***
«Удивительные бывают повороты. Не всегда хорошие, но как минимум неожиданные. Если бы я знала раньше, что из растревоженного города можно выбраться без помощи вертолета и пары танков, то задумалась бы над предложением «Графа» Бланко. Возможно, в этом случае мне бы не пришлось ни бежать, ни думать о том, на какие деньги отремонтировать отцу кухню. Интересно, сколько стоит моя совесть? М-да... Шутка, от которой даже я не улыбаюсь. Кажется, меня уже ничто и никогда не сможет рассмешить. Впрочем... впрочем, когда я найду убийцу Габриэля, а Энид и моя родня будут в безопасности и вне подозрений, я обещаю себе посмеяться над всем этим дерьмом. Но до этого нужно не попасться самой. Черт. Не знаю, что буду делать, если столкнусь с кем-то из окружного управления. Надеюсь, они не будут стрелять на поражение. Пока мне остается только одно: собирать всю доступную информацию. Отчеты экспертов, работавших с телом Габриэля, в какой лаборатории проводились исследования, кто их проводил. Результаты внутреннего расследования (и то, каких собак на меня повесили). Боюсь, мне нужно готовиться к худшему. Не стоило бежать. Хотя если бы я осталась, то сейчас отдыхала бы за решеткой в участке или даже окружной тюрьме. Наверное, все же в тюрьме: куда еще сунуть такое чудовище? Сейчас мне остается только искать человека, способного мне помочь. Из всех кандидатов наиболее терпимым вариантом кажется старуха Макалистер. Говорят, она все же ушла из полиции и стала еще большей ведьмой, но выбирать не приходится: другим до меня нет дела, а она может помочь по старой памяти. А может и не помочь. Мне не хватает Габриэля. Нет, я не могу подобрать слов. С ним было непросто, но без него намного хуже. Я сейчас была бы рада даже его псевдофилософским монологам в никуда. Он — человек-привычка, или (Далее несколько зачеркнутых строчек.) Я как чертова птица в чертовых ивах. двадцать восьмое августа. Коулман.»***
Адриана убрала блокнот и проверила, отключен ли мобильный телефон. Поднялась, выходя из-за столика. Незнакомый город завораживал ее новизной и свежими красками, незнакомыми лицами и мягким теплым климатом, не таким убийственно-жарким, как дома, и вместе с этим более предсказуемым. Здесь почти не бывало внезапных ливней, а если что-то и капало, то будто бы для того, чтобы отмыть деревья и кустарники от пыли. Конечно, осенью все изменится. Ждать всего-то три дня. Оставив на столе деньги и уже не оборачиваясь на официантку, женщина вышла из кафе и как можно более неторопливо принялась отстегивать велосипед. Она хорошо знала, как легко привлечь ненужное внимание суетой и ненатуральными действиями — сама столько раз обеспечивала безопасность общественных мероприятий и сидела в засадах, что могла бы читать лекции. Сейчас, вспоминая все это, странно примерять на себя совершенно противоположную роль. Убедившись, что все на месте, и подтянув лямки рюкзака, лейтенант Коулман покатила по чистой, сияющей после дождя улице.***
Она не сразу нашла нужный адрес. На город опускались сумерки, когда женщина «припарковала» велосипед, выбрав место почти у самого края клумбы. Перед ней растянулся вверх и в стороны старый дом, тяжелый, весь в россыпи освещенных окон и в гуле голосов. Опираясь на велосипед, Адриана прикрыла глаза, пытаясь расслышать отдельные разговоры, не сумела и только тяжело вздохнула. Нет, если она хочет получить помощь, то должна идти немедленно. В подъезде пахло газетами и сладковатым теплом прогретого за день воздуха, немного тальком и почему-то жвачкой. Путь до третьего этажа не омрачился ничем, кроме собственного страха. Предчувствие твердило, что ее скрутят прямо на пороге, а звуки борьбы услышит каждый из живущих в ближайших квартирах. Чистая площадка с кадкой апельсинового деревца и двумя дверьми ничем не отличалась от встреченных ранее. Разве что здесь было действительно чисто для конца рабочего дня. Вопреки негромкому шуму музыки, доносящейся из квартиры напротив, не было даже запаха курева. Или металлисты здесь ведут здоровый образ жизни, или их приучили веселиться исключительно пристойно. Это, пожалуй, только больше пугало. Ну... немного больше. Покачав головой и заставив себя сделать ровные вдох и выдох, Коулман подошла ближе к нужной двери и постучала, привычно, твердо и четко. В первые секунды, когда ей все же открыли, женщина не смогла сдержать гримасу удивления. На пороге, бесстрашно и немного равнодушно распахнув дверь, стояла малопримечательная особа, рассеянно щурящая глаза в попытке разглядеть гостью. — Да? Слушаю вас, — без лишних расшаркиваний произнесла хозяйка, нашаривая на груди цепочку очков и страдальчески морщась: пальцы слушались плохо и никак не могли ухватить тонкие звенья. Адриана смотрела на нее... и ничего не могла ответить. Даже когда женщина повторила, она только открыла и закрыла рот, не находя сил произнести хотя бы «здравствуйте». Почти не изменилась. Поразительно, но за все эти годы она почти не изменилась, только волосы будто выцвели да что-то случилось с руками. И с глазами. Коулман помнила, как мисс Макалистер стреляла: легко, почти небрежно, только злорадно улыбаясь. Она утверждала, что ни на секунду не дрогнет, если придется направить оружие на живого человека. В это время хозяйка квартиры все же справилась с неподатливой цепочкой и пристроила на носу очки. Моргнула, привыкая, взглянула снова... Рука, нырнув за спину, выдернула пистолет из-под пиджака быстрее, чем Адриана сообразила, что творит. Толкнув стремительно закрывающуюся дверь и цепко ухватив женщину за руку, она влетела в квартиру. Ствол смотрел Макалистер в лицо.***
Возраст едва ли повлиял на наблюдательность Эмили Макалистер: она узнала объявленную в федеральный розыск offizierin*, возможно, не с первого взгляда, но со второго точно. То, как она сопротивлялась, говорило только в ее пользу, и это обнадеживало куда больше, чем показная покладистость. Коулман не сразу смогла убедить ее, что пришла из необходимости, а не ради каких-нибудь старых счетов. Для этого пришлось выпотрошить перед полной мрачной решимости Макалистер рюкзак, убрать оружие и поклясться всеми святыми. Взгляд, которым одарили лейтенанта, не выражал ничего, кроме скепсиса. Позже, неловко сидя с чашкой чая и отдав все бумаги, Коулман рассказывала свою паршивую историю с самого начала. Одновременно с этим она опасалась, что отставная полицейская плеснет ей в лицо кипятком и повяжет — уже не на пороге, а среди обшарпанной мебели на скрипучем паркете. Как можно всерьез слушать женщину, вломившуюся к тебе домой с пистолетом, о которой говорили в новостях? И все же ее слушали. Макалистер молча приняла извинения и продолжала молчать все то время, что гостья объяснялась. Она то и дело опускала взгляд на исписанные листы, листала их искалеченными руками, и ожила только когда Коулман попросила ее о допуске к полицейским отчетам по своему делу. Отставив кружку с теплой водой, она уложила подбородок на подставленный кулак и спросила сухо: — Почему я? Адриана моргнула, сначала нахмурившись, а затем почти сразу растерянно приподнимая брови. Если бы ее спросили, будет ли она стрелять в случае отказа, смущение было бы не таким сильным. — Вы не помните меня? — почти робко растянула она губы в улыбке. От слишком крепкой заварки защекотало в горле. — Лет четырнадцать назад, дело убийцы-хирурга, гастролировавшей по стране. Помните? Заминка перед кивком была слишком ощутимой. Коулман стало стыдно: тогда зацепило все замешанные в этой истории стороны, но одно дело получить пулю, а другое — хоронить близкого человека. Жестоко об этом напоминать, но в голову просто не пришло ничего лучше. — Она назвала себя Милосердием. — Голос Макалистер остался сухим и почти невыразительным. — Да, я помню. — Я приезжала к брату, когда все закончилось. Вы сотрудничали. — Эндрю Коулман, придурок-фэбээровец с черной девочкой-стажеркой. — О, он про вас и не такое говорил... — Он оправился после ранения? — без особого любопытства спросила Макалистер, снова опуская глаза к бумагам. Под потолком болталась не слишком мощная лампа, и приходилось щуриться, чтобы разглядеть текст. Адриана пожала плечами. — Да. Но он умер шесть лет назад. На этот раз ему попали в голову. — Сочувствую. И сочувствую новой утрате. — Женщина не поглядела на нее, но гостье стало неуютно. — Я помогу. Не потому, что верю или боюсь. Мне хочется понять, что происходит. Поэтому оставайся, и я даю слово, что не сдам тебя чертовым олухам и не попытаюсь застрелить. Надеюсь, ты тоже не будешь делать глупостей.***
Крепкие нервы пережившей и перестрелки, и погони, и захват заложников Коулман начинали сдавать. Ее пугала эта женщина, слишком безэмоциональная, с негнущимися запястьями и почти неподвижными пальцами, с цепким пустым взглядом. Она так легко восприняла вторжение вооруженной просительницы, будто привыкла к направленному в лоб оружию или разучилась бояться. Прежде чем позвонить своей ассистентке, она потребовала записать все, что Коулман знала и об Эвансе, и о его смерти. Кажется, история ее позабавила. — Мужчины, — покачала она головой, расхаживая по тесной гостиной. — Они даже умирают так, что портят этим жизнь окружающим. Звонок, слишком конкретный и лаконичный, чтобы быть подозрительным, занял у нее пару минут. Ассистентка пообещала принести все документы к восьми утра следующего дня и заглянуть к окружному прокурору с просьбой о передаче дела. После этого... Коулман почти ничего не говорила, уединившись за письменным столом, пока Макалистер то бродила по квартире, то любовалась улицей, начиная и обрывая ни к чему не обязывающие разговоры. Все вопросы были простыми и отвлеченными, но казалось, что offizierin, влюбленная в немецкий, плела из них какую-то свою сеть. Возможно, во вред, но Коулман слишком устала, чтобы везде искать подвох. Для себя она решила, что доверится этой пугающей, слишком многое видевшей женщине, и будь что будет. Если она действительно связана с прокуратурой, то смерть Эванса и ее арест не оставят без должного разбирательства. А пока шутки на грани обидного, намеки на некомпетентность и наивность, откровенная насмешка над умением импровизировать и приглашение звонить, если получится разобраться с обвинениями в убийстве напарника, больше напоминали сюрреалистичный сон. Ко сну дело и шло: Макалистер постелила ей на диване прямо в гостиной и ушла за письменный стол. Как она сама сказала, бессонница в такие безлунные ночи — ее проклятье. Лежа под тонким покрывалом и упираясь носом в диванную спинку, Адриана раз за разом прокручивала в голове странную фразу, мимолетом брошенную хозяйкой квартиры: «Почему помогаю? Мне просто доставляет удовольствие видеть, как правильные и послушные девчушки лбом влетают в жестокую реальность и выпускают когти. Некоторые — впервые в жизни».***
Небо еще не начало светлеть, а до обещанного времени подъема оставалось почти три часа, но спать не хотелось. Будь Адриана дома, то встала бы за парой бутербродов и кружкой чая и заснула снова, обнимая сытый живот. Но здесь не дом. Вот уже третью неделю она далеко от дома, и к этому уже стоило привыкнуть. Повернувшись на другой бок, женщина замерла, почти не веря глазам: Эмили Макалистер и не думала уходить спать, продолжая что-то записывать непослушными руками. На заворочавшуюся гостью она не посмотрела, только зевнула украдкой в ладонь. — Миз** Коулман, часто вы стонете во сне? — Она отложила очередной исписанный лист и принялась за следующий, щедро расчерчивая на какую-то схему. — Я бы предложила тебе снотворное или водку, но вставать и так уже скоро. — Отдельное спасибо, что не дали мне проснуться в участке, — со вздохом заметила Коулман, подтягивая колени к тихо забурчавшему животу. — Я бы на вашем месте... — К счастью для нас всех, ты не на моем месте, лейтенант. Молчание затянулось, и Макалистер, раздраженно фыркнув под нос, поднялась и ушла в кухню. Звонко в тишине щелкнула дверцей и загудела микроволновка. К Коулман вернулись с двумя тарелками тостов и жареным сыром, а на то, как женщина накинулась на еду, смотрели с сестринским сочувствием. — Теперь засыпай и не мешай мне думать, — уже не так сухо и безразлично велела бывшая полицейская, глядя, как Адриана облизывает пальцы. — Хотя бы не стони так жалобно. Неловкая улыбка вместо ответа. Снова шуршание бумаги, убаюкивающая сытость и тепло, свист ранней пташки. Все бы хорошо, но... — Просто я не понимаю. — Коулман больше не смотрела на Макалистер и таращилась в потолок. — Как? Этот вопрос сводит меня с ума. Макалистер молчала, и лейтенант приняла это как приглашение к разговору. А говорить хотелось, мысли, как водится, наполняли голову в самый неподходящий момент. — Это ведь нелогично. Я точно не гуляла по развалинам, чтобы трясти там волосами, не могла встретиться с Эвансом после его исчезновения и уж точно его не убивала. — Если ты его на самом деле не убивала, — хмыкнули из угла. — Лунатизмом не страдаешь? — Утром от меня бы несло бензином и гарью, и коллеги точно бы унюхали. — Значит, потеряла часть прически на работе, — не без досады предположила Эмили, зевая до похрустывания челюсти. — Мало ли. — Волосы в косу, косу держит заколка. Срезать тоже не могли, и дома тоже: ключи только у меня, дверь запирается еще и изнутри. — Окно? — Пятый этаж... и следов на земле никаких. Пол тоже чистый, подоконник тоже. Я думала об этом, думала, думала... Ответ заставил ее приподняться на локтях и всмотреться в слабо освещенный угол напротив дивана. Скучающая, смотрящая на нее как на ребенка Макалистер рвано повертела карандаш и пожала плечами. — Если тебя убеждают, что есть некий факт, но ты не находишь ему объяснения, проверь, действительно ли факт имеет место быть. Может, никто не тряс твою чудную голову, потому что не было улики. Может, и тело совсем не тело. — Нет, — тихо отозвалась Коулман, ложась обратно и снова сворачиваясь в клубок. — Было тело, я сама видела. И экспертиза все показала. От волнения заныло в затылке и висках. За последние недели боль часто навещала ее, но Адриана не злилась. Пусть болит, если это — достойная плата за понимание, насколько ее хозяйка беспросветная дура.***
Она казалась совсем другой. Прошло совсем немного времени с их последней встречи, но он не мог сказать точно, что в ней изменилось. И дело заключалось даже не в коротко остриженных волосах и не в макияже — выйдя после ванны, она смыла с себя всю эту пакость, но осталась почти неузнаваемой. Возможно, будь он не в себе, то сказал бы, что изменилась ее душа. Душа. Да уж. Он не отрывал от нее взгляда, с улыбкой всматриваясь в знакомые жесты, движения, хмурую морщину, глубоко рассекшую переносицу, и не мог заставить себя что-то сделать. Хотелось плюнуть на все и подойти, даже просто чтобы проверить, пахнет ли ее рубашка жимолостью. Нет, вряд ли. И она точно не обрадуется, увидев его. Может, попытается ударить или закричит. Не заплачет точно, плакать она не умеет. Она... Под боком хрипло замурлыкали, и он невольно вздрогнул, обернувшись. Снова эта кошка. Серая, с тонкими лапами и непомерно раздутым животом. Он прикрыл глаза, снова улыбаясь, и сел, открыв боковой карман сумки. Весь свой поздний ужин — котлету и вареное яйцо — поделил с пушистой мамашкой почти поровну, жуя сам и глядя, как она жадно заглатывает кругляш желтка. Дальше они лежали уже вместе. В окне, теперь уже подсвеченном настольной лампой, бесконечно близком и столь же далеком, вырисовывались два женских силуэта. Тот, что выше, стоял у самого подоконника, говоря что-то и глядя вниз, на мельтешащие по дороге у дома машины. Другой, мягко-полноватый, вызывающий одними воспоминаниями бурю в груди, сидел в глубине комнаты за столом. Рука на толстой тетради, голова наклонилась слишком низко. К чертям жимолость, пусть просто сядет ровно и не портит глаза, ина... А что иначе? Будто ей это может помочь. Он видит ее так же четко, как и кошку, пригревшуюся под боком. Видел всклоченные волосы и прищур, предвещающий близорукость, но никак не мог решиться. Хотел, наверняка хотел, но просто не мог. Сигарета, через полчаса, так же в кулак, еще одна. Кошка беспокойно заворочалась, но не ушла, только подвинулась ближе, когда он сел на прежнее место. В какой-то момент ему начало казаться, что этот маленький зверек всему виной. Он был готов до того, как она повадилась тереться вокруг, точно был. Он помнит. Он уверен в этом. А теперь — тьфу... Ноги ватные, дрожат руки, в горле першит и голос наверняка осип. Мурлыка, почти насильно поставленная на лапы, шарахнулась от него, попыталась подойти снова, но после резкого взмаха руки все же засеменила прочь, переваливаясь на каждом шагу. Выдохнув, он снова наклонился — и оцепенел на несколько секунд. В оконном проеме, среди старомодных штор, стояла... о н а. Лохматая, в совершенно не идущей ей одежде и не идущим выражением лица. На нем не должно быть столько усталости. Даже раньше не было. Ее взгляд на секунду столкнулся с его взглядом и сдвинулся, провожая громко взревевший, пронесшийся прямо по тротуару мотоцикл. Зацепился еще за какую-то мелочь, за другую. Знакомо приподнялась бровь, а рука мазнула по воздуху рядом со щекой, отыскивая обрезанные пряди. Постояв еще несколько минут, женщина, зябко передернувшись, отошла от окна. Выключилась лампа. А он так и сидел, как последний дурак, не понимая — и не пытаясь понять — что шанс упущен.***
В грязный переулок он вышел за час до рассвета. Одну руку оттягивала сумка с винтовкой, другую, значительно меньше, кошка. Зверек, жалкий и голодный, вернулся к нему, когда он курил сигарету за сигаретой. Он знал, что делает последнюю на сегодня глупость, поэтому без особых колебаний соорудил для нее мешок из своей куртки. Измученная кошка мигом свернулась в тепле и почти не возражала, когда ее понесли. Кошка, минус треть пачки со ставшим слишком дорогим куревом и обманутые надежды. Похоже, ему придется извиниться перед Ноэль за отсутствие обещанного подарка.