Autumn problem

Ближе к вечеру погода испортилась, и над Хогвартсом висело свинцовое, затянутое плотными серыми тучами, небо. Солнце продолжало светить где-то высоко над облаками, пробиваясь сквозь них, выглядывая, словно часть холста из-под потрескавшейся краски. В такую погоду ничто не отбрасывает тени, поэтому и всё кажется однообразным и скучным. Серый асфальт, серые стены, серое небо. Все сдержанное и неяркое. Голые деревья и трава принимают свой собственный, приглушённый, припылённый и неяркий цвет в отсутствие солнца и окружающее напоминает рисунок углём. Из-за частых октябрьских дождей трава всё время оставалась мокрой, дорожки становились скользкими, и нужно было очень постараться, чтобы не замарать штанину в грязи, а мантию случайно не макнуть в лужу. Вечерние посиделки с хорошей книжкой в руках приходилось откладывать на потом только для того, чтобы хорошенько отчистить свои ботинки на завтрашний день. Пасмурная погода навевала тоску и уныние, вызывало какое-то болезненное состояние, от которого хотелось просто лечь под одеяло и пролежать так до тех пор, пока на улице не потеплеет. Но именно в такую погоду Руслану приходилось торчать на улице, брести по этой мокрой дорожке и угрюмо пыхтеть в шарф, зарывшись в него с носом. Этому виной, конечно же, Стас, который в отличие от него, светился как майское солнышко, и казалось, никакие тучи ему нипочем. Направлялись они в сторону стадиона, где проходила тренировка по предстоящей игре в конце осени. - Ну и зачем ты меня из башни вытащил? – изо рта вырвалось облачко серебристого пара и тут же растаяло. Руслан непроизвольно поёжился. – Скоро зачёт по травологии, готовиться надо, а ты по улицам бегаешь. Чем тебе в гостиной не сидится? Стас на мгновение замялся, это было заметно по тому, как он кусает губу и всё время теребит кисточки шарфа. Эту особенность в друге он заметил уже давно. - Там… Макс играет, вот. – Сказал он в полголоса, и посмотрел на Усачева так, будто ждал осуждения. Тот пожал плечами. Привык. Эта парочка постоянно проводит вместе время, и их совершенно не останавливает то, что учатся они на разных факультетах, обмениваться милыми улыбками они начали, кажется, ещё с первого курса. Максим – гордый сын Гриффиндора, капитан команды по квиддичу на его факультете. Руслан часто удивлялся Стасу – как он, умный, трудолюбивый, прилежный ученик Когтеврана превращается просто в счастливо улыбающегося мальчика, как только рядом появляется Макс. Весь этот ум, трудолюбие и прилежность будто из розетки выдергивают. Иногда Руслан переживал за благополучие Стаса, за его учёбу, кажется, больше, чем он сам… Но он всё равно не понимал, зачем нужно туда идти, когда на улице такая каша. Начал немного моросить неприятный дождик, и настроение Усачева ещё больше портилось. Зачем он вообще согласился идти? Листал бы сейчас учебник, пил горячий шоколад, потеплее закутавшись в любимый плед, и жалел бы тех людей, кто в такую погоду вынужден находиться на улице. Себя. Сейчас он жалел себя. Зато рядом идущий почти вприпрыжку Стас излучал позитив, словно был на батарейках. - Не делай такое лицо, Руслан. Максим говорил, что они сегодня со Слизерином тренируются. – Как бы просто так сказал он. - И о чём мне это должно говорить? – Свёл брови Усачев в недоумении, и едва не наступил в лужу. - Перестань придуриваться, будто не понимаешь. Что у вас там с Мэддисоном? При упоминании этой фамилии, у Руслана в груди неприятно кольнуло, а в горле образовался ком. Дела действительно шли не очень, и говорить об этом с кем-то, даже со Стасом, не хотелось. Дело было не в чем-то особенном, а тупо в недопонимании и больной гордости Ильи. Из-за этих двух причин постоянно разгорались ссоры и обиды. Руслан помнит, каким искренним, серьезным и нежным может быть Мэддисон, когда они наедине. Но как только Илья понимает, что на них смотрят, у него будто загорается красная лампочка, и ему непременно нужно полить Руслана первосортной порцией дерьма. Он будто забывает, что их связывает, что у Усачева есть чувства, что мир не вертится вокруг только него одного. Статус самолюбивого слизеринца берёт вверх, он начинает играть на публику, совершенно не следит за языком и испускает такую желчь, едва не доводя когтевранца до слёз. Но Мэд всегда приползал обратно, обнимал, просил прощения и говорил, что ему очень трудно вести себя по-другому. Но Усачеву было труднее. Он и сам не знал как и почему продолжает мучить себя отношениями с этим эгоистом, которому, кажется, плевать на его чувства. Но он понимал, что этот карточный домик не может всё время рушиться и заново строиться и вот, после очередной такой выходки он ощущает себя использованным, разбитым и дешевым, как съеденная молью шаль из сэконд хэнда. Мириться и в сотый раз выяснять отношения совершенно не хочется, поэтому он отвлекается как может – зубрит, гуляет и выслушивает рассказы Стаса о том, как замечательно он сегодня провёл день вместе с Максимом. Наверное, Руслан ему даже завидовал. И пересекаться с Мэддисоном сейчас совершенно не хотелось. - Стас, давай не будем об этом, хорошо? - Ладно. Оставшуюся дорогу до стадиона они прошли молча. Всё же дойдя до него, они присели на немного влажные трибуны и принялись наблюдать за игрой, которая уже была в самом разгаре. Народу на трибунах было достаточно много, несмотря на непогоду. В основном это были девочки, которые постоянно шептались, обсуждали кого-то из играющих парней и очень громко смеялись, в надежде, что парни обратят на них внимание. Руслан отметил, что рядом сидящий Стас сам был такой девочкой. Он, романтически подперев подбородок, наблюдал за игроками – а-ля принцесса у окошка сказочного замка. Ветер играл с его светлыми волосами, а мечтательный взгляд безотрывно следил за кем-то из игроков. Руслан прищурился и всё-таки заметил парящего над полем Голополосова, который одновременно активно жестикулировал и громко что-то объяснял. - Мадам Трюк, да выгоните его с поля! – возмущенно кричал он. – Этот дебил только и делает, что целится в меня! - Полегче с выражениями! – Лишь ответила учительница и дала свисток для того, чтобы остановить игру на время. – У вас есть десять минут, чтобы отдохнуть. И никаких выяснений отношений, Максим! Если я увижу драку у меня на поле, об осенней игре можете забыть! Гриффиндорец кивнул, но все равно тихо ругнулся и спустился на землю. Стас моментально вскочил с места, и понёсся на поле, чтобы минутой позже повиснуть у него на шее. Руслан неспешно побрел к ним. Едва он прошёл половину лестницы, его окликнул скрипучий шепелявый голос. - Опа, Руслачев! Зубрилка голубая! И ты здесь! – Хованский, в своей излюбленной манере не мог оставить без внимания присутствие Руслана. Сам он сидел в компании двух других слизеринцев. Рыжая копна кудрявых волос Юры торчала сильнее обычного в разные стороны и придавала ему какой-то более безумный вид, чем есть на самом деле. – Пришёл на Илюшу нашего посмотреть? - И тебе привет, Юра. Нет, я здесь со Стасом и Максом. – Скрепя зубами ответил он, и почувствовал, как злится. Это шепелявое недоразумение всегда вызывало неприязнь у Руслана. Было ощущение, что он посещал курсы, где учат плохо шутить и смеяться над своим охуенным чувством юмора. Общался он с ним минимально, потому что чувствовал некоторую опасность, хоть он и был другом Ильи. - С этими педиками что ли? Да им вроде без тебя весело. – Он кивнул в их сторону как раз в то время, когда Максим прижал Стаса к себе за талию, положил голову ему на плечо и что-то улыбаясь, рассказывал. – Ээй, голубки! Может, вы тут ещё и потрахаетесь? Когда слизеринцы начали ржать, сопровождая смех свистом и улюлюканьем, Руслан заметил, как потемнели глаза у Максима, и как его лицо стало более жестким. - Очень смешно. – Он даже не улыбнулся, и уже хотел оторваться от Стаса, чтобы пойти и вломить этому придурку, но Стас быстро перехватил его руку, не отпуская. Стасу было всё равно, что про них говорят, он был готов всё вытерпеть и не стеснялся выставлять свои чувства напоказ. Макс, хоть и был во всем солидарен со своим парнем, но с трудом переносил критику, был вспыльчив и любил решать конфликты дракой. Руслан бы хотел, чтобы всё и у них было так. Он восхищался открытостью и смелостью парней. Он развернулся и пошел дальше вниз по лестнице, надеясь, что неприятных разговоров с него достаточно. Зря и очень наивно он так полагал, потому что из ниоткуда большой черный мяч со свистом пролетел прямо пред его лицом. Он почувствовал, как его волосы зашевелились, кожа покрылась мурашками, под ложечкой засосало, и он непроизвольно попятился назад, чуть не упав на мокрых ступеньках. Благо были перила. Сердце все никак не могло вернуться в прежний ритм, даже голова как-то закружилась. Хованский и его компания дружно гоготала один громче другого. «Едва не попал» - подумал Руслан, и наконец, успокоился. - Что, Усачев, очко жим-жим? Он поднял голову, и увидел обладателя голоса. Мэддисон, крутя в руках биту, спикировал вниз, зависнув прямо над трибунами. Сам вид Ильи, что там о его «шалости», вызывал какую-то дрожь у Руслана, и он поспешил вниз. Хочется сказать: «Илья, ты пьян. Давай поговорим потом, когда ты протрезвеешь?», но он не пьян. Это его обычное состояние. От этого только больше кошки скребут на душе. - И куда это ты спешишь, принцесса? – Глумился Илья, пролетая над его головой. Гиены с трибун восхваляли его до небес, поддерживая своим смехом. – Тебе неприятно наше общество? Или спешишь штанишки поменять? - Причем тут общество, Мэд? Мне неприятен лично ты, с твоими тупыми шутками, над которыми могут посмеяться такие же дегенераты, как и ты. – Совершенно спокойно, но достаточно громко сказал он, когда спустился на поле, и ему совершенно не было страшно. Плевать, что скажет стадо этих баранов. Стадо оно есть стадо. А вот Мэддисона задеть хотелось, потому что заслужил. Сердце невольно отбивало марш, этот спектакль не нравился Руслану. Илья вскинул брови и на его лбу появились небольшие складочки, а губы почему-то растянулись в наглой ухмылке. Зелёные глаза заблестели, как бенгальские огни, и Руслан понял, что это ничего хорошего не значит. Но ему было до лампочки. Тем временем слизеринец спустился на сидение трибуны и даже сейчас смотрел на всех свысока. Глупая привычка. Он играл желваками, а с лица не сходила циничная улыбка. - А что, - начал он в полголоса, поправляя перчатки на руках – тебе приятнее общество двух педиков? Нет, Руслан, серьезно? Как я и подозревал, умных мыслей в этой легкомысленной головке столько же, сколько у наших кухонных эльфов. Подсказка: нихера. Как можно быть таким лицемером? Больно, это правда больно. Сейчас он мог сказать всем, как их король-гомофоб прекрасно целуется, как совершенно бесстыдно шарит руками по телу Руслана, и это кажется ему чем-то совершенно нормальным. Но он до такого не опустится. Наедине он будто вновь становился живой, отбрасывал перед ним этот паскудный образ как змея старую кожу, пустословие, в котором звучала какая-то сухая, оторванная злоба ко всему живому, включая самого Руслана, в его голосе переставал звучать яд. Он и сам не понимал, что вновь выходя в свет, перегибая палку, называя всех дрянью, становился совершенно невыносим. Руслан пытается заглянуть ему в глаза, но тот смотрит перед собой и не видит, его, как подгнившую трубу, прорвало и уже не остановить. - Эй, Голополосов! – Кричит он, и когда гриффиндорец к нему разворачивается, продолжает. – Говорят, кто-то в парниках стол сломал. Это, случайно, не ты со своим дружком его на прочность проверяли? Шестёрки с трибун почти воздвигают памятник своему идолу, и Руслан понимает, что это конец. Это было слишком, наверное, он и сам это понял, когда Макс совершенно потеряв контроль, понёсся к трибунам. Страшное зрелище – злой Максим. Его брови сводятся в кучу, дышит, почти свистит, его глаза, под полуопущенными накатившимися верхними веками, становятся будто стеклянными. На виске и на руках выступают вены. Кажется, даже не смотря на смешки со сторон, даже сквозь плотно сжатые губы, можно было услышать скрежет его зубов. Дойдя до трибуны, он остановился, вскинул голову к Мэддисону. - Спускайся Мэд, поговорим. - Когда слышишь вот такой спокойный, равнодушный голос с какой-то особенной прохладной интонацией, то лучше сразу подчиниться. Иначе сам Макс, обладающий этой самой прохладной интонацией, ни на секунду не задумается перед ударом или хрустким выворачиваем руки под углом, непредусмотренным человеческой анатомией. Это он может. Стас тут же оказался около него, как фантом. Вид у него был крайне взволнованный. Он просил его успокоиться, твердил, чтобы он не обращал внимания, дергал его за руку и за плечи, но тот лишь отдёргивался. - Этот мудак сам напросился. Мэд, слезай оттуда. Выйдем, поговорим. - Никто никуда не выйдет! И ещё раз напоминаю – следите за языком! – Вернулась Мадам Трюк, а это значило, что обойдется без драки. Занавес опущен, Руслан даже с облегчением вздохнул и в компании со Стасом вернулся на трибуны. Он похлопал друга по плечу и спросил, как он. Сам блондин был в порядке, но очень переживал о том, как Максим в таком состоянии будет играть. Игроки снова вернулись на свои места, и учитель подала свисток о начале игры. Подгоняемые криками толпы, все четырнадцать игроков поднялись в свинцовое небо. На удивление, Максим играл спокойно, поднимался выше, петлял, описывал плавные обороты и взлетал зигзагом. Зрители, к которым относились гриффиндорцы и некоторые девочки с других факультетов восторженно смеялись и хлопали хорошей игре и умелому пилотажу. Игра шла своим чередом, и Руслан наконец-то расслабился, позволив себе просто спокойно наблюдать. Пошёл дождь. Капли шлёпались на лицо, за ворот и все достали подготовленные зонтики. Кто вел в игре - Руслану было не ясно, да и не особо интересно. Он смотрел куда-то на свои мокнущие ботинки, слушая, как хлещет дождь, как кричат игроки и болельщики и как мячи свистят в воздухе. Он думал о волке в овечьей шкуре, об этом наглом лицемере, который стремится сделать как можно больнее не только ему самому, но и его друзьям, выводя их из себя, срамя перед всеми, будто он сам безгрешный судья. Руслан не понимал, почему за ним идут люди и почему им кажется это правильным. Но больше всего он не понимал - чем заслужил это, в чем его вина. Из раздумий его вытянут хриплый голос в Голополосова, который советовал «дебилу» «не клювом щёлкать, а, сука, за кольцами следить», добавив пару ласковых слов из своего словаря нецензурных выражений, за что получил новый упрёк от Мадам Трюк. Руслан улыбнулся, и уж было хотел обратно любоваться своими ботинками, но тут послышался громкий БУМ, а после него леденящий кровь крик. Над стадионом повисла тишина, и все как один соскочили со своих мест. Кричал Макс, и он был на земле. Усачев, едва поспевая за Стасом, кинулся вниз. Раздался свисток, обозначавший, что игра остановлена. Макс лежал на животе, поджимая под себя правую руку, метла откатилась в сторону, а алая мантия была в грязи. Его обездвиженность пугала и заставляла волосы на голове стоять дыбом. Стас прибежал быстрее всех, и осторожно коснулся плеча гриффиндорца. Его руки била мелкая дрожь, а губа предательски дергалась, он боялся самого страшного. - Максим?– тихо спросил он, аккуратно переворачивая парня и кладя его голову к себе на колени. – Максим, скажи что-нибудь! Лицо Голополосова было всё в ссадинах, наверное, ушибся при падении – щека вся в царапинах, губа лопнула, а грязь выглядела как неумело нанесенный боевой раскрас. Вокруг них уже столпилось немало народу, и сквозь него пробивала себе путь Мадам Трюк. Руслан видел, как плечи Стаса судорожно поднимаются и опускаются. Внезапно из груди гриффиндорца вырвался сухой кашель, а после стон сквозь сомкнутые губы. - Господи Боже, Максим! – Воскликнула учитель, которая все-таки добралась до них. – Как ты? Тот показал левой рукой большой палец. Руслан облегченно вздохнул, а у Стаса вызвался нервный смешок и он так крепко обнял пострадавшего, что тот тихо зашипел. Всё обошлось. *** На ужине Руслан сидел один, лениво ковыряя у себя в тарелке. Стас свалил в госпиталь, где сейчас обитал больной Макс. У того обнаружилась сломанная рука и легкое сотрясение. Рука была сломана из-за удара по ней мячом. А вообще, ему сказочно повезло – упасть с такой высоты и обойтись минимумом ушибов, счастливчик. Мадам Помфри сказала, что это все совершенно не страшно, и что вылечит Голополосова за пару дней, но разве это способно убедить Стаса? Наверное, он там уже лагерь около кровати гриффиндорца разбил. Ребята, соседи по столу, задавали вопросы, любопытно слушали, впитывали ленивые ответы Руслана, как губки. Всех очень интересовали подробности несчастного случая. Пошел слух, будто это Мэддисон пустил в гриффиндорского капитана бешеный мяч, якобы из-за ссоры накануне. Другие говорили, что это произошло потому, что Слизерин это давно планировали, чтобы обнулить шансы на победу Гриффиндора на осенней игре. Руслан, хоть и сам присутствовал на игре, не знал, кому верить… - Привет, братишка. – Рядом с ним на скамью плюхнулась Катя, она была явно в хорошем настроении. Её глаза блестели в любопытном прищуре, а светлые волосы волнами спадали на черно-багровую мантию – Ну давай, рассказывай, что произошло сегодня на стадионе. Вся школа об этом говорит. - Раз вся школа говорит, почему пришла ко мне? - Хотелось услышать от источника, без импровизаций. – Она махнула рукой, и наклонилась вперёд, ближе к лицу Руслана. – У меня в гостиной все наперебой спорят. Поперечный с Кшиштовским уверяют, что бладжер кто-то из зелёных заколдовал. Вот удивительно, у кого не спрошу - все разные версии рассказывают, представляешь? А правда, что Максима Мэддисон сбил? Одни говорят, что слизеринцы как-то спровоцировали Максима, а другие – что он сам первый в драку полез. Они вроде что-то не поделили перед игрой, и у них ссора была даже. Мне это сказала Маша, но она сама не видела, ей сказала… - Кать, я не знаю. Не уловил я тот момент. Сестра проворчала, что Руслан угрюмый сухарь и чтобы сделал лицо попроще, потрепала ему волосы и пошла к себе в гостиную. Засиделся в этот вечер Руслан за столом дольше обычного. Не потому что очень сильно проголодался, а потому что зачитался. Когда, наконец, он почувствовал усталость, которая подкралась и резко легла на его плечи, он покинул практически пустой Большой зал. В его планах было сейчас посетить ванную, приготовить одежду на завтра и, если останутся силы, немного почитать на ночь. Но как только он дошел до лестницы, кто-то со спины зажал ему рот и оттащил в тень, под лестницу, сердце пропустило один удар очередной раз за день. Потом раздался смешок, который он узнает из тысячи. - Зачем так пугать, Илья? Может, хватит на сегодня? – В полумраке он разглядел лицо слизеринца вместе с его хамской улыбкой. Он уже был переодет не в школьные вещи, и наверняка недавно вернулся из Хогсмида. - Что тебе нужно? У меня дела- - Я соскучился, вообще-то – Руслан ощущал, как руки Мэддисона прижимают его к стене, зажимают, и как его пальцы бегут вверх по бедру. Все слова из головы вдруг вылетели, когда он почувствовал горячее дыхание на своих губах. Вот так, без лишних слов и извинений. Обида выплескивалась через край, сковывала горло и перехватывала дыхание. Но он тут же взял волю в кулак и нашел в себе силы оттолкнуть слизеринца. - Давай вот без этого. Сегодня ты мне четко дал понять кто я, кем являюсь и где моё место. Не боишься, что нас сейчас твои дружки запалят? Что они скажут, представляешь, какой скандал будет, если они узнают, что их Великий вождь по-тихому под лестницей с каким-то педиком из Когтеврана обжимается? - Не запалят, если ты не станешь так орать. – Он огляделся по сторонам. - Ты думаешь в этом твоя проблема? Ты… - вдруг его оборвал Илья, потому что услышал приближающиеся шаги и какой-то хруст. Мимо лестницы из Большого зала проходил Хованский, поедая яблоко. Тут он повернул свою кудрявую голову, остановился и не мог не заметить притаившихся в тени парней. - Илья? Вы там сосётесь что ли? – Спросил Юра, прыснул, и из его рта полетели кусочки фрукта. Он даже чуть не поперхнулся, но быстро откашлялся, и уставился в тень, выжидая ответ. Илья быстро сделал шаг назад, и Руслан бы тоже так сделал, если бы за ним не была стена. Он проглотил комок и уставился на немного растерянного слизеринца. Трус. Трус, для которого статус превыше всего. Усачев вдруг снова почувствовал себя ненужным. Это чувство пронизывало его и крохотной ледяной змейкой грелось под сердцем. Он вспомнил, как ему однажды приснился сон, в котором он медленно тонул. Он помнит те картины, мелькающие перед его глазами: синие тёмное море, солнце, пробивающееся через водную гладь – оно исчезало, его становилось все труднее увидеть, и пузырьки воздуха, всплывающие один за другим на поверхность. Паники не было, будто бы всё так и должно быть. Дно тянуло его к себе, в тёмную бездну. Было тихо из-за толщи воды. В этой тишине хотелось жить и наслаждаться ею. Всё было на столько реальным, и он проснулся, потому что задыхался. Он почти чувствовал солёную воду в своих лёгких. Когда он пришел в себя, он понял – может, его не окружает вода, и уже нет той тишины, но он все-таки достиг дна. - Иди куда шёл, Юр. У нас разборки. – Голос Ильи оторвал Руслана от воспоминаний, возвращая в реальный мир. «Разборки» звучало куда невиннее, брутальнее, чем «выясняем отношения». Второй вариант мог звучать двусмысленно. - Ааа, - протянул Хованский и снова откусил яблоко. Однако с места не сдвинулся. – Помощь нужна? - Нет, не нужна. Я сам разберусь. - Давай скорее, а то картавое чудовище нас скоро спать погонит. Я тебя за углом подожду. – И ушел. Спорить было бессмысленно. Илья перевел дух и провёл рукой по своим волосам. Весь его вид показывал его негодование, беспокойство. Больше к Руслану он не подходил, держал дистанцию на всякий случай. Когтевранец первый нарушил тишину. - Мне сказали, что это ты сбил Максима бладжером. Поэтому он с метлы упал. - Отлично, Усачев, давай ещё меня во всех грехах обвиним. В чем я ещё виноват? Не трогал я вашего Голополосова, усрался мне он. Что вы все ко мне прикопались? Ну, поссорились маленько, ну с кем не бывает. Но делать из меня маньяка какого-то, вы там ебанулись все в край? – Его возмущению не было придела. Но Руслан все равно не знал, верить ему или нет, ведь он бы не стал просто сознаваться, верно? Мэддисон помолчал, а потом посмотрел на Усачева и хмыкнул. – Вот только не говори, что ты им веришь. – В ответ – угрюмое молчание. – Охуенно. Не трогал я его, слышишь? Не трогал! Бладжер сам на него полетел, я был в метрах пятнадцати от него. Хватит уже. - У тебя были все мотивы. Обязательно нужно было его провоцировать на драку? - Ну, прости. – Пожал плечами тот. – Что ты истеришь? И перестань, наконец, орать, Хованский может услышать. - Ты вывел его из себя. Хочешь правду, так умойся. Я уже не говорю о том, что с парнем пососаться ты и сам не прочь. Разыграть этот спектакль «у кого что болит, тот о том и говорит», выставить меня придурком, оскорбить моих друзей - для тебя это в порядке вещей. Знаешь что, Илья? Это было слишком, и твоего «прости» будет недостаточно. Таким мудаком, каким ты себя выставляешь, ты не нужен никому. Так что будь добр, отвали от меня. – Каждое слово давалось с трудом. Он терялся все сильнее и сильнее, чувствовал, будто погружается в какую-то трясину. Но он понимал, что дальше жить с девизом «траст-зе-инджастис» просто не может. Любовь – это химия чувств, вещают романтики, что она, как магия, однажды понимаешь, что она есть, и начинаешь хотеть узнать больше, изучить все углы и грани. Но никто не говорил, что будет просто. Почему кто-то руки заламывает, клянясь, что любовь вечна и нерушима, а кто-то они с Мэдом. Это пиздец – сказал бы Руслан, но, увы, он не ругается. Он подобрал сумку с пола, вскинул себе на плечо, и, не роняя лишних взглядов, поплёлся в свою гостиную. В его комнате было свежо и прохладно, в темноте у окна, в пижаме, сидел Стас и что-то писал на листе бумаги. Когда вошел Руслан и зажег свет, он рассказал ему о самочувствии Максима, что тот уже пришел в себя и попросил не отправлять домой сову по этому происшествию. Мадам Помфри прописала ему трехдневный постельный режим, пока она будет лечить его сотрясение, а после, скорее всего, он выпишется из госпиталя. К сожалению Стаса, она не разрешила остаться, и отправила спать, приговаривая, что ему, как и пострадавшему, нужен покой. Руслан приготовил обувь, но слишком поздно вспомнил, что завтра выходной, и школьные ботинки ему не понадобятся. Уставший, он рухнул на кровать, но спать ему совершенно не хотелось. Стас ещё не долго возился на подоконнике, потом всё-таки погасил свет и притих. Тогда уже, Усачев понял, что закусывает кожу на костяшках пальцев и плачет. Он ругает себя за слабину, но понимает, что ничего не может с собой поделать. «Что ты как баба, Руслан» - говорит он себе, но всё равно продолжает мочить подушку, жалея себя. Ему стыдно, он должен быть сильным, чтобы справиться с этим, он должен задуматься, зачем ему вообще из-за этого плакать. Но из легких вновь вышибает воздух, когда он вспоминает все унижения, он перегорает и меркнет. Он понимает, что не должен позволять так с собой обращаться, понимает, что так продолжаться не может и будет лучше плюнуть и растереть, начать заново жить, попытаться забыть. Внутри будто органы с треском рвутся на части, а мысли, как отряды, разделенные на два лагеря, ведут бой не на жизнь, а на смерть для принятия верного решения. Как он мог упустить момент, в который успел так привязаться к этому бесчувственному кретину. Последний урок – Трансфигурация, проведенный в соединении Когтеврана и Слизерина не мог пройти спокойно, его тогда судьбоносно посадили с Мэддисоном. Уже тогда, он понял, что нормально общаться с ним он не сможет. Нездоровый интерес Ильи к нему, заставлял краснеть и зажиматься, словно влюблённой девственнице (хотя почему словно?). Несчастная колба поцеловалась с полом, заставляя весь класс вздрогнуть. Одни её части разлетелись по сторонам, другие – хрустели под ботинками стеклянной крошкой. А всё потому, что Руслан неудачно махнул локтём и задел приготовленную для практики по трансфигурации колбу Мэддисона. - Ну что ты за олень такой неповоротливый! – Бросил Илья, и опустился под стол, чтобы собрать осколки. – Что сидишь, смотришь? Помогай! Растерянный Руслан тихо попросил прощения и начал собирать осколки вместе с ним. Раньше, чем профессор Макгонагалл сказала, чтобы они не прикасались к стеклу, и что сама всё уберёт, Илья неудачно взялся за особо острый осколок и, конечно же, порезался. Отругав обоих, профессор отправила слизеринца в больничное крыло, а Руслану наказала его проводить. Всю дорогу до лазарета Усачев мог наблюдать, как Илья изо всех сил старается не показать, что ему больно и всячески пытался зажать истекающую кровью ладонь. Прибыв на место, они застали покидающую больницу мадам Помфри, которая спешила на улицу, к парникам, где одной из учениц стало плохо. Мэддисон состроил страдальческую гримасу, и Руслан сказал, чтобы мадам шла по своим делам, так как он сам может оказать первую помощь. - Откуда ты это умеешь делать? – Спросил Мэддисон, когда Усачев сначала отчистил от крови и обработал ранку на ладони Ильи. Тот выглядел напряженным, как струна, но делал всё четко и внимательно. - Моя мама – врач. – Отвечал тот, отрезая нужный кусок бинта и обматывая его вокруг руки слизеринца. Он надеялся, что Илья не заметит его легкой дрожи. Почему-то от каждого прикосновения к его тёплой ладони, по телу пробегал озноб и начинал болеть живот. – Всё, жить будешь. Пойдем в класс? Он встал, чтобы выбросить использованную вату, но вдруг он почувствовал, как его разворачивают. Перед ним оказывается лицо Ильи с его любимой улыбкой. Волна мурашек стайкой муравьёв пробежала по спине Усачева, когда дыхание Мэда обожгло щёку. - Знаешь, где ещё болит, Руслачев? - Он напряжённый делает вдох, наклоняет голову и примыкает к губам когтевранца. Жар ложится на плечи, покрывает тело, как одеяло. Руслан теряется, его глаза сами закрываются, и он сам, неожиданно для себя, отвечает. Улыбнувшись самому себе, Илья чувствует себя победителем и притягивает за жилетку вздрагивающего Усачева к себе, прижимает его за талию. Это их первый поцелуй, но Мэддисону кажется, что он знает эти губы уже давно. Он чувствует, как трепетно дрожат ресницы и шумно вдыхает запах Руслана. Пахнет он странной смесью кофе, фруктового шампуня, пыльными книгами и еле уловимым запахом гигиенической помады. Он улыбается, и знает, что теперь всё изменится. Он уговаривает себя посмотреть правде в глаза, перестать страдать, ловит ртом воздух, как рыба, прекращает плакать, и сам не замечает, как проваливается в сон. Ему снилось, будто он спускается вниз по винтовой лестнице в кромешную тьму, а в руке у него догорает восковая свечка. Тьма не рассеивалась, свеча догорала, ступеньки вели его все ниже, и он чувствовал себя как Алиса, которая всё глубже и глубже падает в кроличью нору. *** После завтрака Руслан и Стас отправились в больничное крыло, чтобы навестить Голополосова. У его кровати было много народа. Уже с самого утра к нему ломились друзья с факультета и не только. Они, как будто дежурили у его кровати, сменяли друг друга, чтобы поинтересоваться его самочувствием, и расписаться на гипсе. Он в свою очередь жаловался на медсестер, на жесткий матрас и скуку, но в целом был активный и весёлый. Говорил что он в порядке так часто, что складывалось ощущение, будто он каждый день с метлы падал. Сейчас он завтракал овсяной кашей с изюмом (левой рукой это было не просто делать, судя по подносу), а Мадам Помфри говорила, чтобы Максима не дёргали по пустякам, но он отмахивался, давился и продолжал болтать. Как только когтевранцы показались из-за ширмы и растолкали других посетителей, Макс поставил тарелку на прикроватную тумбочку и похлопал на место рядом с собой, чтобы блондин сел туда. Тот поставил на всё ту же тумбочку пакет, в котором были любимые вкусняшки Максима, и сел на край кровати, а Руслан оказался на стуле для посетителей. Выглядел гриффиндорец, вообще-то, так себе. С его головы сняли бинты, и теперь можно было наблюдать здоровенный лилово-жёлтый синяк на лбу. Под глазами были тёмные круги – так отражались антибиотики на его организме. Лицо было в царапинах, а рука была замотана в гипс, на котором красовались не меньше двадцати подписей. Несмотря на свой болезненный вид, Максим улыбался, скакал на кровати и, по его словам, был хоть сейчас готов снова играть в квиддич, чем вызвал у Мадам Помфри скептический смешок. «Иногда, Вы ведёте себя не как старшекурсник, Максим. Нужно заботиться о своём здоровье» - поворчала она, поставила на тумбочку стакан и таблетки, после чего удалилась. Народ постепенно разошёлся, оставляя троицу наедине. Стас всё равно посчитал необходимостью опросить парня о его самочувствии, и тот ответил, что волноваться совершенно не о чем. - Макс, что всё-таки случилось на поле? – Тихо спросил Усачев, когда гриффиндорец добрался до принесённого ему пакета и начал лопать мармеладки. Наверное, где-то глубоко в душе он надеялся, что Мэддисон тут не при чём. Какая-то его часть всё ещё боролась с этим. Он верил, что слизеринец не на столько подлый. - Ни для кого не секрет, что в меня влетел бладжер, Руслан. – Улыбнулся тот, отправляя в рот очередную арбузную мармеладку. – А если детально, то я сам виноват, сам налетел на него. Нет, представь себе? Так совсем мозги растерял, что совершенно за полётом не следил. Так и действительно можно мозги растерять. - А слухи про Мэддисона, что это он в тебя бладжером запустил, не правда? - Ну-с, это уже другой разговор. Я не понаслышке знаю, какой у этого идиота характер, с его-то стремлениями залить понос в уши всему, что двигается. И пусть мы повздорили накануне, по его же вине, но я думаю, что он на такое не способен. Я играю с ним уже очень давно, и со стопроцентной точностью могу заявить, что Илья бы так не поступил. К тому же он был далеко от меня. Так что точно сто процентов. Чего ты так засветился? Я не оправдываю его, просто не люблю беспочвенную клевету. - Это лишний раз доказывает, что ты из-за своей вспыльчивости попадаешь в неприятности. – Совершенно беззлобно сказал Стас, и ткнул пальцем в жёлтый синяк на правой щеке Максима. Тот зашипел и перехватил руку блондина. – Хочешь, я попрошу Мадам Помфри выписать тебе успокоительных? - К чёрту их, иди сюда. Как только парочка начала похихикивать и целоваться, Руслан почувствовал себя лишним. Он встал, попрощался с Максимом и, сказав Стасу, что если он освободится когда-нибудь, то пусть идёт на озеро, в их любимое место, покинул госпиталь. В душе разливалось тепло. Не зря он надеялся. Разбитая чашка вновь стала целой. Он с облегчением вздохнул, и направился к гостиной Гриффиндора за сестрой, чтобы та составила ему компанию. Кати в гостиной не оказалось, и староста, кажется, Паша, сказал, что она уже давно ушла в Хогсмид. Поперечного с Кшиштовским тоже не было, и Руслан решил пойти на озеро один. *** Он пошёл на мост, встал посредине, у перил, облокотился на них и принялся смотреть вдаль. Склонившись над водой, он вгляделся в неё, ровную гладь, напоминающую чёрное зеркало, в котором отражались высокие сосны, горы, стоящий на них замок, мрачное небо, белый свет. Тёмная гладь принимала в себя тусклые, неяркие цвета, собирая все тона серого, как палитра депрессивного художника, и окрашивала в них лицо парня, смотрящего на своё отражение. Но меланхолия, которую любило сеять это озеро, на Руслана не распространялось, наоборот, рядом с ним он чувствовал подъем сил и чувствовал, будто находится наедине с интересным собеседником. Оно прозрачное, оно всепоглощающее, глубокое и загадочное. Он думает о триллионе метафор, ассоциирующихся с ним, половину из них он мог бы применить на себе. Может, потому что оно казалось ему сказочно интересным из-за рассказов о волшебных существах в нём, которые Руслан читал, может, потому что ему нравились здешние виды, а может потому, что он был грёбаным страдающим романтиком. Перекинув ноги через перила, держась за них руками, встаёт на краешек моста и вглядывается в глянцевую темь. В голову, кроме метафор, начинают приходить кадры из вчерашнего диалога с Ильёй под лестницей. Где-то далеко слышаться раскаты грома, шарф с серебряными и голубыми полосками из последних сил хватается за шею своего хозяина, не давая унести себя порыву ветра. На воде появилась рябь, а кожа Руслана покрылась мурашками. Он вздрогнул гораздо сильнее, когда его талию обвили чьи-то руки. - Открой глаза, Роза. Ты летишь. – Слышит он знакомый тихий смешок в самое ухо. Когда руки исчезают, Руслан перелезает обратно на мост. Он смотрел на лицо Ильи, и ему было ново видеть, как тот волнуется, побеждает своё волнение. - Что ты хочешь, чтобы я сказал? Что я неудачник, человек конченый, падаю на самое дно и единственное, что я хорошо делаю – это строю из себя мудака? Я сказал, Руслан. Можешь наорать на меня, если хочешь, я не возражаю, потому что, блять, заслужил. Прости, что не могу заткнуться, чтобы не портить ситуацию ещё больше. Я не знаю, что мне сделать с этим, но я буду усерднее работать над собой. Не ненавидь меня. Прости меня, слышишь? – Его голос звучал совсем по-другому, такой интонации Руслан ещё не слышал. Он выдохнул и улыбнулся своей обезоруживающей, мягкой улыбкой, какой мог улыбнуться только Руслан. «Я и не ненавижу тебя». Та обида, что мучила его, вдруг ушла, стоило взглянуть, в глаза слизеринца, полные раскаяния. Он понял, что просто не может на него злиться, не может и всё. Он читал, что, прощение - это удаление осколков боли, делать не всегда приятно, но живется легче, и что человека, который причиняет столько боли, нужно стереть из своей жизни, оставить эту страницу пустой, чтобы потом заполнить её чем-то хорошим. Но как можно злиться на человека, только слушая его голос, испытывая необъяснимые вибрации в теле и покалывания на кончиках пальцев. Наверное, это то, что называется любовь. - Усачев, хорош улыбаться, скажи что-нибудь. – Илья нетерпеливо переменялся с ноги на ногу, он был серьёзен и ждал приговора. Когтевранец притягивает его к себе, обхватив руками его лицо. Выражение лица Мэда просто бесценно, отмечает про себя Руслан, прежде чем закрыть глаза и прижаться губами к его губам. Сначала он хмурился, не верил, но потом удивление парня ушло куда-то на второй план, потому что весь первый заняли огромные по-девчачьи мягкие розовые губы. Илья тихо, как недовольный кот, фыркает, когда Усачев размыкает губы, пускает его в свой горячий рот. Тот с шумом вдыхает воздух и, возобновляя волну возбуждения, что проносилась по клеткам разрядами, хватается за края куртки Ильи, будто от этого зависит его жизнь. Руслан чувствует, что не разбивается на тысячу осколков, как пишут в дешевых романах, а наоборот, чувствует, что становится сильнее и увереннее. Аа, нет, показалось. Потому что когда слизеринец прижимает его к вертикальной перекладине моста, опускает одну ладонь на его талию, а другой скользит по его шее, Усачев стонет, и понимает, как ему этого не хватало. В голове цунами, бьющее о стенки черепа, как о скалы, вызывая звон в ушах почти до взрыва барабанных перепонок. И пожалуйста, пусть это продлится еще немного, совсем чуть-чуть. *** Порыв свирепо дующего ветра разлучил шарф и шею своего хозяина, унося прочь. Он упал на водную гладь тихо, словно пёрышко, но вязаная плотная ткань быстро впитала влагу, и тяжёлым грузом он пошёл ко дну. - Мой шарф утонул. - Я отдам тебе свой.