wait for

— Все еще нет… Он согласно кивает головой в подтверждение, хотя я давно уже не спрашиваю. Мне известно все, что он чувствует, все, о чем он думает, и это прекрасно. Наша связь… нерушима. Она дает силы поддерживать существование дальше, подпитывает надежды, что живут во мне постоянно. Мы — это единственное настоящее. Мы — это то, что навсегда. — Стой, я, кажется, чувствую. Он приближает лицо к экрану, старательно вглядываясь в происходящее на нем, чуть щурясь, и его ресницы становятся похожими на острые угольно-черные иглы дикобраза. Говорят, они ядовитые. Пожалуй, как-нибудь стоит убедиться в этом. Записи наших проектов давно уже не вызывают и малость каких-либо эмоций. Ни праздного любопытства, ни радостной умиротворенности, ни алчной агонии. Все это было, но улетучилось вмиг, закупорив чувства в блеклую банку тела. Я был уверен, что если когда-то и почувствую то вожделенное ощущение, за которым мы мчимся день ото дня, подобно бешеным гончим, то оно захватит дух с первых же мгновений, не пощадит, заставит пожалеть о необдуманном преследовании. В этот же раз хватает меньше минуты, и я направляю все внимание на него. Мелкий паскудник в который раз пытается меня обмануть. В который раз не понимает, что это невозможно. Я слишком глубоко в его голове, в нем самом. Когда-то он увидит, я буду ждать. Жизнь, сколько я ее помню, всегда являлась одним сплошным противоречием. Порой кажется, что он не так наивен в своем беззаботном незнании о моей нездоровой одержимости, стыдной зависимости. Что он нарочно старается порвать нашу связь, истончить ее, подставить под сомнения. Тогда я здороваюсь с паранойей, как с давним знакомым. Порой кажется, что вся та муть, плещущаяся в водовороте, который нашел исток в голове и проходит по всему телу, незримым ручьем стекает в его сознание. Отфильтровывается его суждениями, попытками понять непутевого одурманенного брата, чтобы в итоге превратиться в родниковую ленту, опоясывающую непреодолимым потоком наши с ним тела, умы, души. Тогда я упиваюсь жгучим томлением, как глотками амброзии. Мы сидим так близко, найдя точки соприкосновения в плечах и бедрах. Я слышу его дыхание, ощущаю движения тела. Мы сидим настолько далеко. Его ладонь вне досягаемости, и взгляд прикован не ко мне. Я эгоист, с каждой чертовой минутой мне становится мало его, мало того, что он может мне дать. Я слишком альтруист. С каждым стуком сердца безвозмездно принадлежу ему все больше, полнее, охотней. Но он не видит. Я подожду. Приближаюсь на несколько дюймов в желании поддержать эту маленькую игру. Перед глазами его профиль, у губ — ухо. И мой шепот: — Что ты чувствуешь? Скажи мне. Он вздрагивает испуганно, и если бы не досада от того, что дымкой рассеялась вся интимность момента, то выглядело бы это даже чуть комично. Он все еще не привык к нарушению его личного пространства, каким оно вообще может быть у братьев-близнецов. Хотя я работаю и над этим. Трещинка за трещинкой оно змеится, словно разбитое стекло и сыплется блестящей крошкой мне под ноги. И хочется пройтись по этим осколкам босыми ступнями. Чтобы было до крови, как осознание собственной победы. И тогда я прохриплю ему в шею: ты — мой. Смысл.