знаешь, куда прислать?       Воган вывел её из толпы, молча довёл до трибун. Сказал: «Дальше иди сама», развернулся и ушёл прочь. Она в ярости бросила пакет с цепочками на землю и растоптала ногами, но легче не стало. Она подумала и подобрала помятый свёрток, из прорех которого посверкивали сильверитовые звенья.       Гувернантка, конечно, всполошилась, но Хайбрен устало ткнулась лицом в её необъятную грудь и попросила отвести её домой. Воган был неправ. Лаской тоже можно добиться от людей всякого, она точно это знает.       Пакет с цепочками провалялся среди неразобранных с осени подарков до самого Винтерсенда.       Хайбрен проводила это время дома, кашляя и изводя носовые платки стопками. Эрл Леонас Брайланд со свитой уехал поздравлять баннов и обещал вернуться через две недели. Ей было одиноко, плохо и тошно, хотелось взять палку и переломать вообще все, на что падал взгляд.       Цветочек, новый щенок, у которого на правом ухе было пятнышко с рыжим кружком в середине, с тявканьем бросался на её ноги.       — Фу, Цветочек. Перестань.       — Госпожа, куда положить это?       Эльфийка с рубцами на щеках держала порванный пакет. Хайбрен дотронулась до выпавшего из отверстия кончика цепочки толщиной в палец. Потянула.       Сильверит — холодный как лёд — слепил глаза в суровом зимнем солнце. Она пропустила его между пальцев.       — Оставь здесь. Иди.       Хайбрен некоторое время постояла у окна, вертя плоскую цепочку в руках. Цветочек, заинтересовавшись, подпрыгивал, требовательно тявкая, и тыкался носом ей в ноги, слюня юбку и оставляя следы от лап.       — Фу, Цветочек, успокойся.       Хайбрен села на корточки, ловя вертящегося щенка, накинула цепочку на ему на шею, примеряя. Слишком длинная.       Она потянула за концы, чтобы выяснить, на сколько надо укоротить цепь. Цветочек не успокаивался, вилял обрубком хвоста и пытался ухватить её за пальцы.       — Фу.       Щенок подпрыгнул и клацнул зубами возле ее лица. Хайбрен нахмурилась и потянула за концы сильнее, отодвигаясь на корточках назад, чтобы когти щенка не порвали вышивку на платье.       — Я сказала «фу!», Цветочек. Тебе надо быть послушным. Как Пушок.       Цветочек перестал дёргаться и скулить. Хайбрен поднялась, задвинула тельце под кровать и расправила складки на платье. Завтра она скажет, что Цветочек испортился.       — Леора! Леора! — позвала она.       — Да, госпожа?       — Отнеси эту цепочку к ювелиру, — с улыбкой сказала она. — И скажи, чтобы укоротили вдвое.