Принцесса Селестия меняет профессию: том второй.

Остановка возка заставила привыкшую к мерной качке княгиню вырваться из объятий дрёмы, а последующий скрип дверцы – окончательно проснуться. Она не встревожилась, обнаружив, что Василисы рядом нет – если та и покинула её, то ненадолго. В маленькое окошко заглядывал ночной мрак. Похоже, эта была первая остановка великокняжеского поезда и далеко не последняя. Не прошло и нескольких минут, как спутница Тии воротилась обратно, принеся с собой дыхание морозной ночи. – Одевайся, княгиня, – согревая в муфте руки, молвила девушка, – нас к трапезе ждут. Проголодалась, небось? – По правде говоря, да, – призналась Селестия. В коем-то веки ей удалось предаться спокойному сну без тревог и переживаний, чего не удавалось в течение последнего месяца. С аппетитом дела обстояли точно так же. – Вот и славно, – улыбнулась Василиса. – Не будем же медлить. В этот раз ограничившись только шубой, кобылица выбралась наружу. Её тёплое дыхание тут же превращалось в белый пар, устремившийся навстречу звёздам, светившим этой ночью особенно ярко. Девушка, а за ней и Тия, с хрустом проминая снег, шли по единственной улице маленькой деревушки. Уже отсюда княгиню приветливо встречал свет, теплившийся в окнах постоялого двора – там для неё с Василисой подготовили места для ночлега. В сенях их радушно встретили хозяева дома – зрелая чета. – Большая честь для нас, – приветствовали они переступившую через порог княгиню, кланяясь в пояс. Хоть и воочию они видели её впервые, но виду не подавали, стараясь вести себя как можно естественнее. – Милости просим. – Благодарствую за добрый приём, – отозвалась Селестия, шедшая за людьми в горницу – просторное, согретое печью помещение, посреди которого красовался готовый к приёму трапезы стол. Узнавшие о грядущем визите хозяева долго ломали голову над вопросом – чем же почивать дорогую, а главное – столь дивную гостью? Посему постарались разнообразить трапезу, насколько позволяли средства. – Что княгиня кушать изволит? – поинтересовалась женщина. – Княгиня у нас постница, – ухмыльнувшись, объявила Василиса, – но от вина не откажется. Вскоре перед аликорном стояла тарелка с постными щами, свежая зелень с овощами, наливные яблоки и чарка душистой мальвазии, припасённая для важных постояльцев. Хозяева быстро, дабы не томить гостей, прочли вслух молитву перед трапезой и, осенив стол крестным знамением, позволили всем усесться на лавки. То и дело они бегло переглядывались, дивясь манере княгини вкушать яства – в воздухе парили то тарелка с ложкой, то чарка с вином. Доливая себе из кувшина очередную порцию напитка, Селестия внезапно обратилась к молчаливым хозяевам, кои начинать разговор никак не хотели – может из страха, а может ещё из-за чего. – Люди добрые, скажите, какая в народе молва обо мне ходит? Сейчас, выбравшись за пределы дворцовых палат, она, наконец, могла осветить накопившиеся вопросы. Правителю не может быть безразличен его авторитет среди верноподданных, а кто сможет ответить на это лучше, чем они сами? Пусть на правду и не обижаются, но её боятся – кто-то страшится услышать, а кто-то, как эти потупившие глаза люди, сказать. И глупо было их винить – далеко не каждый решится выложить всё как есть облечённому властью монарху, даже если тот просит об этом сам. Селестия сталкивалась с подобным даже в солнечной Эквестрии. Что уж говорить об этой стране, с её суровыми нравами? – Не стоит бояться моего гнева, – как можно мягче произнесла аликорн. – Даю своё княжеское слово – что бы я не услышала, не причиню вам зла, лишь поблагодарю. Чета ещё раз переглянулась между собой, а затем муж, тяжело вздохнув, всё же подал голос. – Всякое гутарят, сударыня... Одни молвят – спасительница ты, Богом нам ниспосланная. Мол, владыку Филиппа о сем откровение посетило. А кто мы такие, чтобы в правоте его усомниться? Что владыка благословил, то худого земле русской не принесёт. Мужик выдержал паузу, отхлебнув из своей чарки, и продолжил. – Другие же думы разводят, что сила твоя чудесная не от Бога, а от лукавого, потому-то и богослужений чураешься. Что чужачка ты, говорят, и веру нашу православную никогда не признаешь… – отпил ещё и шумно опустил чарку на стол. – Шибко уж речи одних другим перечат… Скажи, княгиня, что правда из этого? Тия, заметив, что Василиса со своим извечным рачением к ней вот-вот встрянет в разговор, посмотрела на неё строгим взглядом. – Не стану отрицать, что есть в речах сказанных крупица истины, – спокойно ответствовала Селестия. – Не готова я ещё веру в Бога вашего принять, но идти против неё никогда не вздумаю. Дайте мне время, и быть может, что-то изменится. Человек кивнул: – Каждый к Богу своими тропками грядёт... После трапезы хозяйка отвела гостей в отдельную комнату, предназначенную для ночлега. – А сама-то ты считаешь себя чужачкой? – стягивая с себя верхнюю одежду, спросила Василиса, когда оказалась с княгиней тет-а-тет. – Сложно сказать… – задумалась Тия, прикорнув на постели. Раздеваться она пока не спешила. – Я уверена, что независимо от моих поступков, всегда найдётся тот, кто будет считать меня чужой. И отчасти он будет прав – нельзя так просто взять и от родины своей отречься, память о ней стереть… Как бы не старалась, я вряд ли смогу забыть свои корни… вряд ли смогу заново родиться. Но главное – я этого не хочу. Отречься от прошлого – значит смириться с тем, что назад мне уже не вернуться, а я так не могу… Я всё ещё надеюсь, что однажды увижу родную Эквестрию, но пока сей день не наступил, буду этим землям служить, как и должно государю. – Понимаю, – протянула девушка. – Две родины у человека быть не может. И у тебя так же… – краем глаза она наблюдала за княгиней. – А ты что не раздеваешься? В шубе почивать собралась? – Не спиться мне, – отозвалась кобылица, поднимаясь с ложа. – Весь день спала. Довольно уж… Пойду воздухом немного подышу. – Я с тобой тогда, – заявила Василиса, вскочив на ноги. – Не стоит. Говорю же, ненадолго я, – успокаивая девушку, уверяла Тия. – А ты ложись. Уверена, что в отличие от меня, ты не дрыхла, как зверь на зимовье. Василиса послушалась и легла в постель. – Только будь осторожнее, княгиня. Мне же головой за тебя ответствовать, – улыбнувшись, наказала она. От следивших за домом стрельцов кобылице предстояло услышать то же самое. Селестия кивнула и, прежде чем уйти, телекинезом помогла девушке укрыться одеялом. Снаружи, может, и было холодно, но не Тии – сказывалось действие выпитой мальвазии, что приятно грела её нутро. С неба, укрепляя зимний форпост, лениво падал мелкий снег. Она брела к холмам за деревней, где раскинулся спящий лагерь. При том, что место прогулки сейчас не играло особой роли, его предстоящий осмотр вызывал у неё некий интерес. Условно лагерь делился на две половины: в одной обосновались государевы люди, в другой – стрельцы. Сталось так, что кобылица забрела в угодья последних. Почти все обитатели лагеря уже спали в раскинувшихся на большое расстояние, точно грибы после дождя, шатрах. После суточного перехода было очень важно восстановить силы, ведь завтра воинам придётся всё повторить. В след Селестии то и дело раздавалось лошадиное ржание, к чему ей уже давно пришлось привыкнуть: кобылы порой сохраняли молчание, но вот жеребцы никогда не упускали возможности бурно её поприветствовать. Княгине это всегда казалось немного забавным. В определённый момент она решила, что не хочет углублять дальше и остановилась у ближайшего погасшего костра. Кончик рога сверкнул, и слетевшая с него искра возродила на углях и головёшках маленький язычок пламя. Его пляска в дуэте с тихими порывами ветра успокаивали и настраивали Тию на размышления. Уйдя в себя, она не заметила, как к ней со спины приблизился человек. – Ба! Вот не знаешь, где найдешь, а где – потеряешь! – присаживаясь к костру, беззлобно хохотнул стрелец. – Вот кого-кого, а тебя, государыня, здесь совсем увидеть не ожидал! Селестия подняла взгляд на неожиданного собеседника: широкий, чуть заостренный нос, неухоженная лопатистая борода, лохматые брови и нечесаные, вываливавшиеся из-под красного колпака космы льняного цвета – все это делало своего обладателя больше похожим на лихого человека с большой дороги, нежели стрелецкого воина. Но его взгляд совсем не походил на алчущий и жадный до чужой мошны взор ночного татя, напротив – стрелец смотрел по-доброму и без злобы, пусть и не без хитринки да озорного огонька, пляшущего в уголках глаз. – Гонишь? – скептически вопросила аликорн. – Боже упаси, сударыня! Никто тебя ни в коем разе не гонит! – замахал руками стрелец, исправляя неловкое положение. – Сиди на здоровье! Только вот не дело на холодном снегу прозябать. Он услужливо постелил рядом с княгиней большую охапку сена из прошлогоднего стога, найденного неподалеку, а сам присёл на небольшую чурку напротив. – Тоже не спится тебе, государыня? – прервав тишину, поинтересовался мужик. – Не без этого, – несколько отрешенно отозвалась Тия. – Вот и мне тоже. А ночь-то сегодня какая! Ночь! – вдохнув полной грудью свежий морозный воздух, радостно воскликнул стрелец. – Давно такой не было. Глянь-ка, сколько звезд высыпало! И действительно: в нависшем над головой октябрьском небе, словно в скованной льдом реке, висели тысячи кристалликов, яркими бликами освещая безлюдный простор побелевших полей. – Однако, морозит сегодня, – пробормотал собеседник, подкладывая в костер дров, которые огонь принялся жадно уминать. – Знамо, Покров-батюшка. Селестия уже не раз встречалась с этим загадочным словом. В книге, что дал ей Филипп, она вычитала случай, когда славяне, подобно ослепшему и прозревшему огнем веры православной Владимиру, осадили Царьград. Византийцы взмолились о спасении, и тогда «Богородица простерла над ними свой покров, потопив флот руссов». Очень смутно тогда поняла кобылица, что такое этот «покров». Филипп на этот счёт что-то говорил, но как назло всё припоминалось очень смутно. Однако само слово глубоко засело в её душе. Нечто сильное и величественное слышалось в этом, казалось бы, простом наборе букв, нечто… неземное, не отсюда. Покров… – …Эх, сейчас бы лук да колчан стрел вострых, и в лес – на пороше следов видимо-невидимо! Заячье рагу обеспечено! А ещё лучше теплый лисий воротник! – между тем продолжал мужик. – А девки сейчас, небось, пряжу прядут, женишка кликают… – А что есть «покров»? – прервав собеседника, спросила Тия. – И… как мне звать тебя? – Митрофаном крестили, государыня, – улыбнувшись, ответствовал стрелец. – Как это что? Да это же любимый праздник русского воина! Да и вообще – всей земли Русской! Без Покрова Той, в Чьем Доме мы живем, не прожить нам и дня. Растащили бы нас на кусочки, ибо ворогов у державы нашей хватает! – «Той»? – Той, что к нам грешным, на Русь после падения второго Рима пришла; Той, что выбрала нас вотчиной своей; Той, что Покров свой над нами распростерла, защищая от всякой напасти, – мужик размашисто перекрестился. – Владычицы нашей, Богородицы. – Припоминаю. Богородица – это матерь Бога, ведь так? – Верно, сударыня, – кивнул стрелец. – Вот ты сказал, что Покров защищает вас от всякой напасти, но в чём эта защита заключается? И всегда ли этот Покров вам помогал? Почему, например, не защитил он вас во время татаро-монгольского бедствия? – Эк куда тебя унесло, сударыня, – цокнув языком, укоризненно покачал головой мужик. – То было попущение божье нам за то, что про Бога забыли, храмы божьи разрушали да распри братоубийственные вели – лишь бы к власти пробиться! Почитай, на триста лет без малого от нас Владычица Дома нашего и Сын её отвернулись, пока мы вину свою не осознали… Как действует, говоришь? В чем заключается, говоришь? Ну, слушай… После битвы, что на поле Куликовом была, одержав победу славную над супостатами, очень скоро забыл наш народ, Кто ему, немощному, помогал, да аки пёс вернулся на свою блевотину, и вместо служения Господу Богу начал службу служить тельцу золотому – мамоне, набивая мошны свои. Думали, что золотишко их от всех напастей спасет, и Бог не понадобится. Ан нет. Свято место пусто не бывает, и уже скоро, из дальних краев пришло такое, по сравнению с которым сегодняшние грабежи крымского хана, да Мамай и Тохтамыш щенками слепыми покажутся, а дела их – шуршанием и стрекотней тараканов за печкой. Тамерлан, Железный Хромец, во главе несметной тьмы своих полчищ – не люди, а звери, не знающие пощады и по десять лет с коней своих не слезающих… При упоминании крымского хана принцесса заметно поморщилась, но с интересом продолжила слушать. – И вот копыта тамерлановы вступили на нашу землю. Первым пал Елец – небольшой град. Никого не пощадил Тамерлан. Один пленный всего и остался, да и то потому, что бревном его придавило… Не брали пленных тимуровы орлы, а этого взяли. Взяли потому, что защищаясь, двух воинов убил-победил пленный, будучи обычным крестьянином. Ох и разгневался тогда Тимур! Подать сюда, говорит, мне тот тумен, из которого были эти воины! Всех на кол пересажаю! Если их крестьянин-лапотник убить смог, это – не воины! Привели его к Железному Хромцу, и спрашивают: «Ты убил?» Отвечает крестьянин – обычный мужик! – да, я, дескать, убил. И ещё больше бы убил, если б бревном не придавило! Неужто можно Владимирскую на поругание отдавать! Очень подивился тогда Тамерлан, спросив пленника, что это за Владимирская? А был тогда при Тамерлане Великий визирь, так он, значит, русских больше всего ненавидел, и постоянно Тамерлану нашептывал – иди на этих, с крестами! Рабами они себя называют, Божьими, всю жизнь пресмыкаются! Недостойны они жить на этой земле! Так вот, этот визирь и говорит: «Владимирская – это деревяшка, доска, на коей намалёвана Та, что их жалкого, – при этих словах стрелец в сердцах сплюнул и, пробормотав «прости Господи», вновь перекрестился. – Бога родила, велевшего подставлять правую щеку вместо левой. И эти жалкие рабы в четвертом поколении перед ней пресмыкаются! Сейчас, о, справедливейший, я покажу тебе эту доску». Достал икону святую визирь и, плюнув, принялся растирать пыль и грязь, дабы показать её хану. Но тут наш крестьянин, израненный, с переломанной рукой, рванулся к визирю, вырывая у него из рук святой лик, а самого его так приложил, что тот кубарем покатился по полу шатра. Схватила его стража, а Тамерлан в изумлении и говорит: «А на кой ты моего визиря ударил, сучий сын?» А пленный ему и говорит: «Так ить кому разве ж можно на лик святой плевать? Сделайте милость – при мне больше такого не вытворять». «Так разве мой визирь это со злым умыслом делал? Он лишь хотел эту доску от пыли протереть. Верно, Хаим?» «Верно, о повелитель» – ответил визирь. Задумался тогда Железный Хромец, и спросил пленного: «А на меня набросился, если бы я плюнул?» «Ещё как! Разве ж можно такое позволить?! Отцу бы, матери не спустил!» – таков был ответ. «Видишь, о светлейший! Ради этого распятого они родную мать и отца изобьют! Теперь ты понимаешь, как он смог двоих твоих воинов убить! Их всех, – обвел тогда взглядом сатанинским визирь шатер, простирая своей загребущей рукой, – всех изничтожить, да богатства их все к себе прибрать! В одной Москве добра всякого больше, чем…» Не слушал Великого визиря Тамерлан, глядя на лик Той, что смотрела на него с иконы. Прервав визиря, он приказал исцелить пленного. А вечером, посадив крестьянина на кобылу арабскую, приказал ему: «Гляди!» И увидел крестьянин, сидящий рядом с Повелителем Вселенной, как называл хана визирь, даль, до самого горизонта заполненную конницей. Один к одному. Страшная сила исходила от этого громового молчания, от этого выстроившегося войска. Ни скрипа попон, не лязга железа, не лошадиного ржания. Но вот в один момент все сдвигается, и точными, синхронными движения всадники, подняв копья, устремляются друга на друга, чтобы встречным маршем пройти в нескольких сантиметрах друг от друга. Секунда, и уже единым строем скачут две тысячи всадников, копья в могучих руках вздымая вверх… Дрожь пробирала от этого зрелища, которое Селестия, как смогла, представляла перед собой, закрыв глаза. …И говорит Тамерлан крестьянину: «Видишь, какая сила? А это ведь только один тумен. А их у меня – тьма». «Сила», – прохрипел пленник. «Ну так вот, слушай меня, крестьянин елецкий: ежели сейчас плюнешь в ту доску, что ты намедни защищал, убив двоих моих воинов – не пойду на твою страну, не буду уничтожать твой народ, в покое оставлю. А Хаима – на кол посажу. Если не плюнешь – вся эта сила на твою землю обрушится. Решать тебе. Я хозяин своему слову! И вся моя свита королей-падишахов мне в свидетели! Решай!»… – И что, плюнул? – изумленно прервала рассказ Тия. – Кабы плюнул, не было сейчас Руси. Ибо предательством Той, кто наш дом денно и нощно охраняет, мы бы свободы себе не купили! – резко ответил стрелец. И уже через пару секунд продолжил. …«Как может крестьянин из Святой Руси в лик богородичный плевать?» «Неужели тебе Хаима жалко? Лучше страну свою и народ свой пожалей! Ведь я буду возить тебя с собой, а ты будешь смотреть, как уничтожаю я твою родину! Города, села, деревни, монастыри – всё в огонь! Даже бугорка не оставлю! Вон, видишь, как Хаим ухмыляется!» – вскричал Железный Хромец. «Не достойно тело мое того кола, что за мной вбит, – ответствовал визирь. – И я не соврал. Если бы Великий визирь врал, то его место было бы на колу. Он не плюнет на доску». «Это правда?» – спросил у пленного Тамерлан. «Правда, Тимур, не стану я плевать», – ответил пленный. «Ты воистину Великий визирь, Хаим, – обратился к последнему Тамерлан. – Прикажи, чтобы кол твой смолой обмазали, да в мою сокровищницу отнесли: сколько налипнет на него бриллиантов – столько и заберешь себе. А что до тебя, Владимир: я отпускаю тебя. Отпускаю тебя затем, что бы ты передал послание своему народу о том, что пощады не будет. А лошаденку бери себе. Мой тебе подарок»… На некоторое время стрелец умолк, потянувшись за увесистым поленом. Огонь, уже почти потухший, подобно фениксу, возрождавшемуся из пепла, обрел новую жизнь. – Не плюнул крестьянин потому, что знал о том, что сильна армия у Святой Руси? – произнесла Тия. – Войско наше тогдашнее – мужики, не знающие, с какой стороны меч держать, да молодой князь Василек Дмитрич – вот и все! – глаза собеседника недобро полыхнули. – А не плюнул он, потому что знал: сильно войско небесное, и Она сама – его Главнокомандующая, защитит покровом своим землю русскую. …Ох, как и вскинулись на нашего крестьянина столичные бояре–дворяне, купцы–волыняне! Так, наверно, и девки на Иванов день в кустах не кричат! Ты, говорят, лапоть елецкий, нас всех под монастырь подвел! Ты, говорят, из-за какой-то, прости Господи, доски, на нас Тамерлана направил! Да ты, такой-сякой… Неудивительно, что напасть тогда такая приключилась. При таком-то богохульстве понятно было, почему от нас Богородица отступила. То и немудрено, раз такие речи в самом святом стольном граде ведутся, где, куда ни глянь – золотые купола да кресты увидишь! Эх… Купцы-бояре всё за мошны свои хватались, да золото прихватив, сбежать из Москвы порывались, на что митрополит наш тогдашний, Киприан-батюшка, приказал им из Владимира-града икону нашу, Владимирскую, ту, в которую пленный крестьянин плевать отказался, привести. Да велел купцам-боярам по дороге туда ехать, да всех на молитву ставить. Во все стороны послание разослал. Кузнец, пахарь, купец! Прошел час трудов, ибо скоро и не будет где трудиться – всё в пепел обратится! Встала на молитву Святая Русь. И благословив на бой ратный войско ополченческое князя Василька Дмитрича, сам в келье на молитву встал. Тамерлан тем временем огненным вихрем шёл по русской земле, не щадя никого и ничего, приближаясь к Оке, где, по доносам разведчиков, его поджидало русское войско. Разбив лагерь на расстоянии дневного перехода, Тимур спокойно уснул в своем шатре на шкурах тигриных. А проснулся… В открытом поле! Повелитель Вселенной лежал один на своей тигровой шкуре, а вокруг – не души. И тут земля задрожала, и из земли стал высокий вал набухать-подниматься, и вскоре застыл. А из-за вала этого свечение яркое засияло, разгоняя мрак ночи. Всё ярче, ярче… Взглянул Тимур на вершину вала, и обомлел – Она. Словно с доски той, прости Господи, сошедшая. А рядом с ней некто огненно-крылатый, с огромным, на полнеба мечом, вместо лезвия коего – ниспадающие потоки пламени… Архистратиг Божий наш Михаил. «Видишь ли ты меня, Железный Хромец? Слышишь ли ты меня?» – раздался Её голос. «Вижу, слышу», – только и выдавил перепуганный Тамерлан. «Узнаешь ли?» «Узнаю… Не сверкай так, ослепну!» – закрываясь руками, взмолился великий хан. «И ослепнешь! Ежели не уйдешь завтра с этой земли! Здесь сужу и милую Я! Ослушаешься – здесь ты навеки и останешься с войском своим… Ударило огнем из пламенного меча в лапу тигриную, вскрикнул Тамерлан. Очнулся великий хан – неужели почудилось? Обугленная звериная лапа об обратном молвила. На страшный крик Тимура сбежались все полководцы и советники. Был здесь и Великий визирь. Услышав о произошедшем, он заверил своего повелителя, что то был лишь сон. «Я не спал, Хаим!» – вскричал в ответ Тимур. «Ты спал, о великодушнейший! – отвечал визирь. – Ты спал, Тамерлан!» Странно посмотрел на Хаима хан. Никогда ещё он не называл его по имени. Да и взволнованным таким своего визиря он раньше не знал. «Ты тоже… видел Её?» – тихо, непривычным для Железного Хромца голосом, спросил хан. «Нет, не видел, – голос визиря задрожал. – О повелитель, мы в одном дневном переходе от этих…» «Хаим, – непривычной тиши в голосе Тамерлана уже не наблюдалось. – Ты можешь мне гарантировать, что когда я дойду до Оки, моих воинов не охватит неуправляемая ярость, и они не перерубят друг друга, или наши лошади не передохнут от неизвестной болезни?» Мертвая тишина воцарилась в шатре. «Нет», – мучительно выдавил из себя тот. «Ты воистину Великий визирь, – произнёс Тимур. – Командуйте отступление»… А в это самое время в Москву вносили Владимирскую – Хозяйку Дома нашего, стоящую на страже всех границ, и застилающую землю русскую своим святым покровом. Встречал её колокольный звон всех московских церквей и толпы народа, а из глаз несущего Её икону елецкого крестьянина тихо капали слезы… …Поглощённая рассказом Тия очнулась от взывающего к ней стрельца. – Ау, сударыня? – А, что? – завертела головой княгиня. – Говорю, спать пора укладываться – день завтрашний труден и долог. Проводить тебя до постоя, государыня? – поинтересовался собеседник. – Нет, сама дойду, – отмахнулась Тия. – И да, Митрофан… спасибо за чудную историю. – Всегда рад стараться, сударыня. Спокойной тебе ночи! – сказав так, стрелец затушил костер и скрылся из виду… Ночь перевалила за середину, когда княгиня, обогнув обсаженный шатрами холм, добралась до постоялого двора с тёмными окнами. Стук в дверь разбудил спавших хозяев, но те учтиво проводили её в опочивальню, где тихонько посапывая, почивала Василиса. Открывая во всех смыслах новые страницы, Тия всегда испытывала некое удовлетворение – белых пятен в жизни бессмертного существа крайне мало, и это однообразие вскоре надоедает. Подобное чувство посетило её и сейчас, после рассказа стрельца. Сегодня у неё не было причин для беспокойного анализа прошедшего дня, а что ещё нужно правителю, чтобы спокойно и вовремя заснуть? Другое дело, что сам сон вовсе не собирался быть спокойным, будучи практически не отличимым от яви. Да, Селестия ждала этого. Давно ждала. Из-за слепящего света она не сразу открыла глаза. Не только время суток сменилось в мгновение ока, но и, что нисколько её не удивило, обстановка. Кобылица стояла посреди оживлённой площади, которую с трудом признала, ведь та перестала существовать более тысячи лет. Как и Феран – город, примыкавший к Старому Замку Сестёр. Место, наречённое площадью Трёх Лун, было разрушено всплеском тёмной магии и навеки погребено под древами Вечнодикого леса. Сновавшие по своим делам горожане, так же бывшие далёкой и забытой историей, присутствие белой аликорн не замечали. Чувство реального и вместе с этим невозможного, вызванное созерцанием окрестностей исчезнувшего города, не посещало Селестию с той самой переломной ночи. У неё было слишком много вопросов, список которых не спешил уменьшаться. И дать ей ответы, если это, конечно, вообще достижимо, была способна лишь одна. – Вот и свиделись мы снова, солнцеликая, – послышалось сзади. Повернувшись, Тия увидела, судя по голосу, кобылку, чьё тело полностью скрывали низкий капюшон и накидка, полами достающая до земли. – Ты сделала правильным выбор, вняв моему совету... – Я хочу услышать объяснения, – решительно отрезала аликорн. – Нет, не услышать. Увидеть, – поправила инкогнито. – Знаю-знаю, у тебя есть вопросы, но ответить на них за одну ночь не удастся. Да и эта очень скоро закончится… – кобылка обогнула Селестию и неспешно начала удаляться. – Давай пройдёмся кое-куда. Здесь недалеко. – Хорошо, – согласилась Тия. – Но прежде скажи, как мне тебя называть? – Я та, что была забыта, та, что осталась в тени… Игно Тене… Фелис. Просто Фелис – можешь называть меня так, если угодно. Истинное же имя тебе ещё предстоит вспомнить… С каждым шагом по широкой улице всё выше и выше становились башни и шпили знакомого величественного строения. – Фелис, мы направляемся в Старый Замок Сестёр? – обратилась к проводнице Тия. – Сейчас он зовётся несколько иначе… – загадочно отозвалась та. – А всё потому, что те, что нарекут его так, как ты привыкла слышать, ещё не стали теми, кто имеет на это права. – Но… но ведь это мы с Луной так его назвали… – медленно произнесла кобылица. – Верно. – Значит… – наконец, поняла Селестия. – И сколько же мне сейчас лет? – Восемь, как и Луне. Разница лишь в том, что ты старше на целый день. – Понятно… Свою жизнь в столь раннем возрасте Тия помнила особенно смутно и потому, после сказанного, стала ещё более внимательно изучать творящееся вокруг. Она всматривалась в глаза прохожих пони, заглядывала в окна домов и в торговые лотки, стараясь уловить дух минувшего времени. И очень скоро он стал её пугать… Стоило только копнуть чуть глубже поверхностного взгляда, как неприятные ощущения чёрным вороньём закружились над аликорном. Она не слышала детского смеха и не видела улыбок. Опущенный вниз взор горожан был невзрачен и не отражал свет солнца, а их движения отдавали измотанностью, словно каждый тащил за собой незримый воз. Несмотря на опровергающие факты, Селестии показалось, что её занесло в преддверие Эпохи Вендиго или же… – Фелис, в несчастье этих пони виновен Дискорд? – нарочито спокойным голосом спросила она у шедшей впереди кобылки. Смотреть на всё это правительнице Эквестрии было, как минимум, неприятно, и где-то внутри неё невольно заколыхал огонёк праведного гнева, что однажды, слившись с магией Элементов Гармонии, обратил вышеназванного тирана в камень. – Да, он уже вступил в свои права и творит хаос в разных уголках Эквестрии. Но я бы не стала винить его во всех бедах этого народа… Тем временем они подошли к каменному мосту, ведущему к замку через глубокую пропасть, служившую природным рвом. Отсюда отлично виднелись застывшие на дневном посту стражники, воспрещающие дорогу посторонним. Но опустить копьё перед носом путешественницы не только из другого времени, но и мира, они точно не могли, как бы того не желали. – …к сожалению, столь обожаемой им безнаказанной вседозволенностью, властолюбием и увлечённостью театром вне его стен грешит далеко не один Дискорд, – продолжала тайная собеседница. – Он лишь вносит свою лепту в и без него идущее полным ходом гниение королевства. Как говорится, великие империи не падут от угрозы извне, пока не начнут изничтожать себя собственнокопытно. – К чему ты клонишь? – мрачно вопросила Селестия. – Немного терпения. Скоро сама всё увидишь… Минув мост и оставив за спиной внушительной толщины железные ворота, две пони ступили на небольшой внутренний двор, в конце которого их поджидал парадный вход во внутренние покои. Принявшая к сведению подкинутую проводницей подсказку, белая кобылица не оставила зрительное изучение всего, что её окружало. И уже проходя по мраморной плитке первой залы, она осознала, в чём заключался смысл тех слов. Театр… Сложно, крайне сложно подобрать другое слово, дабы описать увиденное, да и нужно ли? Пусть вид горожан снаружи и вызывал лишь сожаление, но он хотя бы был искренним. А что же здесь? За фальшивыми улыбками, любезно слетающими с языка фразами и добрыми глазами придворных пони скрывалась ярая, но мастерски скрытая вражда и ненависть друг к другу. Каждый изображал из себя персону поважнее, норовя при встрече с оппонентом задрать свой нос повыше, а при обмене приветствиями – исподтишка приправить слова ядом. Но пытаясь оправдаться, любой находящийся здесь тщеславный лжец скорее провёл бы себя, чем смотрящую на него с нескрываемым осуждением повелительницу солнца. – Это… омерзительно! – вырвалось из неё. – Не спорю, – с узнаваемой по голосу улыбкой согласилась кобылка. – Неприятные воспоминания, да, Тия? – И я… и мы с Лу росли среди этих… пони? – не слыша вопроса, аликорн не прекращала удивляться. Впрочем, её реакция прекрасно замещала ответ. – Как видишь, – подтвердила кобылка, остановившись. Взгляд её устремился куда-то вдаль, к коридору, лежащему меж роскошных анфилад. Нет, вовсе не на интерьере сфокусировались тонувшие в тени капюшона зрачки: по плитке звонко цокали маленькие копытца приближающейся к ним белоснежной единорожки. Внезапно Селестию словно водой окатило неподдающееся объяснению чувство и она, прервав бурный ход мыслей, инстинктивно повернулась в сторону того коридора. И в её лиловых глазах призрачным бликом отразился сперва незнакомый, но в тоже время словно родной жеребёнок с трёхцветной гривой.