Откуда эта боль? Я убегаю, но она всегда со мной.
Он снова в Клетке. Мысль, что появилась сразу, стоило Сэму увидеть Люцифера. Снова. После полутора лет невыносимой агонии. Боли. Криков. Впившихся в ладони до крови ногтей. Полутора лет — или же ста восьмидесяти? Сэм помнит, как часто Дьявол усмехался, провожая очередной день. Довольно, с чувством собственного превосходства и выполненного долга — так, что сжималось всё внутри от предвкушения дня завтрашнего. То, что фантазия Сатаны поистине дьявольская, охотник в полной мере испытал на собственной шкуре. Подобное не могло воспроизвести ни одно, пусть даже самое изощрённое воображение человека — и до сих пор вспоминать об этом больно почти физически. Потому что эта боль теперь с ним навсегда.Так дай мне открыться, позволь мне излить всё то, Что кричит у меня внутри.
Люцифер преследует даже во сне — и это запутывает настолько, что Сэм уже не понимает, где проснётся. В доме ли, рядом с братом — или в Аду. Разницы он не видит, ведь Сатана теперь повсюду, заполняя собой всю вселенную, захватывая её без остатка. И, кажется, самое страшное уже случилось — ведь что может быть страшнее Апокалипсиса, который начался специально для тебя? Вот только Сэму с каждым днём всё труднее отличать мираж от реальности — слишком убедителен Дьявол. Слишком правдиво и по-кошмарному естественно выглядит предположение о том, что Сэм не выбрался. Что он до сих пор в Клетке. И холодный ужас подступает внутри, разрывая на клочки и без того истерзанную душу. Боль. Она кричит, царапает, просится наружу. Стискивает грудь так, что невозможно дышать. И Сэм пытается спрятать её обратно — но ничего не выходит. Боль. Снова. Снова и снова. Во снах и наяву, в кошмарных, сверхъестественных видениях. Отчаянно хочется закрыть глаза, вот только Сэм знает, что это ничего не изменит. Он по-прежнему всего лишь игрушка в руках Сатаны. Изломанная, брошенная на пол, истоптанная тяжёлыми шагами. Всего лишь игрушка. И Сэм хочет, смертельно хочет открыться брату. Выплеснуть весь мрак, что внутри. Всё то, что кричит каждый день, минуту, секунду. Открыться. Распахнуть душу. То, что так нужно. То, что так тяжело. То, что невозможно.И эта боль всё еще терзает меня.
Сквозь голос Люцифера прорывается голос брата — как спасительный луч среди полной тьмы. Несколько секунд — чтобы осознать, что он дома, среди близких. Не в Аду. Не в Клетке. Боль. Сэм снова её ощущает, только в этот раз она — другая. Боль в разодранной и зашитой Дином руке. Такая маленькая, такая… человечная. Настолько отличная от наваждения, насылаемого Сатаной, что хочется уцепиться за это чувство, как за спасительный канат. Когда ты настолько в отчаянии, даже боль может стать твоим союзником — быть может, это даже смешно. Быть может, судьбе удалось создать по-настоящему забавный каламбур — только вот Сэм оценить его уже не в силах. Он устал. Устал настолько, что, кажется, даже дышит с трудом. Сердце бьётся, всё так же гоняя по венам кровь, но оно устало тоже. Когда-нибудь это закончится. Дин по-прежнему будит его по утрам — возвращая в реальность и стирая след кошмаров ночи. Точнее, пытаясь стереть. Ведь боль, что терзает Сэма, не ушла. Она вся там, внутри, выжидает, когда он закроет уставшие глаза — чтобы ухмыльнуться прямо в лицо столь знакомой и ненавистной усмешкой. Дин по-прежнему будит его по утрам — когда успевает. Когда Сэм не просыпается первый, в холодном поту и с застрявшим в горле криком. Как тогда, когда умерла Джессика. Много, очень много лет назад, в другой, кажущейся уже не существующей жизни — но чувствуется всё точно так же. Вина. Огонь, что пожирает изнутри, оставляя после себя лишь обугленные осколки. Боль. Снова боль — от потери, от того, что ничего уже не вернуть. Ведь Джессику во сне он видит тоже — Люцифер весьма изобретателен в пытках, раз за разом подсовывая своей игрушке самые ужасные моменты её жизни. И Сэм знает, что кошмары и эта боль теперь с ним навсегда, ведь он сам виноват. Ведь он сам насытил её.Скажи, почему именно я?
Сэм Винчестер. Мальчик с кровью демона. Истинный сосуд Люцифера. Тот, кто развязал Апокалипсис. Тот, кто закончил его, прыгнув в дьявольскую клетку. Почему именно он? Почему из всего миллиарда человеческих душ был избран лишь один? Избран? Или, может быть, проклят? Быть может, Господь Бог сознательно выбрал самую тёмную, грязную, самую запятнанную душу? Почему? «Потому что ты нечист». Нечист с самого рождения. Грязь, которую не смыть уже никогда — сколько бы он ни пытался. Не зря он это чувствовал ещё тогда, когда не существовало даже намёков на проклятую кровь в его венах. Когда он мог ощущать себя нормальным — мог бы. Но не ощущал. И пусть Сэму не нужна власть. Чувство свободы. Перспективы, которые демонская кровь открывала перед ним. Пусть он этого не хочет совсем — всё это абсолютно, совершенно, ровным счётом ничего не значит. Ведь никто не спрашивает об этом.Не хочу этого!
«Не хочу», — бьется в висках мысль, вытесняя собой все остальные. Кажется, единственное, что осталось у Сэма, — эта мысль и огромная, тяжёлая, словно в несколько тонн, усталость. Хотя скоро уйдут и они — смертельно изношенный организм не будет функционировать вечно. Как и душа, порванные лоскуты которой Сэму не сшить уже никогда. Её осталось так мало, что даже удивительно, как он продержался столь долго. Наверное, этим можно гордиться — тем, что наконец он сделал что-то по-настоящему стоящее. Вот только Сэму уже всё равно, год ли он продержался, или пять лет. Он слишком устал, чтобы об этом думать. Слишком. Сколько он не спит? Три дня? Пять? Неделю? Кажется, что уже целую вечность. Именно столько брат смотрит на него с тревогой, которую тщетно пытается скрыть. Сэму невыносимо чувствовать, что он снова приносит Дину неудобства — точнее, так было когда-то. Когда хоть какое-то значение имела его жизнь. А сейчас всё закончится — скоро, очень скоро. Ведь он так устал. Смертельно, невозможно устал — настолько, что даже то, что он сдался, не приносит никакого стыда. «Просто отпусти меня, Дин. И смирись с тем, что твой братишка оказался не таким сильным, как ты думал». Боль. Она хватает, ломая и выкручивая руки. Она пятнает, делая и без того грязную душу ещё чернее. Она терзает — до крика, до искусанных в кровь губ. Она держит мёртвой хваткой, ясно давая понять: выбраться ты уже не сможешь. Пока она не утихнет. Глаза открыты, но, кроме тьмы, им не доступно уже ничего. И Сэм скорее ощущает, чем видит, прикосновение чьих-то тёплых рук, которые так легко, так приятно касаются лба. Забирая воспоминания — тьму, что разлилась по венам. Забирая боль — ядовитый шип, что вонзился так крепко. Не отпуская, не ослабляя хватку, пока она не утихнет.