Скоро поезд

СКОРО ПОЕЗД

Шесть дней Констанцьюша Пиотровского, члена Боевой организации ППС, в конце октября 190... года

1.

Ева стояла под дождем очень долго. Собрание ужасно затянулось. Правда, и приходить сюда ее никто не просил и никто не знал, что она вообще тут стоит. А узнает, не обрадуется. Впрочем, когда так засиживаются, обычно успевают еще и наклюкаться хорошо. Ева любила, когда он пьяный, потому что тогда он хотя бы разговаривал. Едва завидевшая на выходе движение, Ева вся затрепетала, позабыв обо всем и чувствуя только глупую радость, вытянулась туда, жадно следя глазами. Это не он, это тоже, это Карл, его она помнила… а это который самый сердитый у них, вообще однажды ее выгнал, мол - чего тут делает не член нашей партии?.. А это он! Ева, счастливо улыбаясь, помчалась по грязи навстречу. Котек шел медленно, но прямо. Ева подбежала к нему и радостно повисла у него на руке; он продолжал идти, как будто ее не видел, и даже не повернулся к ней. Это было хорошо, потому что он мог что-нибудь спросить, мог даже рассердиться, что она опять их выследила, а он не стал ничего спрашивать. Так и шли молча. Ева иногда мягко и незаметно направляла его в нужную сторону. Котек сворачивал беспрекословно. Либо потому, что так было всегда, либо потому, что ему было всё равно. Скорее последнее. Ева смотрела на него снизу и млела. Он был очень красивый. Наверное, самый красивый из них. Жаль только, что он ее не любит. А могли бы пожениться. Но он не хочет жениться, вообще ни на ком: говорит, что скоро, возможно, умрет, и всё это ни к чему. Он и правда может умереть, с обожанием и ужасом думала Ева, потому что он, как это... революционер. Социал... национал... Ну или что-то такое, в общем, героическое. Он раньше много рассказывал про это, ну и про то, как всё плохо в стране, которая не принадлежит сама себе, что надо принимать решительные меры в борьбе за независимость, а теперь почему-то перестал, молчит больше. Ева прежде пыталась его отговаривать, даже скандалы были. Сейчас он уже не спорил - просто отмалчивался. Вообще он как-то ускользал из жизни, чувствовала Ева. - Ночью Лиля придет, - сообщил Котек тяжелым, каким-то набрякшим голосом. Он курил, выдыхая дым прямо в дождь - под зонтик он всё равно не влез, потому что был очень высокий. - Не задерживайся у меня. Придем - и сразу уходи. - Да, конечно, - привычно согласилась Ева, думая, что надо будет зайти к нему завтра и проверить, не надо ли что по хозяйству. - Постой, а это кто еще? Ту же звали Данна? - Это моя женщина, - ответил Котек со своей обычной прямотой. - Красивая… Не обижай ее. - Много их у тебя, красивых-то, - хмуро заметила Ева. - Никого не обидишь, дак скоро святой станешь. Опять новую тащит! Где ты их берешь-то? - Тш-ш-ш, - сказал Котек. И они стали слушать дождь. Женщин у него было много, а с Евой их когда-то связывало что-то вроде несложившейся, умершей в зачине первой любви. Они дружили с ранней юности, а повзрослев, робко стали встречаться. Потом Котек сильно изменился, начались перебранки и обиды (бранилась и обижалась Ева, Котек сидел и молчал), и вскоре они прекратили это. Но сколько бы женщин он к себе ни водил, когда он был в стельку пьян или в черной тоске, рядом почему-то всегда оказывалась именно Ева, готовая помочь, проводить, развеселить, привести в чувство и накормить. Ева никогда не думала, что всё это унижает ее. И теперь, пройдя вместе с ним за порог и помогая ему снять сапоги, она чувствовала себя спокойно и на месте. - Горюшко моё, какая тебе теперь Лиля, - вздохнула она, глядя, как он растягивается длинной усталой фигурой на стуле. - Давай водички хоть холодной… Голова у него запрокинулась, рука с сигаретой обвисла - того гляди выронит. Ева забрала окурок, чтобы не случился пожар, и пошла на крохотную кухню, куда кроме стола мало что могло втиснуться. Налив из кувшина в стакан воды, она почувствовала, что ей жарко и плохо. Жар нарастал быстро и появился так внезапно, что Ева не успела сжать как следует слабеющие пальцы, и кувшин упал на пол, разлетевшись на части. Она оперлась на стол, не в силах стоять прямо. Стакан плыл перед ее глазами, но всё же его было надо донести… Спустя какой-то бесконечный черный провал она поняла, что Котек держит ее на руках. Лучше бы этот момент никогда не кончался, подумала бредящая Ева. Хотя бы так… хотя бы так он взял меня на руки... Котек принес и опустил ее на кровать, прикрыл своим дырявым одеялом. Он придвинул к кровати стул (почти до любой вещи в комнате он мог дотянуться) и еще долго смотрел мимо Евы мутными глазами.

2.

Утром Ева сразу спросила: - А Лиля что, не приходила? - Ушла уже, - отозвался согнувшийся у окна Котек. - Мы тут тебя потеснили немного... Он показал на кровать, где Ева лежала. - Котек!! Фууу!! - крикнула она и запустила в него подушкой. Он громко и глухо рассмеялся. - Да не было ее, не было, - объяснил он. - Я сам к ней сходил. - Идиотская шутка! - Ева даже всплакнула. - Дурак!.. Ева болела пять дней. Все то утро, первое, Котек просидел с ней. Он молча курил и подолгу смотрел в окно. Она знала, что он высматривает там агентов российской полиции. Он давно уже их высматривал. Но когда она попросила его сыграть на гитаре и спеть, он сразу сыграл и спел - открыто, высоко, прямо из души. Его никогда не надо было уламывать, как просили - сразу и играл. Характер у него был честный и прямой, а приоритет важных вещей - линейный. Кроме собственной философской доктрины и ситуации в стране, его ничего не интересовало, и он давно решил, что остальное не имеет значения. Даже когда он находился у себя дома, у него был такой вид, будто он зашел на какое-то время и скоро уйдет, возможно навсегда. Наверное потому, что он с какого-то момента всегда был готов к этому. Последний год Ева чувствовала его словно за стеклом. Но сейчас ей было ужасно приятно, что он уделяет ей внимание и время, это удивило ее и выместило из ее сердца всё остальное. Что последует дальше, она знала: по вечерам и по ночам он будет уходить, и если это собрание, он будет возвращаться пьяным. Им приходилось пить, потому что к группе пьяных польских офицеров полиция не присматривалась. Она присматривалась к трезвым и тихим. Ну и к Лиле этой своей, конечно, он ходить тоже будет. Ева давно не страдала от этого, и это знание вызывало только слабый отзвук старой, глухой и вросшей внутрь боли. Он почти не разговаривал с ней, и это тоже было нормальным. Ева знала, что и это из-за их деятельности. Они не могут говорить, никто из них. Когда она пыталась общаться с Карлом, он вел себя так же. Это у них такая привычка, чтобы чего не выболтать. Даже из пьяных слова не вытянешь. А раньше Котек рассказывал ей много всякого: объяснял историю Польши, говорил, что она должна быть свободным государством. И что надо что-то делать. Тогда они с товарищами то ли еще не придумали что, то ли еще не решились. Ева отговаривала и закатывала истерики, а потом они все замолчали. Прожив рядом эти пять дней, они не стали ближе, они всегда двигались как две параллельные линии, как бы Ева к нему ни стремилась.

3.

Вечером первого дня Котек ввалился в квартиру ужасно мокрый и весь в грязи - судя по всему, он с трудом добрался домой, так как на ногах почти не стоял и говорить тоже уже не мог. Собрания теперь у них стали проходить часто, и так Ева поняла, что нечто очень важное для него и его друзей приближается. Это не было радостно, ощущение скорее походило на предчувствие конца. Котек очень мучился, так как сильно перепил, а Ева смотрела на его тягостную беспомощность и мучилась не меньше него, потому что не знала, что можно для него сделать. Так что пообщаться им не удалось, и еда, которую Ева с огромным трудом приготовила (у нее был сильный жар и ноги едва держали), простояла зря, но она решила, что назавтра разогреет. Утром Котек есть, разумеется, не захотел, у него было жуткое похмелье, и он опять выпил много водки. Ева уговаривала его не пить столько, но он не слушал, и поэтому с самого начала дня уже хорошо накушался. Он сидел очень мрачный, и не было понятно, это у него из-за самочувствия или из-за их дел в организации. Ева попыталась выспросить, но он не отвечал и только опрокидывал новую рюмку, а потом долго смахивал пролитое с гимнастерки, как будто ее неопрятный вид мог от этого улучшиться. Ева подумала, что он сильно сдал за эти дни, перестал ухаживать за собой и, видимо, готовится совершить уже свою конечную миссию. Она никогда не озвучивала вслух и не обсуждала это с ними, но догадывалась, что миссия заключается в убийстве кого-то из российской администрации. Понятно, что это надо было сделать скорее, пока полиция не успела раскрыть заговор. Если, конечно, это были верные догадки. Тот, кто сделает такое, само собой, не жилец. Подумав об этом, Ева тихо заплакала. Котек оторвался от своей сигареты, подошел к ней и устало опустился на край кровати. - Я уезжаю, - проговорил он. И снова затянулся - мощно, тяжело, во все легкие. Линия огня поползла по сигарете вверх, оставляя за собой серый крошащийся пепел, который падал на одеяло, но Котеку было всё равно, он не смотрел. Ева закрыла глаза и с силой сделала судорожный вдох. - Когда?.. - спросила она только. - Через четыре дня, - ответил он, выпустив клуб дыма. - Но они же там закон приняли… Позавчера, что ли. Должно стать получше... - Для русских. - Я поеду с тобой, - сказала Ева бессмысленно. - Нет, - просто сказал Котек. Он неожиданно лег, как-то почти упал на кровать с краю, прямо поверх одеяла, свесив длинные ноги и потеснив Еву. Ему явно было очень плохо. Он держался рукой за живот, и так Ева поняла, что ему больно. - Довел ты себя, - покачала головой Ева. - Погоди, корешок лопуха поищу… Она потянулась за сумкой, но Котек махнул рукой и остановил ее: - Не надо. Скоро… всё. Она все равно стала рыться в сумке, нашла надписанные конвертики с порошками. - Это у тебя от водки наверное, - предположила Ева. - Я слышала, она там как-то внутри всё прожигает, а ты еще и кушаешь мало. Чтоб сегодня же поел, слышишь? В чем и душа держится. И вообще, я тобой займусь, понял! Она действительно взялась за дело, пользуясь его слабостью, и к вечеру успела провернуть уйму вещей. Она прибралась в комнате, вымела окурки и постелила себе на полу. Потом она заставила Котека умыться и переодеться. В чистой мятой рубашке он смотрелся даже как-то смешно, такой растерянный. Ношеные вещи Ева быстренько простирнула и развешала. Затем она усадила его за стол. Поначалу он вяло сопротивлялся и кормить пришлось чуть не с ложечки, как маленького, и Ева много шутила по этому поводу. Потом он вошел во вкус и съел всё, что она приготовила, в том числе то что было на завтра, и Ева, радуясь от всей души его аппетиту, отметила про себя, что в следующий раз надо сделать побольше. Сама она есть не стала, решив, что Котеку сейчас важнее подкрепить силы, а она потом поест. Чувствуя в животе вместо омерзительной водки приятную сытую тяжесть, Котек ожил и подобрел. Он стал отвечать на нейтральные вопросы и с удовольствием рассказал несколько историй из своей жизни, некоторые, правда, довольно пошлые. Ева весело кричала и в шутку возмущалась, почему она до сих пор этого не знала. Потом он сыграл ей на гитаре, и после этого силы оставили Еву - болезнь взяла свое, и, похоже, наступило ухудшение, поэтому ей пришлось лечь в свою импровизированную постель. Но всё равно, даже сквозь лихорадочный блеск, глаза у нее сияли от счастья: он был здоров, ему стало лучше, и сегодня он не идет на собрание! Они смогут провести вместе такой же замечательный вечер, может быть, даже послушают пластинки - днем Ева обнаружила за шторой пыльный хозяйский граммофон и прикрыла его обратно - в качестве сюрприза. Жалко, потанцевать не получится, Котек безумно красиво танцевал, и пожалуй именно это Ева любила делать вместе с ним больше всего. Но тут Котек вдруг встал, улыбаясь. - Ну, спасибо, - произнес он искренне. - Сто лет так не ел и не веселился. А теперь я пойду, Лиля ждет. Ева несколько секунд неподвижно и тупо смотрела на него, словно не понимая, что он сказал. Она тоже улыбалась, как-то машинально - слишком уж радостно ей было видеть улыбку на его лице, чтобы на нее не ответить. - Давай, - сказала Ева. - А я посплю, раз кровать свободна. Через пять минут она лежала в темной пустой квартире, словно на дне пропасти, не двигаясь и ни о чем не думая. Она не плакала и не спала. Временами ей всерьез казалось, что она умирает, и она смутно беспокоилась о том, что Котеку придется возиться с ее телом. Но она не умерла, а наутро встала, сама не зная как, и пошла на кухню.

4.

Она начала готовить обед, но доделать не смогла и пошла прилечь. Она думала немного полежать, прийти в себя и продолжить, но ей стало хуже. В полдень Котека всё еще не было. Ева нашла взглядом угол, где был спрятан громоздкий и квадратный, как ларец с сокровищами, кабинетный граммофон. Она надеялась, что он работал. Там была пластинка с мелодией, под которую они однажды танцевали на праздничном вечере. Ева очень любила ее и знала, что Котек любит тоже. Она решила, что когда он придет, она сделает ему наконец не удавшийся вчера сюрприз, и может быть он снова улыбнется и немножко обрадуется. Вчера вот очень хорошо получилось. Очень жаль, что сегодня не получится порадовать его вкусной едой. В тот давний вечер Ева надела чудесное платье. Теперь таких не носят уже. А Котек был просто великолепен. Он и сейчас очень красивый, но тогда… как он двигался, чуть отведя голову - веселый, уверенный - можно было сойти с ума. Он правда очень хорошо танцевал. Это все говорили. Он был тогда такой радостный, какой-то летающий. Даже голос звучал по-другому. Они часто ходили в кафе, поболтать и перекусить. Он курил тогда меньше и очень стеснялся делать это при Еве: ему казалось, что это для нее вредно. Им нравилось читать какую-нибудь книгу и потом при встрече обсуждать ее. Котек горячо любил поэзию и обычно приносил стихотворение, запавшее ему в душу, а иногда даже сам писал стихи. У него хорошо получалось, очень открыто. Глядя на нее, он всегда улыбался, потому что ему было хорошо от того, что он ее видит. Город тоже был другим, по нему было приятно просто бродить. И ничего страшного в нем не было. И полиции можно было не бояться, потому что какое им дело до двух… друзей? Или кем они были? Около четырех дня жажда стала так жечь ее, что трудно было вынести. Ева хотела сходить на кухню попить, но не смогла встать. На простуду не было похоже. Интересно, где Котек? Наверное, у него дела. Если собрание внезапно созвали днем, то он от Лили сразу ушел туда. Когда он придет, он принесет ей воды и, может быть, сходит в аптеку за каким-нибудь лекарством, если сам будет нормально себя чувствовать. Потом стемнело. Котековский стул - тусклый блик его потертой спинки угадывался во мраке - так и стоял в том положении, в котором он его оставил, уходя вчера вечером. Наступила ночь. Ева вдруг сообразила, что могло что-то случиться. Его ведь могли и арестовать. - Ох, нет… Котек… Она так испугалась за него, что всё плакала и никак не могла успокоиться.

5.

Котек пришел в начале второго. Он был трезв, невредим и спокоен, от него пахло женскими духами. Он, видимо, забыл о том, что у него дома больная Ева, и тупо смотрел на нее, словно не понимая, откуда она тут взялась. Ева задохнулась от радости, когда он появился. - Господи... живой! - тихо и хрипло вырвалось у нее. - Бред. Ты бредишь. Котек взял стул и подсел к ее кровати. - Как хорошо, что ты пришел... - бормотала счастливая Ева. - Принеси мне водички, пожалуйста. Он сходил и принес ей стакан воды. Ева пила медленно, словно ей было больно глотать. Снова сев у кровати, Котек заметил: - Неважно выглядишь. Может, сварить тебе бульона? Что у тебя болит? Ева, передыхая между фразами и смущаясь, что приходится обсуждать ее, описала симптомы. Котек внимательно слушал. Он тоже не знал, что это за болезнь. Какие лекарства покупать, было непонятно. Да и аптеки уже не работали всё равно, теперь надо было ждать утра. - Тебе нужен врач, - сказал Котек, подумав. - Карл - полевой медик. Я схожу к нему. - Подожди… ну не ночью же... - растерянно возразила Ева. - Ничего, я ему столько одолжений в жизни сделал, - сказал Котек, встал и надел фуражку. - Я приведу его сюда или узнаю у него, что надо купить. - Спасибо… - угасающе улыбалась Ева, заговариваясь. - Как же хорошо, что с тобой всё хорошо… А я боялась, что уже… что всё… Вот дура-то. Напридумывала себе ужасов каких-то… Когда он ушел, она попыталась было заснуть, но потом подумала, что скоро, наверное, придет доктор и лучше она его дождется. Котек вышел из дома и двинулся по улице быстрым шагом. Карл был не очень хорошим медиком, и он, кажется, даже не доучился, но каким-то образом - вроде бы, через связи - ему все равно удалось стать полевым врачом. Так или иначе, он разбирался в медицине лучше Котека. У него было несколько версий, где сейчас Карл. Только в одной из этих версий он спал. Сначала Котек отправился в игорный дом, но там Карла не было. Потом Котек решил заглянуть по одному адресу, где было что-то вроде подпольного борделя, и там действительно застал Карла с одной из местных женщин по имени Бетка. Котек поздоровался и прошел в комнату прямо в сапогах. Доктор, нисколько не смущаясь, ловко надернул штаны и встал с кровати, с интересом глядя на Котека. Тот перечислил ему симптомы болезни Евы и попросил совета. Карл рассмеялся. - И ради этого ты среди ночи бегаешь по городу? - удивился он. - Зачем ты вообще с ней возишься? Она валяется, чтоб привлечь твое внимание - и ведь получилось. Полежит денек и будет как огурчик. Если бы Бетка заболела, думаешь, я стал бы ее лечить? Ха! Человек должен делать только то, что ему хочется. Ты же сам говорил. Бетка смешливо выглянула из-за его плеча: - Аха... Котек посмотрел на нее и сразу понял, чего ему хочется. Он ушел из заведения во второй половине дня. Довольные Карл и Бетка провожали его до дверей. - Скоро мы сделаем так, что все смогут делать то, что им хочется, - напомнил Карл, словно прочитал заклинание. - Только делая то, что хочет, человек может жить свободно и честно. Человек должен быть свободен от морали, ибо мораль - это ложь. Золотые слова, Котек. Я часто думаю, что ты гений.

6.

Сначала Котек направился прямо домой, но потом подумал, что ему хочется немного выпить, и зашел в рюмочную. В рюмочной он просидел дотемна, потом все-таки пошел домой. Он думал, как он забыл такие простые - основные - принципы, которые сам же разработал и понял. Вдруг он на секунду как бы вынырнул из омута, в котором всегда находился, и ему показалось, что он отвратителен. Что когда-то он был добрым интеллигентным человеком, а теперь он просто равнодушный похотливый скот. Но он сразу напомнил себе, что добродетели не существует, что это лицемерие и ложь, а он просто избавлен от них, но и в нем иногда просыпается вековая привычка людей руководствоваться системой шелухи и самообмана. В конце концов, он действительно победил мораль, хотя на деле это было куда легче, чем он привык себе представлять, подсознательно обманывая себя и набивая себе цену перед собою же. Самой борьбы по существу не было. Для победы над моралью оказалось достаточно лишь сделать то, что ты себе не разрешал, а потом все получилось как-то само. Котек вспомнил, как Ева лежала в кровати, когда он уходил, и впервые задумался, что хочется ей. Никогда непонятно, что хочется другому человеку. Всё равно ошибешься. Поэтому не нужно задумываться об этом, нужно думать только о своем желании. Желание священно. Оно движет миром и заключает в себе невероятную энергию, ключ к изменению сущего. А самое священное желание - это желание того, кто скоро умрет. Оно должно быть исполнено, и он исполнял свои, как автомат, не думая, словно это были приказы. Он все это понимал, но все равно ему было как-то муторно. Наверное, это от водки. Он уже сожалел, что выпил - забыл, что после нее так тяжело. В нем кричало какое-то предчувствие, и он даже остановился один раз, держась за забор, потому что чувство стало таким сильным, что в глазах потемнело. Он опять подумал на водку и на нервы. Он вспомнил, что есть исключение из желаний, и это исключение - смерть. Через нее придется пройти, хотя тебе не хочется. Но раз уж ее не избежать, хорошо бы, чтобы человек мог сам выбрать, как умрет. Он уже выбрал. Чувствуя, как его против воли забирает дрожь какой-то странной истерии, Котек вздохнул от отвращения. Он с сожалением подумал, что Ева стала ужасной истеричкой, и видимо, это заразительно. Ему были неприятны ее подобострастные поступки. В них было что-то унизительное, надрывное и ненормальное. Он давно уже не знал, как от нее избавиться - наверное, с тех самых пор, как она перестала понимать его и разделять его взгляды. Они уже не были ни друзьями, ни единомышленниками, ни даже влюбленными - что им еще оставалось делать вместе?.. Помимо прочего, она была зациклена на прошлом. Он никак не мог объяснить ей, что старые вещи его уже не интересуют и никогда не будут интересовать снова. Он даже пробовал прогнать ее, но она никак не могла исчезнуть, словно хроническая болезнь или какой-то неприятный след прошлого, который волочится за тобой всю жизнь, вроде хромой ноги или шрама на лице. Он не мог донести до нее, что он больше не хочет танцевать, и что о тех книжках он думает уже совершенно другое. Она всё надеялась, всё ждала чего-то, и временами это ужасно раздражало, было похоже на какое-то бесконечное вранье. И болеет она, видимо, от этого же, Карл прав, не такой уж он плохой доктор. С особенной гадливостью Котек вспоминал теперь, как пару дней назад играл ей на гитаре. Это было как уступка ее нездоровому обожанию, маленькое и нечестное воскрешение прошлого. Идя и думая так, он очень устал. Привычно повинуясь неосознанным шевелениям в душе, он зачем-то завернул в аптеку и стал там описывать симптомы болезни. Аптекарь сказал, что он не врач, чтобы брать на себя риск давать рекомендации. Котек ушел, ничего не купив.

7.

Едва войдя и взглянув на Еву, Котек увидел, что она скоро умрет. Он не удивился и спокойно понял, предчувствие чего он только что пережил там, на улице. Он прикинул, что ей, похоже, остались где-то сутки, если она переживет ночь - время кризиса у большинства больных. Смерть каждый выбирает себе такую, какую хочет. Она тоже выбрала, прямо будто действовала по его теории. Котек опустился на стул и закурил, не сводя с нее глаз. - Ну что ты, старушка, - пробормотал он, - совсем расклеилась. Ева улыбнулась. Он заметил у нее в руках пластинку. - Это что у тебя? А… Да, помню. Он взял пластинку и остановился, не зная что с ней делать. - Наверно, хочешь послушать? Ева отрицательно покачала головой, продолжая улыбаться. - Я и так ее слышу. Всё время… - Ясно. Он сел опять, смущенно хмурясь. - А что ты хочешь?.. Ну, хочешь, я станцую? Ева кивнула. - Только ведь для танца нужен партнер, - проговорил Котек, нервничая. - И места побольше... Ну, хорошо, ты просто представь, что этот партнер - ты. Никогда ему еще не приходилось танцевать с таким тяжелым сердцем. Он с юности не занимался танцами и здорово растерял навык. Тело у него тоже как-то огрубело, ему было далеко не шестнадцать, к тому же от голода и водки опять разболелся живот. Но Котек знал, что этот танец последний для Евы, и делал самое лучшее, что мог. Вкладывая в него все возможные усилия, он двигался по тесной комнате, понимая, что нелеп и плох, как бы он ни старался. В конце полагалось припасть перед партнершей на одно колено, и он припал перед кроватью, склонив голову и протянув к Еве руку. - Прости, - сказал он, вставая. - Я всё забыл. - Спасибо, Котек… - прошептала Ева, странно глядя на него. - Я так мечтала об этом. Но я не знала, что ты уже не можешь... - Да, не могу. Я был жалок? Ева задумчиво кивнула. После этого она замолкла и как-то отдалилась. Это было не похоже на нее - она всегда во все глаза глядела на Котека, когда он был рядом. Он сделал ей чай, но она отказалась. Думая ее развлечь, он начал было рассказывать какую-то историю про Карла, но она извинилась и сказала, что хочет спать. “Разлюбила”, - понял Котек, тихо стоя над кроватью и всматриваясь в ее лицо. Танцы, книжки, пластинки… Разве в этом дело. Тогда в чем, в мировоззрении?.. Но сейчас он здесь стоит в этой комнате и по полной попирает собственные убеждения - каждым своим словом, каждой интонацией. Сила, которая была сильнее его, действовала им сейчас, и когда Котек не знал, что делать, то она сама всё делала за него. Она вносила в его голос ласковые нотки, вроде тех, которыми разговаривают с детьми. Она заставляла его слушать ее дыхание и приносить холодный компресс. Она сварила его руками бульон - ужасно пересоленный, но все-таки вполне съедобный. Он сказал бы, что эта сила - страх, но он ничего не боялся. Новые сухие ответы Евы совершенно его не задевали. После каждого отказа он шел и делал что-то еще, и каждый раз послушно уходил, когда она просила. Ночью Еве стало плохо, она металась и кричала, а потом впала в беспамятство. “Карл, придурок, - думал Котек, поглаживая затихшую наконец Еву по голове. - Трудно тебе было что ли зайти да посмотреть? Какая к черту разница, от чего она заболела, врача ты кусок”. Потом Ева пришла в себя, и они попрощались. Они попросили друг у друга прощения, и Котек поцеловал Еву в лоб, а она его - в щеку. Всё было уже позади, и они впервые чувствовали спокойное единение двух людей, которые долго живут вместе и знают друг про друга всё - и плохое, и хорошее, и всё понимают без слов. Без влюбленности, без ложных образов, без восторга, без чего-либо лишнего. Потом Котек думал, что это и была правда. Момент, когда нет лжи. Ева умерла, и Котек закрыл ей глаза. Он долго сидел, наморщив лоб и глядя на нее, потом накрыл ее одеялом, надел шинель и вышел.

8.

Он пошел в рюмочную и крепко выпил, а потом стал нарезать круги по городу, заходя ко всем знакомым и малознакомым. Он всем говорил, что не поедет сегодня в Варшаву, потому что у него умерла жена. - Да ты разве женат? - удивлялись люди, которые первый раз слышали не только про жену, но и что он собирался в Варшаву. - А мы и не знали. - Я сам не знал, - отвечал Котек и шел дальше. Члены кружка очень рассердились на него и принимались его ругать, каждый по-своему. - Ты что, сдурел? - говорили они. - Что ты несешь? Иди домой и проспись, нам скоро ехать. - Не могу, - отвечал Котек. - Я должен ее похоронить. Увидев шатающегося Котека без фуражки, трезвый, хорошо одетый и напряженный Карл пришел в ярость. - Какая к черту жена? - зашипел он на него, втягивая в номер. - Трепло! По всему городу небось раззвонил, что сегодня едем. Пропадем ни за что! Это эта-то твоя шлюшка? Нашел жену! Котек ударил его по лицу, Карл дал сдачи. Котек был сильнее его и гораздо выше, потом он всегда неплохо дрался. Чувствуя, что не справляется, Карл позвал гостиничную прислугу, и Котека вышвырнули на улицу. Потом он вдруг обнаружил себя мертвецки пьяным, да еще и почему-то в объятиях Лили. Котек не мог понять, как так получилось: он ведь совсем не хотел ни пить, ни идти к Лиле. Ему стало очень противно, и он, повинуясь этому импульсу, выбрался из постели, кое-как оделся и ушел. Лиля непонимающе следила за ним и что-то спрашивала, но он уже не мог понять и тем более не мог ответить. На улице он прошел совсем недалеко и упал в грязь. Был ясный день, Котек лежал и шевелился, мимо ходили прохожие, кто-то смеялся, другие смотрели на него и что-то говорили. Он расслышал слово “жена”, перестал шевелиться, поднес руки к лицу и горько заплакал.

9.

Этим же днем, позже - где-то примерно в то время, когда ему и его товарищам нужно было отправляться в Варшаву - он пришел в похоронную контору. Служащий не удивился тому, что Котек пьян: он привык, что с горя люди приходят в самом неприглядном виде. Котек обсудил условия похорон, ответил про гроб и остальное. Потом он попрощался со спокойным служащим и ушел. На улице его окружили друзья. Карл тоже был здесь. Он смеялся громче всех, был как-то слишком возбужден и после каждой фразы прибавлял “Скоро поезд”, точно его заело. Что-то говоря и улыбаясь, они похлопали Котека по плечу и двинулись прочь, думая, что он пойдет за ними. Но Котек остался стоять на месте. Они окликнули его, но он не ответил и не пошел. Тогда они вернулись к нему и обступили его. - Чего встал? - спросили они его, все еще шутя. - У тебя что, ноги отсохли? Со всех сторон стояли они, а вокруг них высились неподвижные надгробные памятники, ими был заставлен весь двор похоронной конторы. Котек сказал: - Я не могу, я должен ее похоронить. - Это пустая формальность, - сказали ему, - лживая и ненужная, как любая общественная мораль. - Пускай. Я должен ее похоронить. - Ей уже всё равно. Да и тебе через несколько часов всё равно будет. - А сейчас, - проговорил Котек, глядя в эти лица, - мне не всё равно. Мне был дорог этот человек, значит я должен ее похоронить. Зашумел смех. Котек понимал, что это правда смешно. Он знал, что они не поймут этого, и когда говорил, не рассчитывал на понимание. Просто сказал правду, и всё. Он понимал также, что похоронить Еву они ему не дадут. И вообще ничего уже больше не дадут - от них так просто не уйдешь. Нельзя стать одним из них, а потом спокойно выйти, словно это бильярд или игра в короли. Это он тоже понимал хорошо, ложных надежд Котек не питал никогда. Он с какой-то особой ясностью ощутил привычную боль внутри, привычную пьяную расплывчатость края зрения. Прохладный, влажный осенний воздух. Конечно, надо было согласиться, а дальше действовать по обстоятельствам. Сбежать от них, спрыгнув с поезда, или еще что-то. В конце концов, существует много способов не делать то, что не хочешь, пусть часть из них и опасны. Но Котек сказал: - Я не уеду от нее. Его схватили за плечи. Завели за угол, в дальнюю глубь двора, где стояли самые монументальные памятники и за их каменным лесом ничего уже не было видно - ни улицы, ни самой конторы. Котеку заломили руки за спину и поставили на колени. Карл подошел к нему и пнул его в живот. Желудок отозвался страшной болью, Котек не смог держать спину прямо, но его вытянули за шиворот и заставили разогнуться. - Допился, пьянь, - вывел Карл, наблюдая. - Скоро поезд. Извини, что всё так быстро. Он достал револьвер. Котек дернул руки, но его держали хорошо. Карл приставил дуло к его лбу. - Ты очень хороший последователь, - сказал ему Котек с благодарностью, серьезно на него глядя. - Жаль только, что моя доктрина оказалась нежизненной. - А она у тебя и не для того, чтобы жить, - ответил Карл. - Она - чтобы умирать. Не волнуйся, мы несильно тебя переживем. Скоро поезд. - Я учил вас какой-то ерунде, - отозвался Котек, словно ища усталым взором кого-то между стоящими. - Плохо, когда кто-то умирает, да еще и зря. Карл с интересом его выслушал и взвел курок. - Это твоя шлюха тебе сказала? - полюбопытствовал он. - Карл, быстрее! - занервничали остальные. - Опоздаем. - Нет, я хочу знать, чему может научить шлюха, - рявкнул Карл с неожиданной яростью. - Это она тебя научила?.. Она? При каждом слове “она” он бил Котека сапогом в живот. У Котека сами собой потекли слезы, было слишком больно. Но в какой-то момент он смог отстраниться от боли, отделиться от нее, и она перестала заполнять его, осталась где-то вне него самого. Тогда он почувствовал, как злится Карл, и удивился его злости. Почему-то это его рассмешило: он вдруг понял, что беспомощным тут был Карл, а не он. И еще он понял, что может заставить их пропустить нужный поезд. - Мои шлюхи ничему меня не научили, - ответил он ясно, усмехаясь вслепую. Остановить слезы не получалось, а вытереть было нечем, и они мешали смотреть. - А это мне сказала когда-то моя жена. Она очень давно мне это сказала, да только я не слушал, потому что дурак был, как и ты. Тут Карл пнул его так, что там, во внутренностях, что-то произошло. Боль изменилась и стала совсем невыносимой. Вот теперь было действительно плохо. - Да кончай уже! - крикнули Карлу. - Надоел, бьет и бьет. Если сейчас же не выстрелишь, мы уходим. Котек сквозь позывы болезненной тошноты понял, что им его жалко. Ведь никто из них не стрелял, все просили стрелять Карла. Они были старыми друзьями, с некоторыми даже учились вместе. Поэтому им было неприятно смотреть, как его мучают. Когда Котек понял это, ему самому стало жалко их. - Потом вы будете вспоминать произошедшее, - сказал он им всем. Как много лет назад, он стоял перед ними и излагал свои мысли. - Вы думаете, что вам удастся его не вспоминать, потому что вы вне той вещи, которая действует на всех людей. Но это не так, от этой вещи не уйти. Мы слабее ее. Вы будете думать обо мне и об этом дворе. Ничего уже нельзя будет сделать, и тогда вы поймете, что смерть не меняет тех, кто умер, она меняет только тех, кто остался. Умершие продолжают говорить то, что говорили. И вам не останется ничего, кроме как послушать их. Все смотрели на него, не двигаясь, а он был белый - совсем белый, особенно лоб. Воткнутое в этот лоб тонкое дуло контрастно чернело. Потом кто-то сказал: - Всё. Опоздали. И тогда Карл выстрелил.