Сpедь оплывших свечей И вечеpних молитв, Сpедь военных тpофеев И миpных костpов Жили книжные дети, Не знавшие битв, Изнывая от мелких Своих катастpоф.
- Ты доброволец? – хмыкая, произносит мужчина, завязывая потуже собственную сумку, укладывая ее на верхнюю полку, а после противно кашляя от привкуса, царапающего язык и горло. С поездами всегда так, особенно когда всю эту старую пыль поднимают молодые парни. Суетные, радостные, глупые, словно щенки, считающие, что дальше будет обязательно интереснее. Война – как большой аттракцион, большое приключение, где можно спрятаться от родителей, порвать с глупыми барышнями и выплеснуть всю свою подростковую агрессию. Действительно, курорт, да еще и билет бесплатный. - Да, - спокойно отвечает ему парень. Не такой мелкий, как остальные, но тоже недалеко ушел. Красивый, наверняка пользуется этим все это время. - Глупец, - спокойно ответив, мужчина садится рядом, чуть потеснившись, дабы еще один «кутёнок» сел рядом, - отбрось свои представления о войне. Ничего ты хорошего там не увидишь. - А если я еду защищать свою Родину? – как-то злобно отвечает юноша, искоса смотря на своего ворчливого соседа. - Родину? Не смеши меня. Посмотри вокруг. Посмотри на то, что было на протяжении года. Беженцы, кидающиеся в крайности, стремящиеся ухватить хоть глоток человеческой жизни, инфляции, которые свели рабочий класс с ума. Зарплаты, которые выдают два раза в день – потому что с утра на них можно купить молока и пару банок консервов, а вечером уже можно позволить себе только два спичечных коробка, да и то, если добавить еще тысячу. Ветераны, инвалиды бывших войн, которых наша «Родина» поклялась почитать и воспевать еще во время той войны, когда ты был еще мал. Где они? Сгнили, высохли от голода в своих съемных клоповниках. Врачи, вынужденные работать подпольно – так уж вышло, твоя «Родина» не принимает воевавших за твою же страну лекарей, отнимая у них лицензии. Забрали все. Кости вот оставили. Он отворачивается, потирая рукой небритую щеку, после проводя ей по шее, разминая ее, словно та затекла. - Кости… я вижу, ты был врачом, там, - юноша показывает направление взглядом, словно очерчивая линию фронта. - И не желаю возвращаться, - обрезает незнакомец, доставая чуть потрепанную флягу в резном кожаном чехле, салютуя солдату, - Леонард. Леонард МакКой. - Джим Кирк, - кивает парень в ответ. - Будешь? Тот вновь кивает в знак согласия, перенимая флягу.Детям вечно досаден Их возpаст и быт, - И дpались мы до ссадин, До смеpтных обид. Hо одежды латали Hам матеpи в сpок, Мы же книги глотали, Пьянея от стpок.
- Ты совсем без совести, - ухмыляется мужчина, пряча в нагрудный карман спичечный коробок и бумагу с помятыми папиросами, зажимая при этом одну в зубах. - Сразу двух девок! Мне бы просто не позволило воспитание, - он закуривает, морщась словно в первый раз от крепкого табака, дающего прямо в голову, выдыхая густой дым быстро, и точно так же быстро затягиваясь. - Да ты просто боишься к ним подойти, - стирая помаду со скулы грязным рукавом формы и закрывая за собой дверь таверны, отвечает Кирк, затем похлопав друга по плечу. - Не боюсь, просто это мне не нужно, - спокойно отвечает Леонард, вновь затягиваясь, а после кидая на землю окурок, чуть придавливая его носком сапога. - А, все переживаешь из-за Кристин? Что, так и не дала? – едко интересуется Джеймс, за что его тут же хватают за ворот формы, хорошенько встряхивают, словно стараясь вытрясти из него душу. Леонард вжимает его в дверь таверны, еще раз встряхивает, приближается к его лицу и четко, грубо и ясно рычит сквозь зубы: - Не смей. Так. Говорить про нее. Ты меня понял?Липли волосы нам На вспотевшие лбы, И сосало под ложечкой Сладко от фpаз, И кpужил наши головы Запах боpьбы, Со стpаниц пожелтевших Слетая на нас.
- Тише, - шепотом произносит Джеймс, кутая испуганную и потрепанную женщину в свое пальто. Близится зима. Листья уже опали с деревьев, ветер усилился, наступали первые заморозки. Вокруг все резко переменилось – живой огонь спал с веток деревьев, словно те догорели, как спички, оставляя черные угольки после себя. Догорели так, как жизни многих людей, как письма, как дома, которые враг сжигал за собой, словно стараясь замести за собой следы. - Тише, я отведу Вас к доктору, - Кирк отчаянно пытался успокоить ее. Хотя сам понимал, что это сейчас практически невозможно. Она дрожала, словно осиновый лист, молча плакала, будто растеряв и истратив все свои эмоции. Но все равно шла за ним. И Джеймс готов был сорваться и вновь схватиться за оружие, бежать вперед, а не оставаться в этом разрушенном городе, мстить. За всех, за смерти детей, за смерти миллионов. За честь этой девушки. - Джим, - тяжело дыша, к ним подбежал мужчина, взглянув на друга лишь на момент, а после на женщину с растрепанными волосами и пустыми, зареванными глазами, - что случилось? Боже… По ногам девушки стекала ярко-красная кровь. Сжав до боли зубы, Леонард скинул на Джеймса свою сумку и тут же подхватил на руки женщину, прижимая к себе и быстрым шагом направился к лагерю. - Твари, - единственное, что произнес за сегодня МакКой, когда удалось сбить температуру пострадавшей. Он знал, что над женщинами могут надругаться противники. Но никогда не мог в это поверить. И сейчас отказывался верить.Испытай, завладев Ещё тёплым мечом И доспехи надев, Что почём, что почём! Разбеpись, кто ты - тpус Иль избpанник судьбы, И попpобуй на вкус Hастоящей боpьбы.
Выпал первый снег. Если раньше Джеймс с улыбкой встречал это явление, то теперь лишь горько вздохнул, натягивая на руки перчатки. Сегодня был день передышки – для него. Леонард же был занят как обычно – день после боя и у того сразу появлялась работа. Раненные требовали к себе внимания, куда более тщательного, чем потребовалось бы при дозоре. Лекарств не хватало. Иногда приходилось несладко и приходилось терпеть. Джиму было страшно. Страшно представить, что будет, если они выиграют этот кон. Он прекрасно понимал, что войны не остановятся. Прекрасно знал, что вот сейчас они – единственные, кто будет бороться за своих людей. А потом они станут единственными, о ком не захотят вспоминать. Или вовсе сгинут тут, без какой-то таблички и памяти. Пропадут. Задохнутся. И вряд ли кто-то сможет начать жить _нормально_ после увиденного месива. - Эй, - раздается хриплый голос позади. МакКой подхватил ангину, но все-таки как-то возвращал себе голос разбавленным водой спиртом во фляге. - Прекрати об этом думать. Все у тебя будет: красавица жена, медали на мундире и несколько детишек. Будешь им байки военные рассказывать. - О моем друге-сослуживце-алкоголике? – чуть улыбается Джим, а после замолкает, вглядываясь в даль. Они стоят так пару минут, в полной тишине, отвыкшие уже от нее настолько, что она кажется до боли опасной. Как затишье перед бурей. - Все еще думаешь о ней? Леонард молчит. Он лишь хмурит брови, а затем разворачивается обратно к «лазарету», сипло отвечая напоследок: - Нет. И это самая наглая ложь, которую он только мог сказать Джеймсу.И когда pядом pухнет Изpаненный дpуг, И над пеpвой потеpей Ты взвоешь, скоpбя, И когда ты без кожи Останешься вдpуг Оттого, что убили его - Не тебя!
Месиво. Жуткое месиво из звуков. Раздаются выстрелы, слышен свист орудий, щелчки затворов, короткие приказания, мат, шум двигателей и крики раненных. Слышны короткие передачи по радио, на задворках сознания азбука Морзе уже переводится на автомате. «Мы окружены. Похуй, прорвемся, не впервой» - быстро мелькает в голове у мужчины, удерживающего в руке автомат Калашникова наперевес с медицинской сумкой. Он прячется в одном из окопов, стараясь не высовывать головы – земля итак сыпется на голову вперемешку со снегом от пролетающих и попадающих в нее пуль. Очередь заканчивается – нет времени и шанса на промедление. Леонард поднимается, сжимая до боли в покрасневших пальцах оружие. Кончаются патроны. - Твою мать, Джим! - едва успев упасть обратно, кричит МакКой, - патроны! Правильнее было бы сейчас быть с раненными. Но их стало слишком много – а обороняться кому-то нужно было. Гладкое железо, пропахшее порохом, буквально сыпется из рук, когда Леонард пытается зарядить автомат, благо друг успел кинуть в него коробку с боеприпасами. И плевать, что он неважно стреляет. И плевать, что вовсе не хочет этого делать. - Я врач, а не воин, черт возьми! – едва удержав в руках обойму, шипит МакКой. - Я прикрою, - машет рукой Джеймс, - давай! - Парни, ложись! Но было поздно.Ты поймёшь, что узнал, Отличил, отыскал По оскалу забpал: Это - смеpти оскал! Ложь и зло - погляди, Как их лица гpубы! И всегда позади - Воpоньё и гpобы.
Леонард был готов поклясться, что весь их лагерь стал похож на пепелище. На кратер, оставленный атомной бомбой. Черное пятно посреди белоснежного поля. Шрам на теле земли. Гематома. Ему казалось, он оглох. Было слишком тихо. Ни единого стона, ни единого вдоха. Слишком ныл бок. Опустив глаза, Леонард понял – дело дрянь. Вся форма была в крови. А ясность мысли все никак не возвращалась. - Джим, - тихо произносит мужчина, часто моргая и стараясь отвязаться от бело-красных кругов перед глазами. Он приподнимается и видит своего друга рядом. Безмятежного, со спокойным и пустым взглядом. Словно тот вновь думает о жизни после войны. - Джим, - еще раз зовет его МакКой, подползая к другу со стонами и оставляя за собой темно-красный след на снегу. Он приподнимается и замирает. И правда, он оглох, раз не слышит дыхание товарища. Но что-то берет в нем верх. Мужчина подносит руку к губам Кирка, затем вновь смотрит на его лицо. Все такое же безмятежное. И… нет тепла от дыхания. С ним все хорошо. Только лишь с виска стекает густеющая на морозе кровь. Всего лишь от осколка бомбы. Леонард не оглох. Он слышал, как сорвался на крик. Как кричал от боли, выл, словно пес, срывая голос. Он слышал, как кричат вороны позади, на той могиле, что они оставили. МакКой нес друга на руках, спотыкаясь, оставляя за собой ярко-красный след на снегу, но не падая. Не опуская рук и не останавливаясь. Он шел, пока совсем не иссякли силы. Когда окоченевшие руки не отнялись совсем. Остановившись, он огляделся вокруг. Недалеко оказалась пара старых высоких деревьев. Черт знает, как они стояли здесь одни, посреди этого пустыря. Кое-как добредя до них, Леонард упал на колени, осторожно отпуская друга на снег и прислоняя того спиной к деревьям. Покрасневшие и дрожащие пальцы плавно скользят по лицу – он закрывает Джеймсу глаза, а затем прислоняется своим лбом к его лбу, стискивая зубы и не в силах сдержать слезы. МакКой почему-то винит себя. Почему-то злится, что это был не он. Что молодой, жизнерадостный парень, мечтавший узнать что там находится за гранью горизонта и дотронуться до звездной пыли рукой больше не сделает этого никогда. Не увидит жизнь, вот просто так уйдет, так и не дождавшись мира. - Ты всегда будешь моим другом, - шепчет Леонард, проводя рукой по испачканной в копоти и крови щеке Кирка.Если мяса с ножа Ты не ел ни куска, Если pуки сложа Наблюдал свысока, И в боpьбу не вступил С подлецом, с палачом, - Значит, в жизни ты был Ни пpи чём, ни пpи чём!