Metima rene

Мрак сгустился над миром и отяжелил собой воздух. Нависший, накрывший все словно живой черненый свод, почти что физически ощущаемый и усложняющий дыхание до невозможности. Тьма, казалось, проникла в каждый уголок и змеей заползла в каждую щель, поселилась в душах и незамедлительно принялась отравлять их своим горьким вином, пока Враг собирал свою мерзкую жатву, коей одарила его собственноручно сплетенная паутина лжи. Город полнился мириадами костров и факелов, что светлячками горели среди кромешной тьмы и суматохи, отливая отблесками утерянной надежды на каменных зданиях и их металлических крышах. То там, то тут яркими бликами мелькали шелка, утканные знаменами уходящих эльдар, а с их уст слетали неслыханные прежде песни, рожденные твоим безумным огнем, что опалил их сердца… Тьма смыкается удавкой на шее и грохочет в ушах, заглушая лязги и звон клинков, что с каждой секундой становятся все слабее, чтобы потом греметь в преданиях последующих эпох скорбным напевом. Град бесполезных горьких слез отдает ядом собственных надменных слов, кои хочется перечеркнуть; мерзких минут, которые так хочется перемотать. Переиграть все наново и спеть начисто, умертвляя эту отвратительную фальшь. Хочется сказать иное. Хочется вцепиться в твой доспех омертвевшими пальцами и заглянуть в оледеневшую лазурь твоих глаз, чтобы не увидеть ни капли праведного гнева и боли, что распалила раны и разожгла пожар невиданного горя в некогда светлой душе, еще незамутненной безумием… Погасить ее. Обезвредить. Самой бросится на Врага и в лютом умопомрачении разодрать на клочья! О, если бы была на то воля Эру… О, если бы знать! Проклятые упреки и укоры, мольба и грозное пророчество – устами моими глаголил Враг… И вот, ты забрал все, что у меня было. Оборвал пожелтевший пергамент моей жизни. Забрал сыновей и унес прочь мое сердце, принадлежавшее тебе одному. Ты… Нет. Враг. Враг забрал у меня вас всех. Тишина ложится на город и сплетается с темным покровом воедино. Объединяясь, словно со старым союзником, порождает пустоту и медленно набрасывает ее сети на души, клеймя черной печатью, вечным напоминанием об утерянных родных, вечным укором тем, кто остался бессмысленно ждать на осколках собственных разбитых сердец. Тонкая грань между благоразумием и сумасбродством рвется, словно струна в пылу игры, а ноги сами несут прочь из дома, где стены давят, а тьма продолжает душить, сжимая колючий провод своей удавки все сильнее. Улицы теперь полнят мелодии безутешных рыданий, что сотрясают воздух и подгоняют меня принять решение. Страх загнанной птицей трепещется внутри, заставляя сорваться на бег и огненным ветром нестись по блестящей брусчатке мощеных переулков, в надежде исправить безнадежное положение. Ощущение собственного бессилия и осознание того, что мои действия бессмысленны, рвет душу на части, но я ни за что не остановлюсь. Хотя бы увидеть тебя в последний раз! Хоть я и знаю, что сей шаг - лишь добровольное обречение на мучительный непокой, покуда нам не встретиться снова, пожалуй уже лишь в чертогах Владыки судеб. Хотя, быть может, мне дано все исправить… Быть может, еще не слишком поздно. Городские врата остаются позади, издали, упрекая мой побег своим золотым блеском в свете безжизненного пламени кровавых факелов, освещающего их утраченное величие. Не стать этому городу боле таким как прежде. Никогда. Свет Миндона разгоняет мрачные тени на пути, не давая им сгуститься, принять жуткие формы и сомкнуть мертвой хваткой свои объятия надо мной. Тьма уже не кажется столь ужасной, хоть и дыхание ее позади по-прежнему ощутимо. Трава боязливо шуршит в застывшей ночи, пока ветер раненой птицей парит по просторам, холодя и без того околевшую душу. Помнишь ли ты эти луга? Помнишь ли, как мы босыми ногами обходили каждую прогалинку, каждый клочок, потерявшись на время вместе для всего мира? Помнишь ли, как некогда ласков был южный ветер и как нелепо шуршал подол моего платья, как пело для нас иолитовое море свои дивные песни, неся к благословенным берегам свои искрящиеся в свете Лаурелина воды… К берегам, что ныне походят скорее на проклятые. Сердце больно сжимается, заставляя зажмуриться и отогнать назойливые воспоминания прочь, чтобы не распалять едва нанесенные раны, коим не суждено зажить вовек. Мысли вихрем носятся в голове, разнося в прах так тщательно возведенные мною стены, коими мне некогда хотелось отгородиться от тебя, раскалывая льды, которые должны были заморозить этот дикий пожар в груди. Как оказалось, даже хваленая мудрость и рассудительность порой могут исказиться до чудовищной глупости. Мне остались одни только руины да пыль – плоды трусливого отступления и гордого высокомерия. Предпочтение было отдано холодным путям отчуждения, когда можно было уйти с тобой и как всегда разделить все на двоих… С уступа открывается вид на долину, по коей шествуют доблестные эльдалиэ. Ветер терзает яркие знамена, а свет факелов приобретает кровавый оттенок, отбиваясь на стали доспехов и мечей. Нолдор идут с гордо поднятыми головами, ловя последние минуты блеска собственного величия, которому суждено обернутся проклятием. Гонимый неутолимой жаждой, народ идет прямо навстречу своей горькой судьбе, что столь радушно распростерла свои темные объятия. В толпе местами пролетает недовольный шепот и роптание, что, подхваченное ветром, быстро распространяется над долиной, донося нотки возмущений до самых глухих ушей. Сердце вновь срывается на бешеную скачку, заставляя клясть себя за созерцание этого действа, более похожее на нелепые проводы. К горлу подступает ком, а пламя тысячи факелов будто бы опаляет меня изнутри, прожигая душу насквозь и застилая глаза неприемлемыми слезами. Голос дрожит и вдруг отзывается сиплым и слабым подобием прежнего звучания, когда с уст отчаянно срывается твое имя, которое сухими листьями разносит по долине ветер. Кое-кто обращает взор к уступу и по толпе снова загнанной птицей проносится ропот. Я замечаю тебя во главе первого отряда, и сердце в который раз пронзает сотня маленьких иголок. Гордый. Безумный. Кажется, что ты далеко, но взгляд умудряется подметить каждую деталь, а память вопреки воле точно запечатлеет каждое мгновение, чтобы я навсегда запомнила тебя таким. Величественный. Статный. Пылающий. Волосы бьются галворновым огнем на ветру, а взор устремлен вперед, во тьму, где ты один видишь свет, без сожаления оставляя все позади. Ты ни за что не оглянешься назад. Диссонансом позабытых песен этих лугов до тебя доносится шептание окружающих, но тебе и не нужно было. Ты знаешь, что я здесь. Вот только ты теперь глух и слеп… На тебе ли все еще самоцвет, что был дарован моим отцом в день свадьбы? Помнишь ли ты тот весенний рассвет? Помнишь ли белый цвет деревьев и мои дрожащие руки? Помнишь ли ты меня? Нет. И больше не вспомнишь. Меня ты оставил здесь, позади, где я и пожелала остаться. Что тебе мой голос теперь? Что тебе я? Пыль на ветру, да и только. И вновь срывается с уст пеплом твое тлеющее имя неслышно, незаметно, безучастно и совершенно бесполезно. А отряд продолжает свой гибельный путь, под насмешливым мертвым мерцанием звездных корабликов, что равнодушно провожают его в сердце ночи. Идущие позади все еще бросают печальные взоры на оставленные земли, скорбным молчанием провожая прожитые здесь годы, а идущие впереди гордо ступают навстречу мраку, готовые броситься в объятия тьме и опалить ее своим неукротимым огнем. И в итоге, самим пасть тлеющими обрывками имен в пышных пустых преданиях. Сердце обливается кровью, изрубленное острыми клинками пепельной горести, что опустила свои железные длани мне на плечи и принялась медленно отравлять его, укоризненно даруя свою издевательскую ухмылку. Ноги подкашиваются, но что-то будто бы держит и не дает пасть на колени, приковывая к земле серую тень, что осталась от меня. Все та же гордая и неприступная. Одинокая. Слабая… Слезы беспомощно застыли в глазах, не давая волю боли, и плавно распространили ее по венам, заключая здесь навсегда. Со скрипящим звуком, душа разрывается на восемь частей, что уйдут с ними и останутся с каждым до самого конца. Темнота постепенно поглощает силуэты один за другим, и вскоре на долину беспроглядным тяжелым туманом снова опускается горький мрак. Непомнящая, околдованная и опьяненная теменью. Память не сохранит того, как ноги сами принесут меня в старую мастерскую, как руки сами потянутся к твоему изваянию, как тело безучастно замрет, обвив руками холодный камень, как слезы утопят скорбь и как разрушит звенящую тишину леденящий сердце шепот…