Миниатюры «О концах света»

— Сегодня очень красивый день для смерти, как думаешь? Я смотрел на неё полубезумным взглядом, а она улыбалась. В этом голубом платье она была удивительно красива. Когда-то оно было одного цвета с небом, но сейчас небо стало багряным от бесконечных взрывов и смертей. Мы не знали, что это случится так быстро. В новостях часто предупреждали об угрозе конфликта, о том, что страны вот-вот разорвут пакт о ненападении, но нам, как всегда, было плевать. Мы были молоды, пьяны жизнью и влюблены, какое нам дело до политики? Кто-то сказал, что счастье не может длиться вечно, и он был бесконечно прав. Наше счастье тоже закончилось — так же быстро, как и началось. Я уже и не помню, что там случилось — то ли кто-то убил какого-то президента, то ли кто-то на кого-то скинул бомбу. Впрочем, сейчас это уже не важно. Наша страна долго придерживалась политики невмешательства, и до недавнего времени вполне успешно. Раскаты взрывов долетали до нас только через телевизор, а ядерные грибы мы видели только на фотографиях в газетах. Только в одно прекрасное — прекрасное ли? — утро всё повернулось с ног на голову. Нет, это не было внезапным нападением чужой страны. Это было нападение своих на своих. Как будто все внезапно обезумели и начали грызться, как волки. Грабежи, разбои и насилие в одну минуту стали нормальным состоянием нашей жизни. Мы с ней до поры до времени прятались в своей квартире, лишь иногда совершая вылазки за провизией, но и это тоже не могло быть вечным спасением. Безумие добралось и до нас. Сначала это было незаметное чувство при виде нищеты, голода и разрухи. Странная, непонятная радость от вида пожаров, разбитых витрин и истерзанных трупов. Запах крови стал пьянить и вдохновлять. Ощущение оружия в руке стало приносить невероятное счастье и эйфорию, как от наркотика. И как от наркотика началась настоящая ломка. Всё чаще хотелось насилия. Убить, раздавить, растоптать. Хотелось бить всё, что бьётся, убивать всё, что живо и сеять хаос вокруг себя. Это ощущение было настолько… прекрасным, что в какой-то момент мы не устояли. Всё больше ярости, всё больше ненависти, всё больше жестокости — такое ощущение, что мы стали машинами для преступлений. Что нам стоит занести нож над младенцем? Что нам стоит отобрать последний кусок чёрствого хлеба у старика? Да кто вообще сказал, что мы не можем этого сделать? Эйфория переросла в желание. Желание переросло в жажду. Жажда переросла в необходимость. Нам жизненно необходимо было уничтожать и разрушать, иначе мы чувствовали себя безжизненными марионетками, которым обрезали верёвочки. А когда от окружающего нас пространства остались лишь руины и трупы, пришла война. Ослабленная безумной междоусобицей страна никак не могла противостоять врагам и стремительно погибала под ударами снарядов. Город за городом, дорога за дорогой, страна превращалась в пекло. От большинства выживших давно осталось лишь кровавое месиво, изящно дополнившее картину полного разрушения. Наверно, это ненадолго отрезвило нас, потому что мы бежали. Бежали так долго, как могли, не заботясь о нашей жажде. А когда бежать было уже некуда, мы повернули назад и пошли навстречу тому, чего избежать было нельзя. И мы стали желать смерти. Убить себя или её рука не поднималась, да и у неё, наверно, тоже, потому мы покорно ждали конца, с трепетом наблюдая за приближающимися войсками, вышагивающими по оголённой земле. Мы с трепетом ожидали, когда в сердце вобьётся штык, или пуля размозжит голову, или, на худой конец, наши тела превратятся в уголь под ударом снаряда. Но смерть долго не шла, как будто война вдруг решила сделать передышку. А мы всё ждали. И вот, наконец, сегодня мы увидели, как войска вступают в руины города, где мы находимся сейчас. И мы ждём в самом центре, не скрываясь, когда нас увидят и, наконец, подарят такую желанную смерть. Я смотрю на неё с любовью. Даже измождённая и безумная — она всё равно красивая. Такая красивая, какой, наверно, больше никто никогда не встретит. И рядом с ней я счастлив. Я обнял её, потому что это был последний шанс ощутить тепло её тела. Несмотря на то, что смерть была столь необходима, отпускать её я не хотел. Ни за что на свете, даже ценой собственной смерти я не хотел, чтобы она уходила. Я лучше останусь жив, чем потеряю её. Она обняла меня в ответ, когда мы услышали крики солдат. Похоже, они искали хоть что-то, чем можно поживиться в городе, давно пожранном мародёрами и убийцами. Глупцы, как будто они в других городах не были. Кто-то заметил нас, я слышал по голосу. Нет, языка я не понимал, но интонация говорила сама за себя. Вот сейчас, сейчас нас, наконец, убьют. Я слышу шаги, щелчок затвора, который, кажется, громче майской грозы. Голос бормочет на неизвестном языке ругательства. Во всяком случае, мне так кажется. Нас берут за руки и разводят в разные стороны, размыкая объятия. Что… Какого чёрта они делают? Почему, чёрт подери, не стреляют? Я кричу, и она кричит тоже. Мы кричим о смерти, о своей жажде. На нас смотрят со снисхождением и улыбкой, и это слишком неправильно. Нет, нет, нет. Я не хочу жить. Или умирать? Я не хочу. Чего?.. Не хочу.