Alone together

Аомине раскуривает сигарету вместо завтрака, запивает табак крепким кофе без сахара и, накинув на себя ветровку, выходит на улицу. Его не волнует, что погода сегодня — отстой. Дождливая и ветреная. Он шагает пешком пару кварталов и только, когда начинает беспокоиться о вещах в спортивной сумке на плече, прячется под козырьком остановки, ожидая нужный автобус. Автобус уносит его в тренажерный зал, куда он ходит уже больше полугода вместо привычного спортивного зала, где он вальяжно закидывал мячи в корзину. Кажется, будто он последний раз играл в баскетбол целую вечность назад, а на деле, оказывается, прошло всего лишь восемь месяцев. И десять — с того момента, когда Куроко собрал вещи и ушел. Ха, через два месяца они с Кагами будут праздновать годовщину. Ну, или уже отпраздновали. Сколько Куроко разрывался между ними? — В автобусе курить запрещено, — слышит строгий упрек Аомине от женщины на переднем сиденье. Он даже не заметил, когда зажег очередную сигарету. Он, определенно, стал много курить. Пожалуй, надо завязывать с этим делом. Дайки тушит сигарету о влажное окно и игнорирует недовольно хмыканье пассажирки. А не пошла бы она. Инструктор тренажерного зала недовольно хмурится, учуяв от Аомине запах сигарет, но Дайки это мало заботит и ему совсем не стыдно. Он проходит мимо него прямиком в раздевалку, переодевается в форму и, заткнув уши наушниками, тренируется до тех пор, пока не перестает чувствовать собственное тело. Инструктор говорит, что так неправильно, дает какие-то советы, мельтешит рядом с Дайки почти всё время, но Аомине изо всех сил старается его не замечать и сильнее сжимает гантели в руках, потому что если он не сосредоточится на тренировке, то он непременно врежет этому прилипале. О, может, лучше на бокс походить? — А бокс у вас есть? Инструктор зависает на несколько секунд, застигнутый врасплох неожиданным вопросом Дайки, который до этого момента только и делал, что молчал. — Да, но он начинается в восемь вечера. И обязательно под руководством тренера. — Да без разницы, — отмахивается Дайки. — Значит, в восемь. — Ты же не сегодня хочешь прийти на занятия? — серьезно спрашивает инструктор. — Тебе бы лучше отдохнуть пару дней, ты сегодня угробил себя на неделю вперед. Я еще никогда не видел, чтобы кто-то занимался с таким остервенением. Аомине хмыкает. — Ты просто не знаешь возможности моего тела, — говорит он то ли высокомерно, то ли обреченно и уходит в раздевалку, оставляя тренера с его немым вопросом наедине. «Ты — настоящий монстр, Дайки», — говорили ему в средней школе, когда он начал серьезно заниматься баскетболом. Сначала Дайки принимал это за лесть и восхищение, но потом он стал замечать, как люди смотрят на него со страхом и даже отвращением в глазах, будто он и в самом деле не человек, а уродливый монстр. Каждый день Дайки слышал, как его называют монстром и вскоре сам поверил в это. А если он — монстр, то почему он должен сострадать тем, кто слабее его. И он безжалостно размазывал их всех, разбивая их наивные мечты, что они смогут одолеть его. Его, монстра. Было забавно наблюдать за тем, как их мечты рушатся с каждым забитым мячом в их корзину, но со временем количество мечтателей побороть Дайки поубавилось, а потом и вовсе сошло на нет. Аомине собирался подкрепиться в каком-нибудь кафе неподалеку от тренажерного зала, чтобы в восемь снова вернуться туда. Однако планы попробовать себя в боксе отменяются телефонным звонком Момои, которая вместо привычной болтовни произносит только «Нужно поговорить. Сегодня в семь. Сама приду». И всё. На этом она отключается и не поднимает трубку, когда Дайки ей перезванивает. Аомине пожимает плечами, проклинает привычку Момои ставить его перед фактом, но всё же отменяет планы насчет новых тренировок и садится на автобус до дома. Момои приходит к нему промокшая насквозь и материт всех таксистов города, потому что так и не смогла дождаться машину. — И куда всему городу вдруг понадобилось ехать в семь вечера? — вопрошает она, переодеваясь в футболку Аомине. Еще полчаса уходит на то, чтобы Сацуки в полной мере выплеснула свое негодование. Аомине между делом только успевает наливать ей горячий чай. — Сегодня ночую у тебя, к черту всё, — подводит итог Момои и отставляет от себя чашку. — Теперь к делу. — Она уходит в прихожую, трясет свою мокрую сумочку, снова матерится и возвращается с конвертом в руках с эмблемой центра Айда. — Я продублировала результаты одного спортсмена, которые более или менее похожи на твои, так что согласно этому заключению, ты «чист» и снова можешь играть. — Что ты сделала? — не верит своим ушам Дайки. — Сняла с тебя запрет, Дай-чан, — произносит Момои, подмигнув ему. — Проблем не будет? — За меня не беспокойся, я уже большая девочка и знаю, как избежать проблем, в отличие от тебя. Аомине фыркает и принимает протянутый конверт. — И этого дохляка ты сравнила со мной? — вскидывает брови Аомине, вскрыв конверт и ознакомившись с показателями кого-то там, который «более или менее похож» на него. — Не бузи, — отвечает Момои. — В конце концов, ты же восемь месяцев балду пинал, так что немудрено, что твои показатели стали ниже. Мог бы и «Спасибо» сказать, знаешь. — Ага, — бурчит Аомине, и Момои закатывает глаза. — Хватит тебе бездельничать, пора вернуться на площадку. Ты не становишься моложе, а эти восемь месяцев — большая потеря для тебя, как для спортсмена. Она говорит это серьезно и даже в некоторой степени взволнованно, потому что знает, что у спортсменов век короткий. — Только, пожалуйста, Дайки, не облажайся. За тобой сейчас будут очень пристально следить, так что будь паинькой, и если надо будет, ты пописаешь в баночку, понятно? — А может еще дать им себя трахнуть? — Ну, это уже на твоё усмотрение. Аомине фыркает, а Момои заливается смехом, и всё становится лучше, чем было вчера. Сацуки находит в интернете старую комедию, вроде тех, которые крутят по телевизору в новогодние праздники, но никто из них не смотрит фильм, потому что сначала Момои с присущим ей профессионализмом долго и упорно компостирует мозг Дайки, пытаясь навсегда вбить в его разум осознание, что всё это серьезно и что в этот раз ему сказочно повезло, но больше такого шанса ему ни один комитет не даст, и в этом случае ни она, ни сам господь бог ему не поможет. Аомине сначала лениво, потом слегка раздраженно поддакивает на каждое её «Пора бы тебе повзрослеть», «Это же не шутки», «Ты хотя бы осознаешь всё это?». Конечно, он осознаёт. С первого дня отстранения Дайки понимал, что всё, теперь он абсолютно точно в дерьме, и только чудо поможет ему снова вернуться на площадку, к которой он был равнодушен лишь для бессмысленной показухи, хотя на самом деле только на площадке и чувствовал себя хоть сколько-нибудь живым, особенно, после того, как узнал, что Тецу бегает «налево». И с каждым прошедшим месяцем Аомине всё меньше верил в собственное возвращение, ведь, в конце концов, всем плевать насколько ты хорош, если при этом ты не «чист». Но чудо случилось. Оно явилось к Аомине в облике Сацуки и вернуло ему столь важное и любимое, несмотря ни на что, занятие. Сколько всего он потерял из-за баскетбола, но всё же из всего того, что было в жизни Аомине, именно баскетбол всегда был с ним. Ну, и Сацуки, конечно. — Эй, Сацуки? — лениво протягивает Аомине, глядя на подругу умиротворенным взглядом. — Что? — За что ты была послана мне? — Наверно, за то, что ты в прошлой жизни был хорошим человеком и сделал много добра. — А я думал, за грехи, — говорит Дайки и тут же получает подзатыльник. — Не будь идиотом, ангелы не покровительствуют грешникам. Аомине усмехается, но про себя отмечает, что Сацуки, в общем-то, права.

***

Момои уезжает в семь утра, потому что в восемь у неё начинается приём. Дайки закрывает за ней дверь, моет чашки и убирает постель, потому что у Сацуки, похоже, нет привычки заправлять за собой кровать, Дайки ворчит себе под нос, делает всё нарочито медленно, на самом деле оттягивая тот момент, когда ему нужно будет заняться сборами. В конце концов, Дайки достает свою спортивную сумку, в которую много месяцев назад сложил форму, чтобы не мельтешила перед глазами и лишний раз не напоминала ему о том, что его выперли, что он оказался не таким уж незаменимым игроком. Усмехнувшись, Аомине вешает сумку на плечо, выходит из квартиры и идет на парковку — пора бы и машину выгулять, а то бедняжка заржавеет — садится в авто, поворачивает ключ зажигания и только сейчас чувствует покалывание в подушечках пальцев и легкий трепет внутри. Снова усмехается, глядя на себя в зеркало заднего вида, — как подросток, который впервые в жизни идет на свидание, честное слово. А ведь это не первое свидание и даже не первый секс. Это возвращение после восьми месяцев отстранения. Если в этом мире есть какие-то высшие силы, то пусть они хранят Момои, потому что без неё Дайки пропадёт.

***

Когда Аомине переступает порог спортивного зала, полностью готовый к тренировкам, все члены команды, которые уже как час отрабатывают навыки, бросают мячи и принимаются аплодировать, абсолютно все, даже Вакамацу, хлопают в ладоши, и из-за этого Аомине чувствует себя чертовски неловко, застигнутым врасплох и сконфуженным. Но всё равно приятно. Приятно осознавать, что они рады его возвращению, что он по-прежнему один из них. — Первый день после длительного отстранения, — начинает Имаёши под затихающий гул и, приблизившись к Дайки, кладет руку ему на плечо, — и ты всё равно опоздал. Ты неисправим. Аомине не отвечает, вместо этого просто пожимает плечами и пытливо смотрит на капитана команды. — Сукин ты сын, — выдыхает Имаёши после немой паузы и крепко, по-братски сгребает Дайки в объятия, ладонью похлопывая по его спине. — Ты хоть представляешь, как тяжело нам пришлось без тебя на национальных? Ещё раз оставишь команду, сам исключу тебя. Добьюсь восстановления и исключу. — Как будто это был мой выбор, — бурчит Аомине в плечо Имаёши. — Ну, ладно, все по местам, пора тренироваться, — в зале эхом проносится громкий голос Харасавы, тренера команды, который, поймав взгляд Аомине, коротко кивает ему в знак приветствия. И когда в руки Аомине попадает мяч, он чувствует себя по-настоящему свободным, словно его долго держали в кандалах, но теперь он больше не пленник, не заперт и никем не ограничен.

***

Так как Аомине имеет привычку всё и всегда переживать внутри и про себя, то со стороны кажется, будто Кисе больше всех радуется возвращению Дайки в команду. Именно Рёта заставляет всех прийти к нему домой, приготовить Дайки сюрприз и затем всей толпой двинуться к двери Дайки и огорошить этим сюрпризом Аомине. И нужно отдать должное дару убеждения Кисе, потому что только он может собрать всех парней вместе и заставить делать то, что взбрело ему в голову. Акаши всегда говорит, что это последний раз, когда они идут на поводу у Рёты, но Момои уверена, что если Кисе захочет, чтобы все парни нарядились в чирлидерш и пошли поддерживать Дайки на игре, то так оно и будет. — Чувствую себя идиотом, — угрюмо бурчит Акаши, держа с одного края поздравительный (немыслимых размеров) плакат. — Поддерживаю, — тут же подхватывает Казунари, стоя по другую сторону плаката, тем не менее выглядит он довольным, на что Мидорима выразительно закатывает глаза и тут же недовольно хмурится, когда Такао пихает его локтем в бок, озаряясь при этом глупой улыбкой. — Хн, — в конце концов, изрекает Мидорима, поправив очки. — А что, если его нет дома? — раздраженно выдыхает Акаши, злобно зыркнув в сторону блондина, но не успевает Кисе и слова сказать, как дверь открывается, а за ней стоит такой же ошарашенный, как все парни, Аомине. На пару секунд в воздухе повисает оглушающая тишина, максимальное непонимание всего происходящего и замешательство обеих сторон. — Сюрприз! — восклицает Рёта, и остальные оживают, вспоминают для чего они здесь. Такао и Акаши поднимают плакат повыше, а остальные выпускают залп хлопушек и серпантина в сторону Дайки. — Что за хрень? — едва ли не вопит Аомине, отряхиваясь от разноцветного бумажного конфетти и длинных лент серпантина. — Это Кисе, — недовольно произносит Мидорима, и этого достаточно, чтобы всё стало понятно. И пока Аомине смахивает с себя остатки цветной бумаги, банда поздравителей забуривается в квартиру. — Предлагаю выпить за возвращение Аомине-чи в команду! — кричит Рёта, доставая бутылку шампанского (он серьезно, что ли?). — Кто-нибудь умеет открывать так, чтобы было с фонтаном? — Дай сюда, — отзывается Казунари, пока Акаши и Мидорима достают из пакета бутылки с пивом. — Эм, я думаю, я должен быть более ответственным, — негромко произносит Дайки, неуклюже топчась в дверях и почесывая затылок, но все замирают так, словно оглохли. — Неужели, я действительно это слышу? — произносит Сацуки, возникшая словно из ниоткуда, и Аомине коротко усмехается, впервые пойманный подругой за благоразумным высказыванием. — Ну, нам-то можно, — не растерялся Такао, — правда же? — толкает он в бок стоящего рядом Рёту, и тот, радостно кивнув, напоминает брюнету о бутылке с шампанским. Вечер проходит на ура, практически все тосты звучат за Аомине и только сам Дайки поднимает свой за Сацуки, без помощи которой он бы не смог вернуться, затем пьяный Кисе подхватывает слова Аомине и называет Момои их ангелом-хранителем, потому что если бы её не было с ними, то они бы, возможно, и не стали бы такими хорошими друзьями. Глаза Сацуки блестят от слез счастья, и она всех крепко-крепко, как только она одна умеет, обнимает, целует и честно всем говорит, что не представляет своей жизни без шумной компании разношерстных друзей. Затем наступает время ностальгии по школьным годам, когда они все были одной командой во всех смыслах этого слова, и тут не очень вовремя Мидорима вспоминает про Куроко, называя его самым непонятным игроком их команды. Такао громко цокает, хотя планировалось, чтобы услышал только его непутевый парень, но когда из-за этого цока между ними начинается перепалка в духе «Ну, и идиот же ты, Шин-тян» и «Заткнись, Такао», все начинают смеяться и неосторожно всплывшее имя и связанные с ним воспоминания заглушаются расслабленным смехом. И только Сацуки украдкой смотрит на Аомине и замечает тоску на самом дне темно-синих глаз «О боже, Дай-чан, ты по-прежнему любишь его», — про себя произносит Момои и мягко притягивает Дайки к себе, надеясь, что так он почувствует себя лучше и не будет в его глазах томиться эта печальная, почти незаметная тоска.

***

Кагами хмурится, когда открывает дверь и видит на пороге Химуро. — Здравствуй, Тайга. — Тацуя улыбается так, будто он ненадолго уходил и теперь вернулся, словно и не было между ними расставания. — Как ты узнал мой адрес? — Я обещал, что не скажу. — Алекс, — догадывается Кагами, вздохнув. — Ну, и зачем ты пришел? — Нужно поговорить. — Кажется, в прошлый раз мы уже всё обсудили и прояснили, так что лучше тебе уйти. — Не впустишь сейчас — приду завтра. Может, случайно приду, когда ты будешь не один. Неудобно получится. Манипулятор хренов. Кагами отступает от двери, пропуская Химуро внутрь, и выглядит при этом так, словно у него за спиной пистолет и при любом неосторожном движении Тацуи он застрелит его. — Спасибо за приглашение, — вежливо произносит Химуро и проходит в квартиру, на что Кагами едва ли не скрипит зубами. Тацуя с вежливым любопытством проходит в гостиную, осматриваясь по сторонам, а Кагами кажется, будто он впустил в квартиру террориста с бомбой, и если она сейчас взорвется, то последствия будут ужасные. Наверное, лучше было бы захлопнуть дверь перед носом Химуро. Ну, пришел бы ещё пару раз, а потом плюнул бы, да и бросил всё это. Так было бы лучше. Для всех. Химуро понял бы, что уже ничего не вернуть. Кагами просто переждал бы всё это, а потом снова сумел бы затолкать непрошеные воспоминания назад, в самый темный уголок его души, чтобы больше они его тревожили. И всё, и не было бы никаких проблем, но... Вот он, Тацуя, в его квартире, и всё идет совсем по другому сценарию, где велика вероятность, что спокойная и размеренная жизнь полетит в тартарары. — Чего тебе? — угрюмо бурчит Тайга, совладав с собой. — Это что, печатная машинка? — вопрошает Химуро, заметив на столе машинку. Кагами не отвечает, смотрит на Химуро абсолютно нечитаемым взглядом, и Тацуя становится серьезным. Если Кагами впустил его в квартиру, то это еще ни о чем не говорит. — Тайга, — начинает Химуро, — я знаю, что во всем виноват только я, но прошу, дай мне один шанс, и я обещаю, я всё верну. Кагами фыркает. — Ты сначала спроси: нужно ли мне всё это. — Я знаю, я ошибся, я был идиотом, но я изменился. — Это больше не имеет значения, — отмахивается Кагами. — Для меня имеет. Я многое понял. — Мне неинтересно. — Я скучал, Тайга, — отчаянно выдыхает Тацуя. — Скучал. Сильно. И знаешь что? Я никогда не переставал любить тебя. Химуро замолкает, ждет ответной реакции, ждет, что Тайга хотя бы подаст знак, что еще не поздно, что еще всё можно исправить и вернуть назад. Но Кагами молчит. Молчит и, наверняка, даже не подозревает, как сильно терзает этим Тацую. — Мне плохо без тебя, — снова пытается Тацуя. — Это не я ушел, а ты, — напоминает Тайга. — Пожалуйста, — умоляет Химуро, — позволь мне исправить всё. Дай мне только один шанс. — Зачем? Чтобы ты потом, когда я тебе надоем, снова кинул меня? — Если тебя волнует только это, то я обещаю, такого не будет. — Нет, не это. Ты перестал меня волновать, — равнодушно произносит Кагами, а у самого предательское сердце ноет в груди. — Да, не отрицаю, мне было паршиво и чертовски больно, когда ты расстался со мной, но это прошло, — господи, какая ложь, ведь ничего не прошло, — я сейчас с другим, у меня всё хорошо, и в моей жизни нет места для тебя. Больше нет, понимаешь? — Ты лжешь, — не сдается Химуро. — Я знаю тебя достаточно хорошо, чтобы понять, что всё, что ты сейчас мне говоришь — ложь, и тебе не всё равно. Я не знаю, сколько мне потребуется времени, но будь уверен, я заставлю тебя снова полюбить меня. В этот раз я так просто от тебя не отступлюсь. И он уходит. Выпотрошив душу Кагами. Уходит, оставив после себя тянущую боль в сердце, как будто их сердца — это два магнита, и сердце Тайги отчаянно хочет притянуться к сердцу Химуро, как это было раньше, когда они были вместе и когда им было хорошо. Но почему же это глупое сердце не может понять, что они больше не вместе и что не нужно так сильно болеть по человеку, который однажды сам ушёл. Два с половиной — это оказывается чертовски мало, чтобы стереть из памяти чувства. Тем более такие сильные, какие испытывал Кагами, будучи рядом с Химуро. Они прикипели друг к другу настолько, что после расставания в каждом из них осталась большая уродливая и никак не заживающая рана. И неизвестно, сколько времени потребуется, чтобы она затянулась, заросла шрамом, и боль, наконец, ушла. Почему так сложно забыть одного человека и чувства к нему? Потому что они были неразлучны с детства? Потому что они понимали друг друга с полуслова? Потому что были друг для друга и другом, и братом, и даже соперником? Кагами никак не может взять в толк, почему ему не может быть просто похуй. Почему он не может так же, как Химуро тогда, просто послать всё нахуй и уйти. Почему его сердце так легко отозвалось на зов голоса Тацуи? Блядь. Слишком много «Почему?». Просто нужно перестать впускать Химуро в свою жизнь, только и всего. А мысли о нём со временем сотрутся. Да, именно так. Только вот, жаль, что сделать это не так просто, как сказать.

***

Куроко возвращается со смены почти к полуночи, уставший, но счастливый. Он обожает кафе, в котором работает, за то, что в нём постоянно что-то происходит. Это может быть литературный вечер, когда студенты из разных университетов и колледжей соревнуются между собой за звание лучшего чтеца, зачитывая наизусть отрывки из произведений. Это могут быть музыкальные вечера, когда в кафе собираются студенческие группы и исполняют свои лучшие песни. Это могут быть выступления начинающих стенд-аперов и всё подобное в этом духе. Сегодня местная группа молодых ребят попросила хозяина кафе разрешить им выступить с парой песен. Хозяин никогда не отказывает в подобных просьбах, так что сегодня Куроко попал на студенческий концерт. Исполняли в основном романсы, но исполняли так, что сумели пленить души каждого посетителя кафе и всех работников. Вокалист вкладывал в голос ровно столько эмоций, сколько было необходимо. Вложил бы меньше — ему бы никто не поверил, а вложил бы больше — всё стало бы слишком наигранным. Он пел потрясающе чувственно. Он пел идеально. А инструменты, на которых играли остальные участники группы, звучали не слишком громко, плавно гармонируя с голосом вокалиста. Так что хотелось либо слушать этих ребят вечно, либо стать частью их команды. Куроко возвращается домой поздно, но в хорошем настроении, чувствуя легкость в теле и распирающее вдохновение. Поэтому он очень ярко чувствует контраст между собой и поникшим Тайгой, который сидит в темноте на диване и глядит в одну точку, не реагируя ни на что. — О чём думаешь? — заинтересованно спрашивает Тецуя, падая на диван рядом с Тайгой, который дергается от неожиданности — он настолько погрузился в собственные мысли, что не заметил возвращения Куроко. Тецуя улыбается по-счастливому глупо, но ему такая улыбка идёт, особенно, когда его голубые глаза блестят так ярко. — О тебе, — врёт Кагами, пытаясь успокоить ураган чувств внутри, взбудораженный разговором с Тацуей, — и о нас. Куроко озаряется довольной улыбкой, прикрывает глаза и опускает голову на плечо Кагами и опьяненный вдохновением сегодняшнего дня не замечает подавленное настроение Тайги, не замечает, как он напрягается, когда Куроко отстраняется, чтобы заглянуть ему в глаза. Кагами в этот момент, кажется, даже перестает дышать, боясь, что Куроко заметит... что? То, что сердце Кагами с глухим трепетом бьется в груди при мысли о Химуро? — Сегодня чудесный день, — выдыхает Тецуя и невесомо касается губ Тайги поцелуем. И ещё раз и ещё. Обвивает руками шею Кагами, тянется к нему, углубляет поцелуй, запускает руки под футболку Кагами, до покалывания в кончиках пальцев хочет его всего, но даже не чувствует рук Кагами на себе — он всё также неподвижен, не реагирует на касания Тецуи и не отвечает на его поцелуи. — Всё в порядке? — обеспокоенно спрашивает Тецуя. — А? — растерянно отзывается Тайга, словно мыслями он не здесь. — А, да, всё нормально. — Тебя что-то беспокоит? — Нет-нет, — мотает головой Тайга, выбрасывая из головы ожившие воспоминания и вместе с ними разные вопросы. — Всё хорошо, прости. Он, наконец, словно очнувшись, прижимает Куроко к себе, вдыхает его запах, заглушая настоящим прошлое, и покрывает шею Тецуи поцелуями, обнимает его крепче, запускает пятерню в его волосы, и притягивает его, чтобы поцеловать в губы. Глубоко, нежно. Поймать губами тихий стон Куроко, разделить с ним воздух. Глаза Куроко горят желанием и призывают к действию. И Кагами знает, что он должен делать сейчас, но медлит, потому что не может дать себе уверенный ответ на вопрос: чего он сам хочет. — Что с тобой? — хмурится Куроко, выпутываясь из замерших рук Кагами, пытаясь отстраниться от него, чтобы заглянуть ему в глаза и понять, наконец, что не так. Но Кагами не позволяет, панический страх вырывается наружу и диктует свои правила игры. Нет, Куроко не должен заметить. Куроко не должен ничего узнать. Кагами вовлекает его в новый поцелуй, оглушенный не желанием, а страхом. Целует его так страстно, как может, сильнее прижимает к себе, лишь бы Куроко ничего не понял. Стягивает с него рубашку, опрокидывает на диван, и снова целует. Целует его губы, шею, ключицы. Целует обнаженную грудь, опускается к низу живота, стягивает джинсы и целует его там, намеренно медлит, усугубляя возбуждение Куроко. Тецуя нетерпеливо толкается бедрами навстречу Кагами, требуя большего, чем поцелуи. Куроко сжимает в кулаке ворот футболки Кагами, глубже толкаясь в рот Кагами, кусает губы от горячего удовольствия, накатившего на него. Куроко буквально сгорает в этом моменте, плавится, тяжело дышит, мешая вдохи и выдохи со стонами, и бессвязно бормочет Кагами о том, как ему хорошо. Тело Куроко сводит судорога, и он кончает, в немом стоне открыв рот. Сердце бешено стучит в груди, едва ли не срываясь с ритма, в ушах звенит и голова слегка кружится от накатившей волны наслаждения. Боже, как хорошо... но чертовски мало. Куроко притягивает Кагами к себе, жадно впивается в его губы поцелуем, стягивает с Тайги ненужную сейчас футболку (какого черта он вообще до сих пор в одежде?), дрожащими от возбуждения пальцами расстегивает ремень, запуская руки в боксеры Тайги, ловя губами его болезненный стон. — Сними их, — нетерпеливо шепчет в поцелуй Куроко, скользя руками по спине Кагами. Тайга слушается, быстро стягивает с себя джинсы вместе с боксерами и нависает над Куроко, снова жадно припадает губами к его губам, скользя ладонью под обнаженным бедрам Тецуи, слегка надавливая и раздвигая ноги Куроко. — Хмпф, — выдыхает в губы Кагами Куроко, когда Тайга резко входит в него. Кагами не дает ему достаточно времени, чтобы привыкнуть, и начинает двигаться. Движения его резкие, рваные, приносят боль, но Куроко слишком опьянен им, чтобы возражать, вместо этого он сильнее сжимает пальцы на плечах Кагами и открыто стонет, не замечая, как соленые дорожки, хлынув из глаз, катятся по его лицу. Кагами заводит руки под спину Куроко, поднимает его и прижимает к себе и продолжает толкаться в него еще сильнее, ускоряясь, и недовольно рычит, когда Куроко царапает его спину, резко скидывает руки Тецуи с себя, отстраняется от него, рывком переворачивает его лицом вниз, хватает за бедра, управляя телом Куроко, и одним резким движением входит в него снова, вырывая из уст Тецуи очередной полукрик-полустон, крепко сжимая руками бедра Куроко, Кагами грубо входил в него снова и снова, заставляя Тецу толкаться ему навстречу, со звонким шлепком ударяясь ягодицами о внешнюю поверхность бедер Кагами. В бешеном неистовстве Кагами отрывает Куроко от поверхности дивана и трахает его на весу так, что Куроко изо всех упирается локтями в матрац, чтобы не впечататься лицом в сиденье дивана и не задохнуться. Тайга остервенело вколачивается в него, издавая смазанные звуки беспощадного наслаждения, вколачивается до беспамятства, не думая ни о чем. Куроко будучи не в силах больше себя контролировать и сдерживать подступающий оргазм, окончательно отпускает себя, и из нетронутого члена брызнула сперма, белыми каплями пачкая обивку дивана, и в этот момент Куроко накрывает неконтролируемая волна неистового наслаждения, и он закричал сквозь слезы. Кагами из-под полуприкрытых ресниц наблюдал за тем, как обессиленно рухнувший на руки Куроко тяжело дышал, распадался на мелкие частицы, в то время, пока сам Кагами продолжал вколачиваться в него, держа на весу его потяжелевшую после оргазма задницу. Кагами сделал еще пару особенно глубоких толчков, прежде чем его самого накрыло и он тяжело рухнул сверху на Куроко. И поглощенные наслаждением, они, выбившиеся из сил, тяжело дышали, жадно глотая разряженный воздух и медленно проходили в себя.

***

— Ну? Как поговорили? К чему пришли? — в несколько грубой манере спросила Алекс, вернувшись домой с прогулки и застав угрюмого Химуро на кухне. Она злилась на Тацую. Конечно, уже не так сильно, как год тому назад, но всё же злилась и считала, что у нее есть на это полное право, потому что Химуро сам бросил Кагами, ушел и превратил Тайгу в призрака, жалкий отголосок его прежнего, а теперь, когда Кагами, наконец, ожил, вернулся и хочет Тайгу назад. — Алекс, пожалуйста, — тихо просит Тацуя. — Я знаю, что заслужил твое презрение, но ты можешь ненавидеть меня хотя бы не так открыто. Господи, да он же побледнел совсем. Похоже, всё-таки ему паршиво. Почему она раньше не замечала, что Химуро оказывается страдает? Ах да, она была слишком занята тем, что злилась на него. — Всё так плохо? — наверное, впервые за всё время пребывания Химуро в Японии, она отнеслась к нему с некоторым состраданием и пониманием. — Он не хочет меня видеть, — безжизненно произнес Тацуя. — Ну а чего ты ожидал, ты ведь сказал ему, что он тебе надоел. — Я никогда такого не говорил, — запальчиво реагирует Химуро, — просто... я думал, что в мире еще много всего неизведанного. — Ага, много неизведанных жоп и хуев. — Алекс, — устало выдохнул Химуро и обессиленно рухнул на табурет. — Хей, ладно, успокойся, — сейчас Алекс действительно стало жаль Тацую, ведь в конце концов, он по собственной глупости потерял любовь всей своей жизни. Ведь если подумать, эти двое всегда были вместе, еще с малых лет, и что бы между ними не происходило, это одинаково будет ранить их обоих. Алекс подошла поближе к Тацуе и обняла его со спины. Бедный, дрожит так сильно. — Тебе нужно успокоиться, — спокойно произнесла она, — слышишь, Тацуя? Успокоиться, а потом снова встретиться с Тайгой и поговорить. Просто поговорить, не пытаясь вернуть его назад. Позволь ему выговориться, сказать тебе в лицо, какой ты идиот и как сильно он тебя ненавидит, он может такое сказать, а ты должен будешь его спокойно выслушать. И если он четко даст тебе понять, что всё уже в прошлом и необратимо, то тогда ты оставишь попытки его вернуть и уедешь в Америку. Химуро резко дернулся в её руках, повернулся к ней лицом и ошарашенно посмотрел на неё. — Но я не смогу жить без него. — Придется научиться, Тацуя. Не забывай, что конце концов, это было твоё решение.