Ветер в волосах

Солнце клонится к закату, еще немного, и соскользнет за горизонт, словно утонет в Недремлющем море. Атенриль спешит домой. Каблуки ее истоптанных туфель дробно стучат по каменным плитам, подол потрепанной юбки облизывает загорелые ноги, застиранная кофточка из дешевого ситца обтягивает высокую грудь. Атенриль знает, что красива — мужчины сворачивают шеи, чтобы посмотреть ей вслед, некоторые осмеливаются свистнуть или отвесить мимолетный комплимент, другие просто пялятся. Она презирает их всех, видящих в ней только молодое, упругое тело, еще не изможденное тяжелой работой и плохим питанием. «Когда-нибудь, — думает она, — я буду смеяться над вами, над вашими липкими взглядами, над глупыми любезностями и тупыми рожами». У Атенриль есть план, и сегодня он воплотится в жизнь. Она недаром вкалывала на двух работах последние два года, спала урывками и ела что придется — лишь бы подешевле, терпела скандалы матери и насмешки дядьки. Сегодня всему этому придет конец. Восемь золотых, скопленных за это время, надежно припрятаны в тайнике, пять серебряных приятно оттягивают кошелек на поясе. Сегодня она станет независимой. Восемь золотых стоит неказистый, но еще крепкий ялик, который она купит у старого Митча, а серебро пойдет на то, чтобы купить хорошего вина и проставиться новому знакомому — человеку из городской стражи. Не какая-нибудь сошка, а целый сержант, разводящий патрули в порту. Без знакомств среди стражи контрабандистом не стать, как ни старайся. Разоришься на взятках случайным стражникам, да и где гарантия, что, взяв деньги, они не отберут и товар. Лучше уж платить стабильно, но одному человеку, чем дрожать, швартуясь в стороне от порта, оглядываться — не заметут ли. Пусть дураки так поступают, а Атенриль не дура, она устроит все как надо. Приятное воодушевление пузырится в крови, словно игристое вино, которым ее как-то угостил господский сынок в доме, куда она нанималась поломойкой. Думал, наивный, что парой стаканов сможет заманить ее в свою постель. Атенриль выпила вино и посмеялась над ним. С работы ее, конечно же, выгнали, но оно того стоило. Словно на крыльях летит она домой, едва сдерживая нетерпение. Еще немного, и ей больше не придется опускать взгляд перед всякими уродами ради того, чтобы сохранить работу. Еще чуть-чуть, и ей больше никогда не придется донашивать одежду за тетушками и кузинами. Еще самую малость, и она больше никогда не будет голодать. Еще одно усилие, и ее мать больше никогда не будет целыми днями стирать чужие грязные подштанники, а потом, по ночам, мазать руки, вечно покрытые болезненными трещинами от воды и щелока, заживляющей мазью и тихо плакать в подушку. Взъерошенная, словно воробей, с растрепавшимися от бега волосами и покрасневшими щеками, Атенриль взбегает по ступенькам их дома и, открывая скрипучую дверь, прикидывает: помыться, причесаться, надеть приличное платье (тетка перешивала из господского, да промахнулась с размером) и целые туфли — на все максимум двадцать минут, а потом — навстречу новой жизни. *** — Где ты шляешься, мерзавка? — дом встречает ее тяжелым влажным туманом, пахнущим щелоком и феландарисом, который добавляют, чтобы белье приятно пахло, визгливым голосом матери и летящей в лицо мокрой тряпкой. Атенриль успевает пригнуться, тряпка шлепается о дверь и тяжело сползает на пол, оставляя влажный след. — По делам бегала, — огрызается Атенриль и поднимает брошенную в нее тряпку. Это оказывается чья-то нижняя юбка, Атенриль кидает ее в чан для полоскания, кивает дядьке по отцу, сидящему за столом, и направляется в свой закуток, стараясь не смотреть в глаза матери. Ей хочется обойтись без скандала хотя бы сегодня. Впрочем, надеждам не суждено сбыться. — Дела у нее, ты посмотри, Адриан, — мать все сильнее заводится, перестает возиться с бельем и упирает руки в бока. — Прошмандовка! Носит ее целыми днями хрен знает где. Нет бы матери со стиркой помочь. Атенриль заставляет себя промолчать, сбрасывает туфли, кидает на свой топчан пояс с привязанным к нему кошельком, и, подоткнув юбку, притаскивает в свой угол большое деревянное корыто, наливает туда горячей воды и задергивает занавеску, заменяющую ей дверь. — Ты посмотри, посмотри, — все сильнее заводится мать, — мыться она собралась! — Да, собралась! — не выдерживает Атенриль. — Дядя, ну хоть ты ей скажи! — Да ладно тебе, Найя, — миролюбиво цедит дядька. Он явно уже выпил и по этому поводу испытывает приступ благодушия. — Дай девке помыться спокойно. — Тебе хорошо говорить, Адриан, у тебя сыновья при деле, — всхлипывает она, — Дариас у кузнеца подмастерьем, Ландис вон у аптекаря за прилавком, даже Матиас у тебя на подхвате щипачом. Да и ты в своем Обществе не перетруждаешься. А я день за днем, год за годом с бельем горбачусь, чтобы эту поганку вырастить, к делу ее пристроить, а она подолом тряхнет и убегает. Куда убегает? Зачем? Ты на глаза-то ее бесстыжие посмотри, только и делает, что по городу жопой крутит. Я ей говорила — давай, мол, дочка, со мной стирать. И мне легче и лишний медяк в дом. А она что? Мимо ушей пропускает. — Ну это ты загнула, Найя, она ж работает. — Да разве это работа? Посыльным. Кто ее посылает, куда, зачем? Утром уходит, ночью только возвращается. Денег почти не приносит. А у меня поясницу ломит постоянно, руки как деревянные. Если я стирать не смогу — что мы жрать будем? — Мать, прекрати, а? — Атенриль, накинув нижнюю рубаху, выволакивает корыто и выливает воду в слив. — Я не намерена всю жизнь горбатиться на идиотов. Еще немного, и деньги будут. — Это откуда это они у тебя будут? — взвивается Найя. — По мужикам что ли пойдешь? То-то намываешься вечером. Что, собралась в борделе ноги раздвигать? — Не твое дело, куда я собралась, — не в силах больше сдерживаться, вопит Атенриль, скручивая волосы в узел и закрепляя его погнутыми шпильками. — Куда надо — туда и пойду. — Адриан, ты видишь, видишь? — мать принимается отжимать белье, выкручивая его так, словно сворачивает шею врагу. — Матери хамит, на ночь глядя из дома намылилась. Восемнадцать лет девке стукнет через месяц, замуж отдавать пора, да только кто же такую возьмет? За хорошую прачку приличный выкуп дают, а эта что? На посылках служит да по вечерам подолом по городу трясет шемам на радость. А в доме куска хлеба нет, всей еды — каши пол-котелка. Денег семь медяков осталось. Вот завтра белье отнесу — хоть пожрать куплю, а она плевать хотела, откуда еда появляется. — Знаешь что? Мне это надоело, — взрывается Атенриль, несмотря на данный самой себе зарок не ввязываться в свары с матерью. Ярость переполняет ее и выплескивается наружу, словно закипевшее молоко из кастрюли. — Тебе денег надо? Вот, подавись! Она демонстративно вытряхивает в шкатулку, где мать держит деньги, все содержимое своего кошелька. Серебряные монеты мелодично звенят, шлепаясь в ненасытное деревянное нутро. — Вот, видишь? — Атенриль демонстрирует матери открытую шкатулку. Та молчит, растерянно хлопая глазами. — Хватит тебе на первое время? Мать мнет ладонями намокший фартук, открывает рот, чтобы что-то сказать, а потом закрывает руками лицо. Ее плечи вздрагивают. Атенриль, все еще кипя от ярости, забирает себе семь медяков и выскакивает из дома. Аккуратно подткнув подол, чтобы не испачкаться, она забирается на крышу дома, где в нише за неплотно сидящим кирпичом спрятано ее сокровище, забирает кожаный кошель с золотыми и направляется к Висельнику. Купить дорогого вина сержанту и его стражникам сегодня не получится, но Атенриль надеется, что эль в сочетании с ее самой обворожительной улыбкой приведет к желаемому результату. Времени мало, но она бегает быстро. Она успеет. *** Порт встречает ее запахами рыбы и пряностей. Старый Митч уже ждет у причала. Каждый золотой он тщательно пробует на зуб и аккуратно, словно младенца, перекладывает в свой кошель. Покончив со сделкой, Атенриль направляется к другой пристани. Горлышко глиняной бутыли с элем она сжимает так, словно это рукоять кинжала. «Создатель и Андрасте, помогите мне, — молится про себя Атенриль. — Эльфийские боги, если вы есть, помогите мне. Мне сейчас очень нужна ваша помощь». Сержант Кенрик уже ждет ее. В начищенной до блеска кирасе, с лихо закрученными усами и мечом на поясе, он, должно быть, кажется самому себе очень значительным. Но Атенриль видит на его лице следы недавних юношеских прыщей, на шее порез от бритья, а в усах — запутавшуюся хлебную крошку. Привычный ей липкий, оценивающий взгляд, которым он окидывает ее фигуру, не может скрыть от нее того, что прячется за ним — неуверенность мужчины перед красивой женщиной, которую ему очень хочется затащить в постель. — Атенриль, как приятно тебя видеть, — учтиво кланяется он. — Взаимно, сержант, — она ласково улыбается. — Не хотите совершить морскую прогулку? — Но… я думал… — мнется он, не зная как сказать, что уговор был совсем другой. — У меня тут ялик неподалеку, — Атенриль снова улыбается, стараясь вложить в улыбку все очарование, которым ее наградила природа, разворачивается и, не оглядываясь, направляется к теперь уже своему ялику. Сержант топает за ней и Атенриль всей кожей чувствует его все возрастающее желание. Она поднимает парус и выводит ялик в пролив. Кенрик сидит рядом с ней на корме и, прикладываясь к бутыли, восхищенно крутит головой. Зрелище и правда прелестное. С одной стороны сверкает огнями порт, с другой высится темная громада Казематов, в черном небе светит луна, отбрасывая серебристую дорожку на легкие волны. Теплый бриз ласково треплет ее волосы. — Красиво, правда? — спрашивает Атенриль, забирает у сержанта бутыль и делает большой глоток. — Красиво, — соглашается он, принимая бутыль обратно и приникая губами к горлышку с куда большим рвением, чем раньше. — Только есть вещи и красивее. — О чем ты? — Атенриль поворачивается и внимательно смотрит ему в глаза. — О… тебе, — решается он и запивает это признание еще одним глотком эля. — Ты считаешь меня красивой? — Она чувствует свою власть над ним. Он опьянен элем и желанием, так что прямо сейчас она могла бы сделать с ним что угодно — поцеловать, или столкнуть за борт. — Ты очень красивая, — уже решительнее говорит он и пододвигается ближе. — И я очень хочу тебя поцеловать. — А знаешь, чего я хочу? — Догадываюсь, — откликается он. — И надеюсь, что наши желания осуществятся к взаимному удовольствию. — Я бы хотела, чтобы ты озвучил мое желание, — Атенриль легко касается его щеки. — Ну же, скажи. — Тебе нужен свой человек в порту, — его зрачки расширены, взгляд затуманен, кажется, еще немного, и сержант расплавится, словно воск от огня. Однако даже в таком состоянии он вполне способен здраво соображать, и это радует. — Нужен кто-то, кто закроет глаза на нелегальный груз или прикажет сделать это своим подчиненным. — Молодец, — Атенриль улыбается и слегка притягивает его к себе. — И где же мне найти такого человека? — Тебе не надо искать, — решительно откликается он. — Я такой человек, и я помогу тебе. — Вот и славно, — она обвивает его шею руками и крепко целует… *** Отвезя Кенрика обратно в порт, Атенриль снова выводит ялик в пролив, усаживается на носу и подставляет бризу горящее лицо. Ее платье валяется рядом, нижняя рубашка надета наизнанку, а волосы растрепаны, но ей плевать. В этот момент Атенриль чувствует себя по-настоящему счастливой. У нее все получится. Все уже вышло как она задумала, и дальше будет так же. Ветер слегка усиливается, перебирает ее волосы прядь за прядью, остужает щеки. Его прикосновения нежны и чисты. Ему ничего не нужно от нее, а ей нужно только одно — еще немного продлить момент своего триумфа, чтобы этот миг навечно впечатался в ее память. Чтобы когда-нибудь, много лет спустя, когда она будет богатой и свободной, с удовольствием вспоминать эту ночь, лунный свет и ветер в ее волосах.