***
Следствие
***
Впервые он встретил его случайно, слоняясь в опускающихся сумерках по искореженным обломкам когда-то красивого города. Человек сидел на куске стены, подогнув под себя ногу. Ветер, с примесью пыли и пепла, перебирал его длинные волосы, почти такие же, как у него самого. Только белые. Совершенно белые посреди черных обожженных домов и серого крошева бетона. Последние яркие лучи плавящегося солнца играли алым на его руках. А потом человек исчез, растворился и смешался с ночью, словно призрак. Но он почему-то знал, что у него серые глаза.***
Он многого не помнил: кто он, где оказался, что превратило всё в пыль… Но знал – раньше мир был другим: ярким, целым, без изломанных линий, без щепок и каменного крошева. В нем был смысл. А сейчас его не стало… Осталась только потребность – выжить. Поэтому, сжав в одной руке красные, потрепанные ножны, а в другой – лямку рюкзака, он все ещё шел вперёд. Без цели, ведомый только смутным предчувствием, что это необходимо. Впрочем, в этом он был не одинок. Люди. Множество людей, сбившихся в группы, так же как и он слонялись по руинам городов, собирая вещи и выживших, дерясь за еду, оплакивая погибших, строя заново свой разрушенный мир. И точно так же ничего не помня. Но теперь он от них отличался. Он помнил. Помнил серые глаза в ворохе светлых ресниц. Печальные, радостные, полные надежды и прощения, с азартными искорками и притворным гневом, злые, отчаянные. Живые.***
Второй раз он искал его специально. Обыскивал город за городом, расспрашивал встречающихся людей, и ему всё больше казалось, что это уже происходило: погоня и поиск, тревожное нетерпение и ворчливое беспокойство. Предчувствие встречи. Он нашел его по музыке. Тихой, мягкой колыбельной с осколками фальшивых нот из разломанного белого рояля, притаившегося в одном из разрушенных зданий. Его Призрак сидел в пол оборота, на почти целом белом трехногом стуле. Тонкие пальцы перебирали клавиши, иногда сталкиваясь с пустотой и на мгновения замирая, чтобы подыскать похожую ноту. Босые ноги в оборванных штанах удерживали педали, пытаясь вызвать из инструмента нужный звук. Светлые волосы перехватывала красная лента. Точно такого же цвета, как и шрам на левой щеке. Той, которую он сейчас не видел. Он просто знал. Как и то, что на этой, нежной даже на вид коже слишком много шрамов. И один из них, принадлежит ему… Как и сжимающее сердце чувство вины. Музыка оборвалась на высокой ноте. Хлопнула крышка рояля. Чуть скрипнув стулом, Призрак повернулся к нему. Серый цвет был именно таким, каким он его помнил, а вот красный казался ярче, на выбеленном испугом и удивлением лице. Но спустя пару секунд что-то изменилось. На его лице появилась тень узнавания. Словно он сам не понимал: помнит его или это всего лишь иллюзия? В паре метров от них с треском и шумом упал вниз кусок дома, заставив его резко обернуться, сжимая в руке оружие. В этом мире постоянно что-то рушилось, и лучше было не пропускать эти моменты. В лучшем случае это устраивали одичавшие животные, в худшем – одичавшие люди. Но сейчас в ворохе пыли лежал всего лишь очередной, не выдержавший собственного веса кусок бетона. Когда он обернулся, возле рояля никого не было. Только на крышке, рядом с трещиной, извивалась оставленная ему красная лента.***
Ему давно не снились сны. Точнее, с того самого момента, когда он впервые проснулся на жесткой кушетке в этом изломанном мире. С тех пор, каждую ночь, он видел лишь вязкую темноту. Но теперь это изменилось. Его сны наполнились яркими, хоть и размытыми образами… «Весёлый смех и мелькающая впереди спина. Белая рубашка выбилась и развевается от скорости бега, на ней уже есть, по меньшей мере, один разрез, и среди ткани иногда показывается полоска кожи. В его руках обнажённая катана, а на лице оскал, но ему так же весело, как и тому, кто бежит впереди. Он знает, что не догонит, даст ускользнуть в последний момент и, возможно, только возможно, срежет на прощание кусок ткани, так и не коснувшись лезвием кожи…» «Серый дождь. Обломки механизмов. Очередная рана, зарастающая на груди, и неприятное жжение расползающейся татуировки. Но это неважно. Он должен кого-то найти. Кого-то очень важного. Того, кто дрался рядом с ним. Найти и удостовериться, что тот жив. Потому что иначе победа не имеет смысла…» «Неловкое объятие, и в груди отчего-то больно. Его гладят по волосам, и чужое дыхание касается шеи. Он не хочет этого прекращать. Впервые за долгое время ему становиться тепло…» Ему нравятся эти сны. Они похожи на отголоски воспоминаний. И в них есть его Музыкант . Там он улыбается ему. И спустя какое-то время из снов приходит имя. Аллен. Он продолжает поиск.***
Третья встреча застала его врасплох, хотя он сам же к ней и стремился. Его Аллен просто вышел из ночной тишины к костру. В белых волосах тут же запуталось золото, а глаза показались черными. Но это был он. Та же худощавая фигура, те же движения. И то же ощущение недоверчивой радости, прочно обосновавшееся в его груди при виде этого человека. Он медленно поднялся, молясь только о том, чтобы не спугнуть, чтобы ещё хоть на минуту удержать рядом этого странного парня из его воспоминаний. Узкие босые ступни сделали пару шагов вперед по ковру из пыли, остановившись прямо перед ним. Медленно, очень медленно тонкие пальцы рук поднялись к его лицу. Осторожно отвели неровную чёлку, прошлись кончиками по бровям, спустились на скулы, обвели нос и коснулись губ. Он разучился дышать. Сердце бешено колотилось в груди. А сам он лишь отчаянно желал продлить эти странные прикосновения и как можно лучше запомнить их, чтобы вспоминать снова и снова, и чувствовать то самое тепло из его снов. - Юу… - шёпот, больше похожий на ветер среди забытых крыш, коснулся его лица. Его Аллен улыбался. Он знал. Он помнил. Сильные руки притянули ближе худощавую фигуру. Забирая себе, окружая невидимым барьером от всего остального мира, перебирая его волосы и без слов обещая, что больше никогда его не отпустят. Он нашел свой мир.***
Причина
***
Увидев его в первый раз, он посчитал это насмешкой мира. Яркой демонстрацией того, что он никогда не получит. Среди острых углов и разрушений человек был лишним. Таким же пыльным и грязным, но живым, в отличие от мертвого камня. Черные, пыльные волосы, убранные в низкий хвост, черная безрукавка в заплатках, камуфляжные штаны и неизменные черно-красные ножны Мугена. Да, именно так бы он и выглядел… А еще глаза. Синие, глубокие, смотрящие на мир с насмешкой и презрением… Усмехнувшись, он смешался с темнотой. Он не хотел бежать к очередному видению. Он устал от жестоких шуток.***
Время любило его. И ненавидело, впрочем, как и весь остальной мир. Оно не меняло его, не добавляло морщин, не иссушало тело. Оно просто медленно стирало ему память… Первой, забылась причина гибели мира. Остались только размытые тени мертвых лиц и кровь, заливающая руки. И песня, последняя песня, что он сыграл вместе с Неа, ломая старый порядок, но не создавая новый. Песня Разрушения… Потом начали стираться его дни в Черном Ордене. Миссии выцветали, спасенные – смешивались в белёсые пятна, города – покрывались пеплом. Он помнил их долго. Очень долго, но потом остались только осколки. Части когда-то целого витража. Ярко-рыжий и запах книжной пыли; фиолетовый и тёплая, добрая улыбка; прожорливый жёлтый и смешные крылья; белая полумаска и застарелое раздражение с запахом денежных банкнот, скошенный берет и кофе… Но только одно он не забывал никогда. Ни имени. Ни лица. Юу. Канда Юу.***
Он играл колыбельную – почти единственное напоминание о Неа и ковчеге. Но клавиш не хватало, и мелодия стеклянными осколками ранила уши фальшью. Трёхногая банкетка опасно поскрипывала, когда он жал на педали. Всё изменилось, когда под толстыми подошвами ботинок скрипнул песок… Он не верил своим глазам. Слишком часто они принимали желаемое за действительное. Но отрицать было сложно: человек перед ним определённо был жив: дышал, двигался и смотрел на него так, словно пытался запомнить каждый штрих. Обычно видения приходили бесшумно и так же исчезали, оставляя после себя боль и тоску. Не успел, не спас, не смог помочь. Виновен, виновен, виновен… Вот, что они твердили. С грохотом кусок бетона полетел вниз. Мир, подчиняясь его эмоциям, едва не стал рушиться вновь. Но человек обернулся! Среагировал! Сердце пропустило удар. По крышке рояля проползла трещина. Искры надежды, поддерживающие его жалкое существование, раздулись в пламя. Но он медлил. Ещё одна ошибка сломает его, разотрет в стеклянную пыль. Нужно подумать… Красная лента осталась на белой древесине. Он возвращал то, что когда-то оставил себе.***
После Песни Разрушения он изменился. Не внешне, но внутренне. Он смешался с миром – стал его отражением: такой же изломанной, искорёженной душой, не знающей покоя. И поэтому он мог его менять… Он начал создавать их по памяти, собирая из осколков яви и сна. Друзей, знакомых, случайных прохожих. Они были похожи и не похожи одновременно. И они не помнили. Ничего. Ни имён, ни себя. Он посчитал, что память – слишком тяжёлый груз. Но было то, чего он не мог. Он не мог вернуть Его. Единственного человека, которого действительно помнил и хотел увидеть. Канду Юу. Получались лишь миражи. Жалкие подобия настоящего, даже не облачённые в плоть. И с каждым разом боль потери только росла, а надежда гасла.***
Он следил за ним и не смел поверить. Те же жесты, то же недовольное выражение лица, та же грубая прямолинейность в разговорах. Словно, он вернулся в далёкое забытое прошлое, где всё ещё мог к нему прикоснуться… Но, даже убедившись, что это не видение, он медлил. Слишком страшно было узнать, что его не помнят, что он опять ошибся. Всё изменило имя. Его собственное имя на чужих губах, произнесённое в ночной тишине. Его помнили. Он не запомнил, как вышел к костру. Но помнил, как протянул руку к такому знакомому лицу: очертил брови, скулы, губы. Помнил, как горели кончики пальцев, и сердце то останавливалось, то билось как сумасшедшее. Помнил, как, наконец, согрелся в родных объятьях. Он больше не отпустит его. Никогда.