Как живешь, молодежь?

Пока я курю на кухне и слушаю Мэнсона, Третий работает. Почему Третий? А хер его знает! Типа это число удачи, его личный талисман. И татушка у него есть в форме тройки. Хотя мне кажется, там сначала появилось клеймо, а потом он уже его забил татухой... Открывается дверь, и Третий кивает, заглянув. Мой выход, дамы и господа! Сумка, полная чистящих средств, тряпок, губок, перчаток и прочих нужностей. За время работы уборщиком я заработал себе грыжу. Не легко таскать кучу всей этой хери, а потом еще и трупы ворочать... Кстати, о трупах. В гостиной двое. В спальне еще один. Охрана и заказ. — Ты издеваешься, блядь?! — тыкаю в стену, на которой алым веером разбрызгана кровь из артерии. Аж до потолка! — И как прикажешь это убирать?! — Не ворчи, — Третий отмахивается, вытирая с лица кровь. — Есть влажные салфетки? — А то как же... Лови! Ладно. Работа есть работа, и она не ждет. Чуть громче звук в плеере — и понеслись! Человек должен исчезнуть, испариться, значит, уровень сложности десятка: ни каких следов, время не столь важно, в приоритете качество. Первое: следует убирать кровь и прочие выделения человеческого тела с поверхностей, склонных впитывать. Второе: никогда не забывай проветривать помещение, в крайнем случае, сбей запах. А он всегда есть. Кровь воняет. Причем воняет до тошноты сильно! Опять же хоть один, но обоссытся. Вот ни одного выезда, чтобы без мочи! Ненавижу привычку Третьего стрелять в голову и живот. Так оно, конечно, надежнее, но, вашу ж мать! Повезло тем уборщикам, у кого напарник любит ножи и выбивание кадыка. Меньше грязи выгребать, а мне достался самый свинский грязнуля! Вывалившееся содержимое кишок склонно пачкать и проедать поверхности. Мозги и крошево костей черепа сложно отскоблить, к тому же об осколки можно пораниться. Болевой шок от ранения в живот часто провоцирует непроизвольную дефекацию, в этот раз обошлось... Третье: проверь на ультрафиолет даже самый дальний темный, ебически заныканный уголок. Четвертое: сверяй положение вещей вплоть до пепельницы на столе по фотографиям. Доверять памяти не стоит. Аккуратно запакованные, плотные черные пакеты для перевозки трупов через два часа уложены в рядок в фургоне. Пятое: волосы, пыль, отпечатки хозяев. Вас там не было, но ведь там жили люди. Не оставляй после себя стерильность. — Все чисто? — Все как надо, — щелчок зажигалки, и огонек на кончике сигареты. — Есть хочешь? — Хочу. Только я предпочитаю голодным тела разделывать, — о нет, мои дорогие! Все отмыть —это полдела! Необходимо еще тщательно распилить на мелкие части и отвезти на ферму к мистеру Смиту (нихуя он не Смит!) И скормить свиньям. На редкость прожорливые твари — эти свиньи! Опять же сколько с костями валандаться... Человеческие кости чертовски крепки, и вообще... пора бы уже выкупить для этих дел крематорий. Ну хотя бы печь! Большой Босс не торопится обзаводиться такой штукой, доверяя дедовским методам. С другой стороны, появятся печи — отпадет необходимость в уборщиках. — Тогда потом поедем поедим? — Не подлизывайся. — Он сам подставился, не просить же мне его повернуться! Немного не до того мне было, — Третий делает щенячьи глазки, а мне остается только кивнуть. Знаете, в любой паре кто-то любит все равно больше. Увы, мне досталась именно эта роль, и где-то на уровне подсознания Третий это прекрасно знает. И пользуется. Спят ли остальные напарники друг с другом? Скорее всего, нет. Почему у нас так сложилось? Я не знаю. Да и не хочу знать. Сложилось и ладно. Дальнейшее происходит очень быстро и резко. Вот Третий заводит машину, а вот уже крошечный наконечник пули прорывается из его горла, долетает до моей выставленной в защитном жесте руки и застревает в ладони. А я в недоумении: где прокололись? Почему не увидели? За мгновение до того, как почувствовать вгрызающуюся в собственные мозги пулю, успеваю разглядеть, во всех мельчайших подробностях запечатлеть заливающего кровью руль и приборную панель Третьего. Он что-то хрипит, булькая кровью в горле. Не хочу это видеть... А познакомились мы так. — Залатать сможешь? — А ты кто вообще? — Я от ***. — Ладно, проходи. Третьему в то утро здорово досталось. Кстати, почему многие считают, что убийства должны происходить ночью? В теплый воскресный денек под приветливым солнышком совершается не меньшее количество убийств, чем в ненастный вторник ночью, после трех. Истекающий кровью, без оружия, покрытый ссадинами и синяками, с выбитым большим пальцем правой руки и без ногтя на безымянном левой он появился на моем пороге в шесть сорок утра. Моя точка оказалась ближайшим убежищем от места потасовки. — Сам выбил? — я осмотрел опухшую кисть. — Наручники старого образца надели, — объяснил Третий, морщась и исправно заливая кровью мой новый бежевый диван. Кивнув, я сделал инъекцию обезболивающего общего действия, обколол огнестрел местной анестезией и принялся за дело. Спустя два часа из него было извлечено три пули, был вправлен палец, зашиты две неглубокие, но широкие раны, обработаны ссадины и порезы от стекла. Третий был отмыт, выбрит, накормлен, напоен и уложен спать. Вместе со мной. Ну как-то так вышло. «Ни тоски, ни любви, ни жалости», — говорите? Ну-ну... А реальность такова, что между Третьим и любым гражданином этой страны нет никакой разницы. Разве что в наличии оружия. И то половина граждан держит дома целый арсенал. Нажать на курок и спать спокойно может Третий, могу я, можете и вы. Наверное, это на уровне инстинкта. Высший хищник в своей цепи — всегда убийца. Привязанности. Кажется, они всем нужны. На том или ином этапе жизни, так или иначе. Я прекрасно осознавал, что чем теснее была наша связь, чем чаще встречи и чем чаще забегания потрахаться превращались в ленивое валяние в кровати и совместные завтраки, тем больше я становлюсь его питомцем. Да, это отношения хозяина и питомца. Я могу сколько угодно строить из себя кота, который гуляет сам по себе, но эта та же привязанность. Мы обменяли нашу свободу и душевный покой на иллюзию неодиночества. — Кто это сделал? — Брось! Это царапина! — отворачиваюсь, пытаясь прикурить. — Я задал вопрос, — Третий умеет запугивать. Хотя ему положено: это, скажем так, профессиональная черта. Разбитая печаткой скула и поплывший глаз стали смертным приговором для одного недоумка-пьяницы из бара. Он распустил руки, я врезал, он мне... А так как были в разных весовых категориях, личико мне подрихтовали знатно. И Третий, как-то забежав «в гости», это увидел. — Блядь, расслабься. Это все фигня. Иди ко мне... — Никто не имеет право портить мое, — это прозвучало веско и страшно. А еще неприятно. — Звучит так, словно я твоя вещь. — Я не то имел ввиду... — А что тогда?! — уж что-что, а заводиться с пол-оборота я умею, могу, практикую. — Ты хочешь разборки устроить? — Ты первый начал! Тогда-то у Третьего и появилась привычка трахать меня каждый раз, когда мы ругаемся. Потом чувствуешь себя так по-дурацки: вот вроде и злишься еще, а вроде и обижаться уже глупо. Тот мужик пропал без следа, а через неделю его раздувшийся труп выловили ниже по течению. А я влюбился. Странная штука — жизнь. Иногда для мгновенно вспыхивающего чувства нужно совсем чуть-чуть. Например, чтобы за тебя впряглись. Потом это будет происходить с завидной регулярностью. И в какой-то момент даже сделает из меня наглую сволочь в некоторой степени. Безнаказанность развращает. Конечно, я был подстилкой, средством снять напряжение и сладкой иллюзией нормальной жизни, где можно заводить отношения, ходить в кино, праздновать День Святого Валентина и составлять список покупок для совместного ужина. Но все относительно. Влюбляться меня никто не заставлял, счастье до гроба не обещал. Все честно. Все потешались, когда я зашивал очередную сквозную дыру в любовнике и отчитывал его за забытый шарф, ведь на улице метель. И никто не знал о тайных истериках в ванной каждый раз, когда после совместно проведенной ночи Третий оставлял меня и я даже не был уверен, увижу ли его снова. Потом меня поставили в пару с ним. На какое-то время стало полегче... Не так тревожно, когда влипаешь в дерьмо вместе. Он убирает людей. Я убираю трупы. Мы идеальный тандем. Но иногда... — Патроны считай, дурашка! — и шлепок по заднице. А мне срочно нужен новый магазин! И без преувеличения: это вопрос жизни и смерти! Люди — непредсказуемые существа, так что всегда есть вероятность, что операция пойдет не по плану. Иногда ты не просто чистишь и убираешь, оказываешь медицинскую помощь, но и стреляешь. — Блядь! — кевларовый бронежилет выдерживает натиск пули Парабеллум, но ощутимый толчок в грудь, и воздух выбивает из легких. Пара секунд полной дезориентации, и еще долго ноет грудина. Нелегки будни мальчиков-налетчиков. Ох, как нелегки. — Я тебя озолочу! Да знаешь ли ты, кто я?! — орет приговоренный, стоя на табуретке с петлей на шее. — Знаю. Поэтому я здесь, — Третий выбивает из-под него стул, я сразу снимаю с него мягкие, но прочные, с широкими браслетами фиксаторы для рук, чтобы не осталось следов на запястьях. Инициировать самоубийства чисто технически довольно сложно, но и ставка на такую работу выше обычной «мокрухи». — Двадцать минут, — я включаю таймер. Третий кивает. У меня двадцать минут, чтобы убрать следы нашего пребывания. Как правило, киллер не дожидается своего уборщика. Но Третий всегда ждет. Замирает истуканом у двери, чтобы не наследить, не задеть ничего, и стоит, буравит нечитаемым взглядом. В такие моменты я его и боюсь, и люблю одновременно. Боюсь этого взгляда. Люблю за то, что ждет. Это тоже забота. Своеобразная, конечно, но у таких, как мы, разве может быть по-обычному? Он не любит танцы. Любые. Обожает жареный лук и регги. Не любит гранаты, предпочитает Smith&Wesson. Мы ни разу не были в театре, зато каждую неделю ходим в кино, где не берем попкорн, но загружаемся сыром-косичкой, от которой Третьего сушит до состояния изюма. Он как-то убил девушку пластиковой вилкой. Ничего более подходящего под рукой не оказалось. У нас живет щенок, подобранный им на улице и лично выхоженный. Он его с пипетки кормил и возил к ветеринару каждый раз, когда щенок скулил. А еще иногда после него я выношу пакеты небольшого размера. Да, заказы разные бывают. А Третий не Леон. У него нет принципа: не убивать женщин и детей. На кого укажут, того и уберем. Деньги не пахнут, зато многое решают. Но не все. Увы, не все. Потому что прямо сейчас я умираю, а Третий все никак не может дотянуться до меня, хотя сидит рядом. Как живешь, молодежь? Как умираешь, молодежь?