Немного о Барме

Вазочка с инжиром на кофейном столике. Вместо закладки для книги - пара золотых запонок. Потрескивающий камин в просторной гостиной источает предательски нежное тепло, заставляя ближе придвигаться к огню и греть босые ноги на мраморной каминной подставке. Герцог Барма ненавидел зиму, с ее холодами, неприветливо-серым небом и белым снегом, чем-то напоминающим ему пепел. Зима вызывала у него ностальгию по дому, настоящему дому, который он покинул еще в далекой юности, погнавшись за любовью Шерил. «Моя Шерил», - беззвучно шепчут бескровные губы. Пальцы зажигают сандаловые палочки. Не догнал. Его принял новый мир; он позволил себе улыбаться и трогать зеленые листья, наблюдать, как тает, превращаясь в бегущий поток, лед. Но себя он здесь не нашел. Он не нашел друзей и не завоевал свою любовь. Он всегда оставался чужим. Он никогда не хотел становиться истинным жителем Риверры. Герцог обкладывался старыми фолиантами, как порохом, заполнял воздух удушливым запахом розмарина и апельсинов, надевал длинные белые одежды с широкими рукавами и каждым жестом, каждым гордым поворотом головы и взмахом тэссэна, как бы говорил, вызывающе заявлял: «Я не принадлежу к вашему миру. Я лучше, умнее, мудрее. Я не так безрассуден». Герцог Барма тешил себя тем, что видит людей насквозь. Герцог Барма продавал информацию и творил иллюзии. Теперь он уже почти жалеет, что умеет все это. День за днем, год за годом, оказалось не так уж и приятно зреть насквозь и видеть лишь прогнившие души, испещренные шрамами. Когда появился Кевин Регнард – тем более. Из чайника в одинокую чашку с золотистым ободком льется крепкий чай с корицей. Бледные пальцы помешивают его узорчатой деревянной ложкой. И все вычурно, напоказ. Герцог Барма откидывается в глубокое кресло и думает, что ему совершенно плевать на трагедию в Сабрии, на неизвестные подробности жизни Регнарда. Все, что он собирал и бережно хранил столько лет, неожиданно оказалось лишь пылью, бесполезным хламом, засоряющим память и портящим нервы. Руфус Барма с горечью подмечает, что не может вспомнить день знакомства с Шерил. А, может, его и не было? На душе – тяжело, страх скребет по горлу, и он боится, больше всего на свете боится, что забудет ее улыбающееся лицо, поэтому строго раз в месяц непременно ее навещает. Когда не слишком много работы. А за окном бушует ветреная ночь, бросая в окна снежинки, бесформенной липкой массой оседающей на запотевших стеклах. Метель воет где-то в дымоходе, и, кажется, что все поместье скоро унесет. Герцог Барма подбрасывает дрова и лениво ворошит их кочергой. Искры взметаются вверх, и он едва успевает отдернуть руку. Иногда Герцог надеется, что вся его сегодняшняя жизнь всего лишь иллюзия, сон, плод воспаленного сознания. И нет никакой гостиной, всей и насквозь пропахшей тошнотворным запахом прошлого, ни тайной организации Пандоры, ни этого чуждого ему мира. Что на самом деле он еще ужасающе молод, непростительно глуп и неопытен, и нет герцогини Рейнсворт, есть только его Шерил, с которой он гуляет по зимнему саду и цитирует ей сонеты. Она игриво улыбается и не торопится отдергивать невзначай задетую тонкую ручку. Где-то в подкорках его сознания живет дерзкая мысль, что когда-нибудь он осмелится создать свою собственную идеальную иллюзию, которая станет последней в его жизни. Где он будет счастлив. Герцог Барма лелеет эту мысль, как своего неродившегося сына, и искренне верит, что это «когда-нибудь» непременно настанет. Ну а пока Лиам снова стучит в дверь, сообщая о новом незаконном контракторе, и Барма, вздохнув, поднимает с пола тэссэн, вызывает Додо и выходит на заледеневшее крыльцо, около которого его уже ждет экипаж Пандоры.