Rip my throat, drink my blood Strangle me, drown me Give me vain and give me pain Knives running through me
Всё начиналось с телефонного звонка — буднично, банально, словно он заказывал пиццу с доставкой на дом. Шерлок приходил домой после очередного изматывающего дела, после периода колоссального умственного напряжения, после шквала эмоций, после зачастую бесплодных усилий; приходил в свою тихую, тёмную, холодную квартиру. Это была тишина и темнота чёрной дыры в космосе, медленно вращающейся в вакууме кляксы с прожорливыми длинными щупальцами, высасывающей остатки душевных сил и оставляющей тупую боль, звеневшую в разуме, как струны адской арфы. Этот звон преследовал его ночами, не давая заснуть, отдавался во всём теле — звон, сплетённый из тысячи воплей агонии, злорадного хохота козлоногих бесов, чмокающих звуков лавы и тихой, состоящей из хруста пальцевых суставов и сдавленных всхлипов мелодии отчаяния, неосязаемой, на грани слышимости, звучащей в такт переливам арфы. Шерлок не находил себе места ночью. Он пробовал читать, пробовал рассуждать вслух, терзал скрипку, как стервятник терзает лишённый плоти скелет павшего животного, но ничего не помогало, ничто не заглушало этот звон. Шерлок боялся, что сходит с ума. Ночами он стискивал пальцы так, что ногти оставляли на ладонях кровоточащие лунки, пытался заглушить болью другую боль, прекратить которую было невозможно. Но этого было мало. Он не помнил точно, как к нему попал этот телефонный номер. Кажется, он случайно заметил объявление с ним на столбе, а может, украдкой услышал в разговоре на улице. Но это неважно. Он увидел-услышал-прочёл и запомнил его. Последовательность цифр была похожа на древние руны, вязь странных символов, буквы давно забытого языка. Шерлок снова и снова прокручивал их в памяти, будто пытаясь разгадать их значение, услышать их звучание — и это как-то облегчало терзавшую его боль. Его разум, обычно кристально чистый, равномерно щёлкающий, как исправная машина, ночью оказывался в объятиях ядовитого тумана, зловонных испарений гнилого болота. Шерлок думал об этих цифрах, и каждая из них была похожа на прикосновение к коже опасной бритвы, сладостный холод металла, смешанного с горячей кровью, каждая билась и пульсировала в такт едва слышимому грохоту языческих тамтамов. Цифры приносили облегчение, пока однажды стало недостаточно и их.Oh, Master Of Wounds - cut me Chase me, waste me Leave me in your arms Cold hands, fingers like razors
Той ночью луна было высоко в небесах, и адский хор в его голове звучал особенно пронзительно. Помучавшись около трёх часов, Шерлок подошёл к телефону и, сжимая одной ладонью покрытый ледяной испариной лоб, пальцами другой набрал эти цифры. Тяжело дыша, он прижал трубку к уху, едва слыша гудки из-за проклятой какофонии. Они длились необычайно долго, будто он звонил куда-то на край света, туда, где океаны ниспадают в тёмную, лишённую кислорода бесконечность. Шерлок хотел уже положить трубку, когда гудки наконец прекратились. Он напряжённо прислушался. Сначала он слышал только глухое потрескивание на линии. Через минуту, сначала тихо и слабо, затем набирая силу, он услышал чей-то плач, надрывный, перемежаемый стонами и восклицаниями на неизвестном ему языке. Плачу вторили глухие звуки — то ли шагов, то ли ударов, становившиеся всё чаще. Ещё через несколько секунд в эту симфонию ужаса вплёлся детский голос, говоривший что-то быстро и неразборчиво. Шерлоку показалось, что запись с этим голосом прокручивают задом наперёд. От вывернутого наизнанку смеха его кожа покрылась мурашками. Второй голос плакал и кричал, то ли от удовольствия, то ли... От боли? Шерлок нажал кнопку разъединения и телефон выпал из его трясущихся рук. Он понял, что весь покрыт потом, липким, маслянистым и мертвенно-холодным. Кошмарный звонок поселил в нём ужас, дикий и первобытный, какой испытывали невежественные человеческие предки перед непонятными им явлениями. Шерлок поплёлся к своей кровати, спотыкаясь на каждом шагу, намереваясь лечь и унять дрожь в ногах, во всём теле, закусить, как ребёнок, край подушки, чтобы прекратить стучать зубами. Он накроется одеялом, и все страхи уйдут, ни один кошмар не посмеет проникнуть в его уютный, согретый дыханием, колючий шерстяной мир, ни один монстр не высунет когтистую лапу из изначальной тьмы между кроватью и полом, он будет в безопасности с привычной, разрывающей виски болью... Он не дошёл двух шагов до спасения.Break my neck, put out my light Crush my hope, rape my life Cut me, hurt me, cut me, hurt me... Cut me, cut me, cut me, cut me
Чужое присутствие он ощутил спиной — толчок воздуха, принявшего в себя новый объект, пристальный взгляд, чужой запах, чужое тепло — и она выгнулась дугой, заставляя его закинуть голову назад, до хруста в позвоночнике, до резкой боли в вывернутых суставах, до хлынувшей к горлу тошноты. Шерлок не знал, что человеческое тело способно на такое — его голова практически касалась пола, исчёрканная тенями комната плясала перед глазами, пока что-то невидимое выгибало его всё сильнее, выпячивало его живот вверх, так что во рту стало кисло и мерзко. Руки болтались, как бесполезные конечности манекена, и он слабо скрёб ими пол, пытаясь понять, что происходит. Присутствие чего-то постороннего обволакивало, но его нельзя было увидеть, сколько Шерлок не вглядывался в темноту сквозь красную пелену боли — настоящей, очищающей, изливающейся на тело серебряным дождём тонких игл. Когда он подумал, что скрученные до предела позвонки сейчас взорвутся мелким костяным крошевом, мир перевернулся, и Шерлок обнаружил себя лежащим на полу на спине, горевшей ледяным огнём от невыносимой боли в растянутых мышцах. Его дыхание сбивалось, конечности не шевелились. Что-то, что только что держало его крепче самых сильных рук, смотрело на него со всех сторон. В голове царила блаженная тишина и пустота, она казалась лёгкой, наполненной свежим воздухом. Шерлок лежал, и его непослушные губы пытались изобразить улыбку. Оно ушло.***
Спина проходила постепенно, и с каждой оправившейся мышцей, с каждой каплей возобновлённого кровотока Шерлок всё яснее слышал прежний воющий, омерзительный хор. Убавляющейся с каждым днём боли стало недостаточно, и он снова набрал те цифры, которые, как оказалось, помнил наизусть, хоть и видел-слышал-читал их всего один раз. Оно появилось, стремительное и невидимое, загнуло его руку за спину, выворачивая её из сустава. Стискивая зубы, Шерлок лихорадочно оглядывал комнату — где оно, как выглядит? С его губ срывались подавляемые стоны — не то стоны боли, не то... Удовольствия? Оно выпустило его руку так резко, что Шерлок упал ничком, больно ударившись подбородком о пол и расплескав по нему густую алую жидкость. Рука ныла, хор в голове утих, и Шерлок мог слышать по-настоящему — что сухое, шелестящее, как изготовленная из мушиных крыльев бумага, похожее на вдохи, которые не заканчивались выдохами. Он задержал взгляд на одном из углов в комнаты, и что-то метнулось оттуда, перебирая тонкими ланьими ногами с поразительной скоростью. Шерлок не успел разглядеть его, и прикусил губу от досады. Как ему поблагодарить своего спасителя? Как обратиться к нему? Оно укрылось в другом углу и возобновило своё половинчатое дыхание. Шерлоку казалось, что в темноте что-то поблёскивает, и ему хотелось думать, что это глаза. Сквозь вдохи стали прорываться другие звуки, похожие на сплетение жужжания насекомых и громких, утробных глотков. Шерлок, пробуя двигать онемевшей рукой, попробовал воспроизвести их: - Ж-ж-ж... Дж-ж-ж... Он... Он... Джон? Джон? Оно промчалось мимо него, оставив на его плече безболезненный поначалу, расплывающийся красным пятном на белой рубашке шрам. Шерлок прислушался, но всё было тихо. Тихо было и в его разуме. Он ощущал смесь благодарности, восхищения и удивления. Кажется, это называют любовью? - Джон, - прошептал Шерлок, чувствуя, как по сосудам и коже здоровой руки струится пылающая, как тысяча солнц, боль.Take my life, kill me and kill me (and...) I am what you deserve Death do me submerge
Шерлок не обращал внимания на вопросы о том, откуда у него столько ран. Он звонил по тому номеру всё чаще, звонил Джону, своему спасителю. Больше всего он боялся, что однажды забудет последовательность цифр, и потеряет его навсегда, поэтому стал записывать их, сначала на бумаге, потом — на своей покрытой синяками и ссадинами руке, выводил их обычной шариковой ручкой, пока, под влиянием страха утраты, не начал вырезать их лезвием канцелярского ножа. Джон никогда его не подводил, и с каждым разом боль становилась всё тоньше, изощрённее — от простых ударов и растяжений до удаления небольших кусочков кожи, снимаемых так быстро и чисто, как не смог бы ни один скальпель. Шерлок жалел, что не может как следует разглядеть Джона — он слишком быстро перемещался, и воображал себе его облик, который был прекраснее всего, что только могла предложить ему планета Земля. Боль была с ним постоянно, в сломанных рёбрах, в освежёванных пальцах, в выдранных клочьях волос, и столь же постоянна была тишина, истинная и расслабляющая. Шерлок был счастлив. Заветные цифры на кнопках его телефона практически стёрлись от прикосновений его пальцев. Шерлоку было тяжело дышать, ходить, глотать; съеденную пищу он практически сразу извергал наружу. Его перестали вызывать в участок — слишком страшна была его страшная своей худобой, шатающаяся и подволакивающая вывихнутые ноги фигура — но его как будто это не заботило. Он спал днём, а ночью был с Джоном. Как никогда, он чувствовал себя живым и полноценным. Пока, проснувшись однажды на закате, не ощутил знакомой пульсации нечестивой, омерзительной музыки, заполнявшей всё его существо. Он вдохнул проткнутыми осколками рёбер лёгкими, пошевелил гноящимися, лишёнными кожи пальцами, облизал губы искусанным до крови языком. Он должен был попросить Джона о большем. Всего этого было мало. Недостаточно.