***
Медсестре Редхарт хотелось спать. Из-под отяжелевших, налитых свинцом век, она смотрела за корпящим, непрестанно вглядывающимся в свиток человеком, который постоянно что-то сверял и сравнивал с другим пергаментом, и удивлялась его выдержке. Рядом с ним сидела белая единорожка-писарь с гривой цвета красного дерева, без передыху строча гусиным пером. Конечно же, и Редхарт была не лыком шита, по нескольку раз заступая в бессонные дежурства, но… Это было в безвозвратно ушедшее, довоенное время. В данный момент, как безошибочно определила медпони, одна минувшая осадная ночь, с криками раненых и умирающих, по нервам стоит сотни мирных ночей под чарующим светом луны и звездным покрывалом. Розовогривая пони устало закрыла глаза, застилаемые красной пеленой, вслушиваясь в и поныне стоящие в ушах вопли. Уже более часа один из соправителей, в сопровождении своего личного секретаря и целого штата писцов, налаживал работу по составлению списков погибших и пропавших без вести. Расположившись в приемном покое лазарета, гости из дворца развернули вокруг кипучую деятельность. – Идите, гражданочка, отдохните, а то на вас лица нет, – не отрываясь от дел, обратился к медсестре управдом, принимая из её копыт очередную кипу папок с документами. – Вы, верно, всю ночь на ногах? Пойдите, поспите где-нибудь, я вас отпускаю и распоряжусь о том, чтобы вас подменили. От вас выйдет больше проку, если вы будете свежи и полны сил, чем от того, что вы останетесь здесь волочиться, как неприкаянная! – Благодарю вас, Ваше Величество, – заплетающимся языком вяло пробормотала Редхарт, хотя сердце её пело от радости предстоящего сна. – Идите-идите, – перерывая папку, ответствовал Бунша. – Только перед этим я все же попрошу вас налить мне ещё одну чашку кофе. Арфа Извильевна! Будьте добры, голубушка! Не принесете ли мне капельку чернил… Иван Васильевич вместе со своими верными помощниками и с Арфой действительно не смыкали глаз всю ночь, но самый пик их активности наступил под утро. К внезапному наступлению зимы посреди лета власти, разумеется, готовы не были, а потому в страшной метели, ознаменовавшей наступление нового дня, по всему Кантерлоту понеслись жеребята, посланные Буншей, разыскивая мало-мальски пригодное топливо. Вскоре после того, как они обежали все подворотни, перед дворцом выросла деревянная гора из старых колес, стульев, хомутов, вывесок и досок. Над Синичьим бульваром застучали топоры. Вскоре теплом наполнился весь промерзший дворец и лазареты, затем казармы бойцов, а после – квартиры и жилища беженцев. Наладив поставку топлива и поставив над всем этим ответственного за добычу, управдом со спокойной душой отправился на Клеверную улицу, дабы заслуженно отдохнуть. Но отдохнуть ему никто не дал. Вся эта беготня была лишь тем самым карасём, с которого начинается сказочка. Не успел Иван Васильевич присесть на обитое бархатом кресло, дабы перевести дух, как к нему в особняк, где он расположился со своей канцелярией, ворвался гонец. Крича и ругаясь, однако, не забыв представится, назвав своё имя и чин, гость вихрем ворвался в кабинет, притом смачно наследив, превратив покрывавшие пол седельные ковры – одну из главных гордостей «временно отлучившихся» хозяев дома – в грязное болото. Но то, от чего хозяев хватил бы приступ, нашло лишь малый отзыв в душе человека. Зато нашли пламенный отклик наглость и хамство прибывшего посетителя, отчего Бунша, вскочив с кресла, со всей силы грохнул кулаком по столу, разразившись длинной и сочной тирадой в адрес дерзкого посланника. Пегас умолк, опустив уши и вытянувшись по струнке. – То-то же! – самодовольно бормотнул Иван Васильевич. – В моем присутствии вы свои эти штуки бросьте! Как выяснилось чуть позже, гонец прибыл из временного лагеря ополчения Балтимэйра, вставшего у Зеленого дола – небольшого городишки недалеко от столицы. На вопрос управдома, почему они все ещё там, прибывший ответил такой красочной речью в адрес непогоды, что Иван Васильевич поневоле зажмурился. Стукнув по столу кулаком уже второй раз за день, Бунша, веля гостю замолчать, принялся задавать наводящие вопросы притихшему пегасу. После пяти минут разговора, в ходе которого соправитель по закону гостеприимства напоил курьера лимонным чаем, из речи гонца – если отфильтровать ругань и отбросить прочие «любезности» – стало ясно, что бушующая метель превратила и без того трудные для перехода армии каменистые дороги Королевской горы в «восьмое чудо света» – Старо-Смоленскую дорогу. Судя по словам прибывшего, «такой мешанины грязи и снега на Эквестрию не обрушивалось со времен Вендиго». Более того – почти нулевая видимость не благоприятствовала передвижению, вынуждая войско стоять на месте. А между тем враг, чья родная стихия – снег, будет не прочь по отдельности разбить подходящие подкрепления противника, который сейчас не опасней слепого котенка. А ко всему прочему, после многочисленных стычек с грифонами среди ополченцев много раненых, требующих срочной медпомощи. В завершении гонец слезно попросил прийти на выручку увязшему в грязи ополчению Балтимэйра. Отпустив вестового отдохнуть и клятвенно пообещав без промедления выслать ополченцам подмогу, управдом, уже собираясь организовывать план по борьбе с бездорожьем, был прерван стуком в дверь. Через секунду, не дожидаясь ответного «Войдите», в кабинет ввалился багровый пегас в грязном дорожном капюшоне и копьем на боку. – Бэйлин, к вашим услугам, – коротко бросил он. Как оказалось, это тоже был гонец, но на этот раз от мэйнхаттонских и лас-пегасуских частей. Речь второго посланника ничем не отличалась от первой, а потому, даже не дав гонцу договорить, Иван Васильевич взашей выгнал его за дверь, на этот раз без всяких обещаний, сказав лишь, что во всем разберется. «Ералаш какой-то!» – выругавшись, только и подумал Бунша. Вся загвоздка была в том, что Иван Васильевич совершенно не знал, как бороться с данной напастью, в разрешении которой он так страстно клялся всего несколько минут назад. К вызволению из «грязного» плена незадачливого войска цветных лошадей его жизнь точно не готовила. А потому у управдома-соправителя было три выхода из этой ситуации. Во-первых, понадеяться на русский авось, который Бунша сразу отмел, так как человеком он был исполнительным, и никогда на самотек ничего не пускал. Вторым выходом было расспросить знающего в этом деле человека или пони, или ещё кого-нибудь, но так как в ближайшем окружении были лишь канцелярские «мыши», не видящие дальше своих бумаг и умеющие держать в копытах лишь перо, да клацать по клавишам печатной машинки – этот вариант тоже отметался. И последним – получить желаемое методом импровизации, на что Иван Васильевич и сделал ставку. Однако дела сами себя не сделают, и управдом-соправитель перво-наперво послал за начальником «рабочей кобылки» – артели пони, набранной из беженцев, преимущественно из Понивиля. Артель на отлично справлялась с любой работой, будь то возведение земляных валов и укреплений, заготовка дров, работа на производстве или копание могил, за что и была любима управдомом. «Мой партийный вклад», – на манер Николая Островского говаривал Бунша, наблюдая, как спорится работа в копытах пони. Помня рачительность и рассудительность хозяйственного управдома, пони откликались на любую его просьбу, работая вдвое усерднее и качественнее, а потому не прошло и часа, как над Северным трактом, уходящим в сторону Зеленого дола, и Мэйнхаттонской дорогой застучали молотки и топоры, прокладывая по грязи деревянную гать. По бокам расположились две резервных роты стражников, а в небе, точно стрижи, носились разгонявшие облака пегасы. Следом за быстро возводящимся настилом двинулись лазаретные обозы, спеша на помощь раненым, истекающим кровью бойцам. Однако на этом мытарства Ивана Васильевича не кончились, плавно переходя в размещение вызволенных из плена раненых и прибывших пегасов Филидельфии, опись военного имущества и подсчет провианта… И вот теперь дела занесли его сюда, в этот лазарет, где он, налаживая работу, связанную с завтрашними похоронами, больше всего боялся, несмотря на всю показную бодрость, уснуть прямо за столом. Очень изменился Иван Васильевич – управдом, случайно оказавшийся в незнакомом ему мире. Во всем его облике и взгляде больше не чувствовалось забитости и чуждости этому месту. Теперь Бунша, находясь на отдаленном расстоянии от Милославского, как говорится, «расправил крылья», воочию чувствуя себя одним из правителей сей «банановой республики», как именовал эту страну управдом. В его движениях больше не было скованности, и Иван Васильевич, ничем не ограниченный и никем не запуганный, вовсю развернул свою мысль и деятельность, сосредоточив в своих руках всю внутреннюю жизнь столицы и её окрестностей. И если хорошенько подумать, этот мир особо ничем не отличался от его родного в стезе бумажной волокиты и бюрократизма, кое-где даже и превосходя… – Здрав буди, дьяк! – гаркнуло под ухом задремавшего управдома. – Что? Что такое?! – вскочив, сонный Бунша принялся высматривать источник звука. «Всё-таки уснул», – шаря по сторонам взглядом, с неудовольствием подумал управдом. Окончательно продравши глаза, последний увидел перед собой великого государя, опирающегося на свой неизменный посох. – Здравствуйте, Иван Васильевич! Каким ветром вас к нам, так сказать? – суетясь, поинтересовался управдом. – Чай, кофе не желаете? Да вы садитесь-садитесь… – Спасибо за предложение лестное, да вот только некогда мне рассиживаться да чаи-кофеи гонять! Дела ждут. – Да-да-да, сию секунду! Вот-с. Документ с приказом о пожизненном жаловании всем калекам, воинам-ветеранам и их семьям, включая семьи погибших, о котором вы просили, – протягивая царю пергамент, извлеченный из своей завсегдашней папки и не отрываясь от сводки, пробормотал управделами. – Больше не смею вас задерживать, Иван Васильевич. – Добро, – отдав документ сопровождающему его шерифу, Грозный двинулся к выходу. Бунша долго провожал фигуру царя взглядом, и только когда силуэт грозного самодержца совсем пропал из виду, снова вернулся к своим спискам. Дела сами себя не сделают.***
– Стоять! Ни с места! – Хриплый голос разорвал метельное головокружение, явно обращаясь к перепуганной розовогривой пегаске. По крайней мере, рядом с собой Флаттершай никого не видела. Если быть честным, она вообще ничего не видела, прячась от хриплого выкрика и его наверняка страшного обладателя за своей роскошной гривой. – Ну-ка, подсветите мне тут… На кобылку, отведя её розовые космы, незлобным взглядом уставился пожилой пони благородной наружности, чья белая масть хорошо сливалась с кружащей позади метелью. Фонарь освещал его коротко стриженную гриву, теплую накидку и копье на боку. На его плече Флаттершай различила, судя по всему, номер полка и полустертую надпись «Балтимэйр». – Ты откуда здесь взялась, красавица? – закончив осмотр задержанной, с нотками удивления в голосе поинтересовался начальник караула. – Местные, вроде, все сбежали, вокруг – ни души. И тут на тебе! Тебя метелью, что ли, принесло? Ответом ему было лишь невнятное, переходящее в писк бормотание. – Погромче, будьте так любезны, – навострив ухо, чуть приблизился к кобылке жеребец. В ответ на действия караульного, пегаска ещё больше отодвинулась от вопрошающего, пронзительно пискнув. – Это ещё что за выверты? – раздраженно протянул белый пони. – Почему молчим? Язык прикусила? Тишина. – Сэр, мне кажется, так мы ничего не добьемся. Может, отведем её в штаб, а там уже пусть Тандер Хаммер с ней разбирается – что это за птица, – подал голос один из караульных, обращаясь к своему начальнику. – Да и обстановка там более благоприятная, – и уже про себя добавил: «Будь прокляты те вендиго, что устроили такой кошмар. И куда только кантерлотские снобы смотрят…» – Верно. Не нашего это ума дела. Да и дипломаты мы с тобой никудышные, – согласился с солдатом жеребец. – Эй, там! Сильвер Стоун, Ред Хант, ко мне! Вот эту вот особу доставьте прямиком в штаб армии, да накиньте на неё хоть плащ – околеет ведь, вишь, как дрожит! Смотрите, отвечаете за неё головой. – …а затем вас, как я понял, оставили у Вороньего хребта, – многозначительно подвел командующий ополчением Балтимэйра Тандер Хаммер, лично допрашивающий Флаттершай. – И вот вы здесь, задержаны моим караулом и сопровождены сюда. – Всё так, – тихо ответила пегаска, прикладываясь к горячему стакану с бодрящим напитком. В жарко натопленной палатке, в дружественной обстановке кобылка быстро оттаяла, разговорившись с главнокомандующим – средних лет жеребцом черной, с серебристым отливом масти. Тандер постоянно шутил, подбадривая застенчивую пони, и зорко следил за тем, чтобы её чашка всегда оставалась наполненной до краев. Вазочка с непонятно откуда взявшимся в полевых условиях печеньем прекрасно дополняла идиллию уюта. – Это очень хорошо, что вы наткнулись именно на нас, – недобро усмехнувшись, посерьезнел Хаммер. – Вокруг нас, выжидая подходящего момента, слоняется не одна шайка грифонов-головорезов. Страшно подумать о том, что они бы сделали с одним из Элементов Гармонии… А может уже и основные силы пернатых мешков окружают нас со всех сторон? Флаттершай заметно поежилась, словно её обдало ледяным ветром с улицы. – Именно, дорогая Флаттершай. – Похоже, сей жест не прошел незамеченным. – Мы не видим ничего на расстоянии вытянутого копыта, не единожды патрули не возвращались из своих караулов, множество больных и раненых после стычек с грифонами требуют срочной помощи, с учётом того, что медикаментов критически не хватает… Да ещё и в Кантерлоте сидят на крупе, не желая прислать никакой подмоги, вендиго их побери! Уже второго гонца посылаю – всё без толку! – Кантерлот очень сильно пострадал после прошедшей ночи, – тихо, но твёрдо сказала Флатт, – и я уверенна, что нас там не забыли. Дайте им немного времени – и помощь придёт. А что насчёт грифонов… – пегаска, ненадолго замолчав, слегка покраснела. – Главный грифон сказал, что их основные силы получили приказ отступать, а оставшиеся в горах дезертиры разобщены, и сильный удар нанести не смогут. На этот раз Флаттершай замолчала надолго, лишь изредка звеня серебряным подстаканником. Тандер Хаммер обдумывал сказанное. – Ладно, доверимся вам, мисс Флаттершай, – наконец, изрек он. – А пока мы вам подыщем место, а вас самих определим в наш лазарет. Думаю, ваши добрые копыта и слова не одного бойца поднимут, – на этих словах жеребец искренне улыбнулся. – Пони вы точно в обиду не дадите. А что до Кантерлота – здесь уже положимся… – Сэр, разрешите доложить! – В штаб ворвался тот самый начальник караула, чьи солдаты привели розовогривую пегаску сюда. – Что случилось, Сандсторм? – поинтересовался прерванный главнокомандующий. – Метель! Метель почти затихла! – радостно выпалил седой жеребец. Чуть отвернувшись, он даже украдкой смахнул набежавшую слезу. – Самая радостная новость за последнее время! А что это за шум? – поинтересовался не менее обрадованный Тандер. И действительно, вдалеке слышался перестук молотков и радостный гул голосов, неумолимо приближающийся к лагерю. – А это наша долгожданная помощь из Кантерлота! – воодушевленно закончил жеребец-караульный. Тандер Хаммер посмотрел на Флаттершай. Та подняла на него свои большие бирюзовые глаза, в которых переливался яркий послеполуденный свет бившего в небольшие окошки шатра солнца. И широко улыбнулась…***
Золотые лучи вечернего солнца мягко грели шкурку лавандового аликорна, отдыхавшего на своём ложе. Время текло предательски медленно, а грозный самодержец всё ещё не появлялся. Почти ежеминутно Твайлайт отправляла свою служанку в коридор, дабы посмотреть, не идет ли столь желаемый сейчас собеседник. Но каждый раз прислуга сокрушенно качала головой. Ближе к полудню Твайлайт окончательно очнулась ото сна, и силы уверенно начали к ней возвращаться. Через несколько часов придворный лекарь разрешил ей встать и пройтись в сторону балкона, чей мрамор порозовел в предзакатном свете. Кобылка терпеливо ждала. Твайлайт, коротая время и основываясь на том, что знает прислуга, строила теории одна другой хлеще, и вскоре была вынуждена оставить это занятие, переключившись на более важный для неё вопрос: что дальше? Что ждёт её и Эквестрию в обозримом будущем? Когда закончится война? И как потечет жизнь государства, коим уже тысячу лет правили бессмертные Сёстры, а сейчас – человек? В голове витали сотни вопросов, ответы на которые принцесса надеялась получить у Ивана Васильевича. Но последнего до сих пор не наблюдалось. Конечно, принцесса Спаркл отчетливо понимала, что дел у государя по горло, но…если Селестия не идет к солнцу, значит, солнце пойдет к Селестии. Знаком приказав прислуге остаться в покоях, лавандовая кобылка двинулась по направлению к тронному залу, стремясь разыскать царя. Уже на подходе она услышала звуки работы, как будто что-то усердно волочили по дворцовому паркету. Ускорив движение, аликорн обомлела: трон Селестии и Луны, словно паривший над залом и всей Эквестрией… сдвигали в тёмный угол безвременья. В Твайлайт что-то словно переклинило, а к горлу подкатил ком – будто с этим троном, уносимым работягами в пустой серый угол за ненадобностью, уходило то, что никогда уж не вернется вновь. Одиноко теперь возвышался её собственный трон над залом, словно ища поддержки. А вносимый мастерами простой, но со вкусом сделанный престол, предназначающийся, судя по всему, точно не для пони, всем своим существом говорил – грядут перемены. Ему вторили кантерлотские колокола, разнося свой печальный звон-панихиду над всей вселенной, провожая в последний путь уснувших вечным сном…