Дубовое

Руки раскину я: балки, как будто весла. Желуди падают градом, летят из пальцев. Свиньи приходят под утро и роют норы. Свиньи едят мою плоть, хоть меня боятся. Свиньи уходят, и солнце палит нещадно. Льется под корни небес серебристых влага. Вижу луну, вижу звезды на небе статном, деревья их видят всегда как большие пятна… Жду, как калека, когда загорится вечер, стихнет молитва и дождь закоптится в кроне. На горизонте появится блик от тени - этот субъект мне желанным до дрожи будет. Снова приходит, руками терзает тело дубовое, черное, греет, горит, как печка. Пальцы мои шелестят и к нему навстречу рвутся, как глупые резвые зелень-птицы. Небо горит. Никогда не приходит утром. Он опускается рядом ко мне спиною, ствол мой железный ему как опора будет. Мне бы сберечь эту, словно хрусталь, фигуру. Час на часах - он смеется и будто знает, знает, что мне до него - через море пропасть; что моя слабость дубовая в его власти. Он исчезает. Снова опять уходит. Это добром не закончится, мне не прыгнуть, мне не достичь человеческой ипостаси. Пусть мои рушатся руки, плевать!, пусть сгинет горячее сердце дубовое в этой страсти. Ветер мне чешет листву и ласкает ноги, нити дождя истязают сухую землю. Я часовым буду ждать его в этом поле: ночью и днем - сколько нужно, в жару и в ветер. Жду еще сутки, и двое. И вот неделя. Сердце мое деревянное пусть грохочет. Мне полюбить человека равнялось смерти; листья слетают на землю, и льется горечь, смолою как будто, с моих обгорелых пальцев. Я поломался - хоть триста лет крепко грызся за этот постамент на поле земельной брани, но стал человечишка смертный моим убийцей. Он такой теплый. И сильный. Так слабо сильный! Руки его мне кору истязали - больно. Пусть хоть срубает - но хоть бы опять явился. Смерть мне порукой за глупость, бессилье будет. Смерть фонаря деревянного – не бесценна. Свиньи гогочут, смеются. Смеются. Горько. Я человеком когда-то, наверное, стану. Если свинья мне сгрызет этим утром корни.