Мои желания - прежде всего

Когда он впервые ощутил властный взгляд Мехмета на себе, он понял, что этот человек привык добиваться своего. А вскоре он на собственном опыте сумел в этом убедиться. Поначалу Раду то опасался, то не понимал его, был осторожным и не знал, чего ожидать. Султан мог и ворваться в его покои, стремительно подходя и срывая тонкие покрывала, страстно целуя сонное лицо и губы, не давая времени сообразить, что происходит, не позволяя вырваться возмущению и сопротивлению; а мог украдкой часами следить за каждым его действием, любуясь издалека и наполненный безграничной нежностью, с печатью одухотворения на лице, полный вдохновенных дум. Позже, проведя рядом с ним какое-то время, Раду уже научился читать эти символы, словно любой другой иностранный язык, которым их обучали в Эдирне. Раду был для него фаворитом, любимым мальчиком, грациозной ланью и пышно цветущей розой. Вот только сам юный наложник подобных восторгов долгое время не разделял, мучимый тоской по дому, по единственному брату, по валашским лесам и горам, пляскам, - словом, по всему родному, по чему истосковалась его мятежная душа, от чего он был полон грусти и невыразимой боли, не принимая чужое, не довольствуясь своей ролью. Конечно, он не мог при этом и заставить себя ненавидеть Эдирне – да, здесь были иные обычаи, традиции, привычки и нравы, иные одежды и звуки, запахи, языки – всё было похоже на сказку, но чужую, прекрасную, но не влекущую. Дивные сады, которые стараниями Мехмета превращались в сокровищницу благоухающих растений, были прекрасны, и султан пытался очаровать ими своего фаворита, очарованный его томным и вместе с тем полным тонкой печали лицом, улавливая каждый вздох и жест. Одно время Раду не замечал этого и не хотел замечать, не зная, что с этим делать – мысли терзали его, словно коршуны, и со стонами тоски он, как подкошенный, бросался к себе на постель, невыразимо прекрасный даже в этом отчаянии, при виде которого султан готов был сделать что угодно, лишь бы не видеть его таким несчастным. - Не плачь, мой милый, ты разрываешь мне сердце. Оно плачет вместе с тобой, за что же ты его так не любишь? Я хочу видеть, как твои ясные глаза лучатся счастьем, но вместо этого эти небеса заволокли тучи печали. За что ты так холоден со мной? – спрашивал он его, присев рядом на подушки, склоняясь над юношей, что был безутешен в своих слезах. - У тебя всё есть, Мехмет! По родной земле ступают твои ноги, родной запах вдыхает грудь, и взор может охватить кругом родные просторы, и власть, что лишь взмахнув рукой, ты получаешь всё согласно своим желаниям. Так как тебе понять диковинную птицу, что привезли в чужую даль и заточили в клетке? Мехмет взял его за руку, вздохнув и губами ладони коснувшись. - Как грустно слышать мне, что край здесь для тебя не родной. И если здесь тебе нет радости, то как всё может быть здесь мило мне? И что мне моя власть, коли я над тобой не властен? Глупое сердце полюбило, и ничего я не могу уж с ним поделать. Не буду счастлив я, не буду я спокоен, пока и ты не наполнишься радостью. С тобой хочу я поделиться всем, что имею: и счастьем, и любовью, и властью. Бери, что хочешь, Раду, только не терзай… И, подняв к нему свои печальные глаза, Раду взирал, как тот, кто владеет таким количеством земель, столькими людьми и столькими богатствами, обладает властью и славой Завоевателя, предлагает ему всё. Если уж он не может изменить самого факта своего пребывания здесь, может, стоит тогда попытаться ухватиться за эту нить, ухватиться и попытаться изменить жизнь согласно своим желаниям? Впервые тогда зажёгся в Раду честолюбивый огонёк, и вместо гнетущей тоски зародилась сила, понимание своей притягательности, власти красоты. Робкими тогда ещё прикосновениями коснулись ладони его плеч, а потом Раду в испуге отпрянул, вскочив со своего места. - Ты хочешь обещаниями своими купить меня, лестью усыпить мой разум! Но я не стану одним из твоих гаремных мальчиков, не трогай меня! Ты также получаешь каждого, кого захочешь. Ты падок на красоту и привык, что она служит и подчиняется тебе! И слова твои сладкие – лишь ещё одно из средств, чтоб подкупить меня, чтоб обмануть, унизить и без того несчастного в судьбе своей заложника! Меня не сломить тебе! Поди прочь! - Дерзкий мальчишка, ты станешь приказывать мне? – не вытерпел султан, в ярости схватив юношу за руку. В ответ ему гордо смотрел юный валах, ничуть не испугавшись. - А что ты сделаешь мне? Накажешь? Так ли дорога тебе тогда красота, если не заполучив её, ты сразу её хочешь уничтожить? Мехмет зарычал, как раненый зверь, в отчаянии урвав короткий, но крепкий поцелуй, и отпустил его. - Я ещё добьюсь твоей благосклонности, вот увидишь, я покажу, что любовь умеет ждать и терпеть, чтобы потом насладиться всеми её дарами, - и затем вышел из покоев княжича. Тяжело дыша, Раду прижался к постели, осев на пол, закрыв лицо ладонями. - Что же мне делать? Он же убьёт меня, - пробормотал он сам себе. Поднявшись, юноша стал расхаживать по комнате в страхе и беспокойстве. Сейчас он находится на положении покорного судьбе заложника, не имеющего возможности ничего изменить. А так хотелось свободы, крепких братских объятий, и не бояться за каждый свой шаг. Прижав ладони к груди, он мучительно простонал. Без его благосклонности ему не расположить к себе Мехмета, не осуществить своих даже самых скромных помыслов. Нужно было рискнуть, ведь чем больше он медлил – тем больше существовала опасность, что эта возможность ускользнёт из его рук. И с этой мыслью он бросился догонять султана, - Мехмет! Настроение повелителя Османской империи с тех пор заметно улучшилось. Он засыпал Раду стихами, восхваляя его в своих строках, обещал ему всё, что он ни пожелает, и был всячески предупредителен и нежен, как юный и неискушённый любовник. Он мог часами проводить с ним время, отвлекаясь от политических дел и раздумий, водить его по своим садам, что становились всё более роскошными с каждым днём. - Я хочу создать здесь настоящий рай, достойный твоей красоты, Раду, - молвил он, любуясь, как за плечами юноши струился фонтан, но каштановые кудри словно спорили с природой, как и щёки - мягкий персик, и вишнёвые губы, с которых так любил срывать поцелуи Мехмет. Глаза его, полные глубокого неба, затмевали собой звёздный небосвод, и так простодушно смотрели на Мехмета, с той неподкупной, казалось бы, нежностью, что у султана не находилось слов от благоговения. Не было их, чтобы выразить в полной мере, как нравился ему этот мальчишка, не было того идеала, что мог бы сравниться с его красотой – она была божественным созданием, и человек не мог с ней совладать. Тяжкий вздох, как выражение всех этих мыслей, выскользнул из его груди, - если что-то вообще достойно твоей красоты. - Ах, Мехмет, прекрати, - юноша отвёл взгляд, не ступая, а словно скользя, потупив взор, но потом смягчившись, - ты смущаешь меня своими речами. Не забывай, что я всё же юноша, живой человек, не обращайся со мной, как с одной из своих дорогих безделушек! – он упрямо взглянул на него, тут же уловив желание. Капризы Раду и его непредсказуемые смены настроения лишь тещё больше влекли султана. – Что мне твои речи, твои сладкие слова…я безутешен, и горе моё неутолимо. Ты правишь, ты властвуешь, когда на нашей свободной земле сейчас в господах те, кто жестоко убил отца моего и брата, а другой мой брат заточён тобой в крепости. Мне ли до возвышенных чувств, когда камень мне давит на грудь? - Но, прекрасный мой, ты зря горюешь и забиваешь свою прелестную головку такими мыслями. Я всё сделаю для тебя, тебе не стоит так беспокоиться о судьбе твоей. Всё, что тебе нужно – так это принимать мою благосклонность, верить в безграничность моей заботы о тебе. Раду прильнул к нему, склонив голову ему на грудь. - Не верится даже, что ты любишь меня. Так ведь это, Мехмет? – и поднял на него глаза в ожидании ответа. Султан улыбнулся, покачав головой. - Сколько же ещё раз мне следует сказать это тебе? - Так освободи Влада, сделай милость! – от этой просьбы благодетель его сразу нахмурился, - и не смотри на меня так! Да, вы оба упрямы и несносны, но получив подобную помощь с твоей стороны, поддержку, чтобы взойти на валашский престол, он не посмеет быть неблагодарным, пойти против тебя. Послушайся меня! - Ты умнее, чем я думал, мой юный прелестник, - довольно рассмеялся султан, - не скрою, я сам уже думал об этом… При расставании с братом Раду пришлось держаться преувеличенно холодно, всем своим видом показывая, что он не просто остаётся в Турции, а остаётся подле Мехмета. Вот только Влад расценил это как сломленную волю, как подчинение слабого мальчишки, а не выжидательную позицию хитрого стратега. Это несколько оскорбило Раду – он не мог теперь быть уверен, что Влад поддержит его, если младшему Дракуле случится вернуться в Валахию, что он вернётся, чтобы освободить его, и что вообще не станет считать его предателем. Да, сейчас он был здесь. А как иначе было остаться живым и заполучить желаемое? А Раду во что бы то ни стало решил и дальше распространять своё влияние на Мехмета, и дальше пользоваться своей властью над ним. Прошло лишь три года после правления этого могущественного турка, а его уже величали Завоевателем на покорённой земле Константинополя. Раду не помнил, как прошло это время, и вместе с тем отдельные детали происходящего так врезались в его мозг, что он едва верил в их реальность. «Неужели это был я?» - спрашивал он себя, когда въезжал на коне в город по окончании битвы. – Неужели я видел эту кровь, слышал залпы орудий, разил собственным мечом и стрелами моих братьев-христиан? Ах, как низко, как подло, как круто повернулась жизнь! Как сложно выжить в ней, и не быть предателем, не отступиться хоть раз от принципов своих и правил. Как горько» - мыслил он, в отчаянии печальным взором окидывая разрушенные постройки и реки крови. Множество смертей, к которым он тоже был причастен. «Я принёс в жертву этих людей и самого себя. Как горько! Всё лишь затем, чтобы выжить. Всё лишь затем, чтобы что-то значить в этом мире. Но будет ли это так? Или я сгину, как и эти люди, и душа моя будет беззащитна и погублена так же, как они, не имеющие возможности защититься?». Полный печальных дум, так он и проводил какое-то время, первые несколько дней. Но длилось это недолго. События сами подсказали ему, что делать. После этого знаменательного события что в христианском, что в мусульманском мире, Мехмет устроил пышное празднество. Именно тогда, в разгар пира, султан и узнал для себя кое-что интересное. - На вашей стороне сражались не только турки, мой повелитель. Это тоже немаленькая победа. В своих завоеваниях вы соберёте множество народов, и расширите Империю множеством земель. Грандиозное начало! - Надеюсь, Аллах поддержит мои победы и поможет добиться этого. Весь мир должен подчиняться нашей империи, мне, как владыке её, и исламу, как истинной вере. - Так и есть, о светоч мира. – и, словно невзначай, добавил, - Я слышал, вы собираетесь назначить Луку Нотараса комендантом Стамбула? – взглянув в сторону грека, флот которого ещё недавно сражался против осман, произнёс турок. - И то верно. Думаю, он сумеет быть благодарным. - У вас есть прекрасная возможность проверить это, мой повелитель. Вот что я вам скажу, - Мехмет уже внимательно слушал его, огонёк азарта загорелся в его живых глазах, - у мегадуки есть юный сын четырнадцати лет. Сказывают, он прелестный мальчик. – В самом деле? – на губы султана наползла улыбка. Он уже представлял, как приятно проведёт время в его обществе. Больше он ничего не сказал, но по его довольному выражению сладкой задумчивости на лице собеседник всё понял. Ни то, что мальчик этот – грек, ни его юный возраст или различия в воспитании и традициях, религиях не смущали Мехмета. Этот побеждённый город был его, а значит, рассуждал он, и всё, что в нём находилось, тоже было его. Те жители, что не погибли при захвате, пытались спастись бегством, другие отчаялись, попав в руки осман, и испытав уже их насилие и муки потерь. Спустя пять дней, правда, грабежи победителей уже подошли к концу, и можно было передвигаться более спокойно, но осторожность теперь неотступно сопровождала каждый шаг оставшихся в живых людей. Уцелевшие греки искали своих родственников на невольничьих рынках, по возможности стараясь выкупить и вернуть хотя бы свободу. О возможности вернуть себе дом и былое величие не могло быть и речи. Но, одаренный милостью Мехмета, Лука Нотарас чувствовал себя спокойно, и раньше-то высказываясь не в пользу римской церкви, и надеялся, что сумеет и сейчас многого добиться. Он тоже сидел на пиру, обмениваясь репликами с высокочтимыми гостями, и от вина все уже немного захмелели, когда лукавый взгляд султана обратился к нему. - Послушай, дорогой мой Нотарас, а сколько у тебя сыновей? – спросил он у него громко, не заботясь о том, слушают их или нет. Сделав снова глоток вина, он неторопливо закинул виноградину в рот, ожидая ответ. - Один, мой повелитель, - несколько грустно отозвался мегадука, - двое старших погибли в сражениях с вашим войском… - С нашим непобедимым войском, - довольно вставил завоеватель. - А третий, самый младший, жив, и я надеюсь, посвятит себя чему-нибудь менее смертельному. - Твоё желание вполне осуществимо, мой дорогой друг! Когда он будет находиться в моём гареме, ему не будет угрожать смертельная опасность… Владыка Османской империи, хозяин пира даже не успел договорить своё предложение до конца, как Лука вскочил со своего места. - Ты, верно, шутишь, повелитель? - С чего мне шутить? – пожал плечами Мехмет, - я достойно буду обращаться с ним, и твой сын проживёт прекрасную долгую жизнь. Соглашайся! - Никогда этому не бывать! Ты волен распоряжаться итак слишком многим, у тебя достаточно пленников! Мой сын – свободный грек, такая судьба не для него! У нас так не принято, не забывай об этом! - Ой ли? – усмехнулся нагловато Мехмет, - я получаю всё, что захочу. Приведи ко мне своего сына. А там посмотрим. Всё опьянение и веселье пира тут же покинуло мужчину, и он, сдерживая гнев, попрощался и покинул празднество. Он ещё не представлял себе всю силу гнева султана. Поэтому, когда евнух явился за мальчиком и Лука ответил ему отказом, повелитель вызвал его вместе с сыном и зятем. Юный Яков, как звали мальчишку, оказался действительно прекрасен. Изящное сложение, ещё не закреплённое печатью мужественности и силы, большие живые глаза и тонкий рот, и обрамлённое светлыми, слегка витыми локонами лицо. Слухи не врали – такой мальчик был в самом деле по вкусу Мехмету, мог стать прекрасным украшением его гарема. Рядом с ним стояли двое мужчин, к которым турок не испытывал ни малейшего интереса. - Повтори снова своё решение, Нотарас, - небрежно взмахнув ладонью, попросил султан. - Я говорил и скажу снова, что мой сын не станет твоим наложником. Я не отдам его для твоей забавы и прихоти, не позволю унизить и обесчестить единственное моё дитя, - Лука был непреклонен. - Тогда тебе придётся попрощаться с жизнью. Непозволительно ослушаться воли моей! – нахмурился султан, встав со своего места и заложив руки за спину, крикнув в сторону, - схватить их! Янычары не замедлили появиться, скрутив руки теперь уже пленникам. - А что скажешь ты сам, юный Яков? – сладко пропел голос, а пальцы приподняли лицо мальчика за подбородок. Но на него смотрел холодный, отвергающий взгляд. Как же это было знакомо Мехмету – сопротивление, которое непременно хочется сломить, которое делает влечение ещё более жгучим. Поначалу он хотел обезглавить всех троих, но потом приказал увести юношу, а мужчин лишить жизни. Раду узнал о происходящем не сразу. Он всё ещё находился в томительной грусти от мыслей о покорении священного города, о собственном положении и чувствуя тоску по дому. И лишь однажды, шагая по коридорам, он услышал шёпот, что султан обзавёлся новым любовником. Эта новость приковала его к месту, вмиг стало нечем дышать. «Нет, это всего лишь досужий вымысел» - подумал он, шагая на подкашивающихся ногах к себе в покои. Паниковать, конечно, было рано – Мехмет и раньше любил проводить время среди прелестных мальчиков, но самым любимым для него всегда был Раду. Поэтому, когда султан явился на встречу со своим фаворитом, тот без стеснения заговорил: - Я слышал, у тебя появился новый юноша. Почему ты мне ничего не говорил об этом, кто он? – самому Раду сейчас было уже шестнадцать, и он был уже не только наложником султана, но ещё и командующим войском янычар. Княжич Валахии, командир Турции. Это было похоже на насмешку. Но лишиться ещё и этого было бы слишком сильным ударом. - Яков, сын Луки Нотараса. Быть может, я поспешил, обезглавив его, но мне уже всё равно. А вот его сын…поистине прелестен. Зачем ты так смотришь, Раду? Ты ведь сам просил рассказать меня о нём. – пальцы ласково коснулись скулы юноши, но тот уже в обиде надул губки, - неужели ты думаешь, что кто-то для меня будет значить больше, чем ты? - Я не знаю. Я верю тебе, но не могу принять это так просто. Тебе…хорошо с ним, Мехмет? – с осторожностью спросил он, хотя и чувствовал себя немного оскорблённым. - Он юн, годы не успели наложить на него отпечаток, как и, похоже, несчастья. Но он довольно любопытен, не захотел принимать мои ласки. Мне пришлось взять его силой. От этой фразы Раду вздрогнул. Что это за юноша такой, что султан добивается его против его воли? Это напомнило ему его самого, время, когда он был твёрд в своих намерениях никогда не покориться этому властному турку. - Обещай, что не станешь увлекаться им настолько, что он станет тебе желаннее всего. Я и только я должен быть твоим любимым мальчиком, Мехмет, - прошептал он, обвив руками его шею. Он смотрел в эти глаза, чувствуя руками сильные плечи, и чуть рыжеватые волосы отливали огнём в свете свечей. У Раду больно кольнуло в груди, как только он подумал, что кто-то иной может так касаться султана. Он вскочил со своего места, встав спиной, уязвлённый и обиженный. А Мехмет и тогда любовался им, его дерзостью и линиями тела. – Я не успокоюсь, пока не увижу его. Турок последовал за ним, поднявшись и обняв со спины, поглаживая по плечам. - Ну, будет. Я буду терпелив и нежен, и ты поймёшь, что ничто не изменит моего отношения к тебе, - проговорил он. Но это были слова, которые были лекарством от боли лишь на короткое время. Раду поистине приходил в ярость. «Для этого ли я губил себя, для этого ли принёс в жертву свою невинность и честь, чтобы всё досталось другому мальчишке, чтобы всё рассыпалось в прах?» - он закусывал губы и заламывал руки, расхаживая по коридорам, мучимый теперь совершенно иными мыслями. Что станется с его будущим, если Мехмет потеряет интерес к нему? Если Раду не станет больше так мил ему? Сейчас ведь ему было только шестнадцать, а его повелитель уже избирал себе более юных мальчиков. И дальше будет только хуже. «Я не могу этого допустить. Не могу потерять свой шанс на то, чтоб всё вернуть, чтоб добиться желаемого и получить всё за своё пребывание здесь, за свои ласки. Я не отступлюсь» - мыслил он. – «Боже мой, ведь я князь, я будущий князь Валахии, командир янычар и известен своей красотой всему Эдирне! И уступить ему?». Раду мучился этими мыслями, порой видел Якова и как-то даже заговорил с ним. Юный грек был красив – этого нельзя было не признать. Он держался гордо, хотя и несколько запуганно. - Повелитель благосклонен к тебе, это уже много. Ты хотя бы жив, пользуйся этим, - произнёс он сдержанно. - Много? – вспылил мальчишка, едва удерживая желание кричать, - ещё несколько дней назад я был свободен, и моё будущее не рисовалось мне таким. Быть в плену, быть униженным этим человеком, стать его прихотью, и терпеть его постоянные домогательства – это ли ты говоришь, уже много? Я не стану мириться с такой судьбой! Если хочешь – живи так! А я не стану! – он принялся всхлипывать, но одёрнул себя и перестал. «А есть ли у тебя выбор?» - помыслил Раду, глядя на него. - Я был таким же мальчишкой. Не думай, что моя дорожка была легка. – с укором ответил Раду. Каждый, кто смотрел на его красоту, на его лучащийся облик, словно одетый в матовое сияние луны, не мог подумать, что ему пришлось испытать, что всё вокруг вершилось не по его собственной воле, - но, раз так, что же ты думаешь делать? - Я сбегу, - решительно высказался Яков. – и мне всё равно, скажешь ты это Мехмету или нет. Покорности ему от меня не дождаться, - он гордо смотрел, превознося себя над ним. - Я посмотрю, получится у тебя или нет. Но удачи желать не стану. Мне она понадобится самому, - не менее дерзко ответил Раду, уходя прочь. Подумать только, этот юнец имеет наглость так говорить с ним, ни во что его не ставить. Все его старания, все его жертвы, уловки, осторожности – всё это было только его, никто не имел права знать об этом, но как было сложно, как хотелось порой всем высказать всё в лицо, что он думает, что он испытал. - Щенок! Да как он смеет! И эта выскочка ещё пользуется благосклонностью моего Мехмета! – выкрикивал он, расхаживая по комнате, - неблагодарный! – его грудь вздымалась от тяжёлого дыхания. Оба они были по нраву Мехмету, но оба вели себя по-разному. Раду, хоть и принадлежал теперь ему, всегда был непредсказуем в своих действиях, то окутанный тонким ореолом печали и грусти, то вспыльчивый и дерзкий, то беспечный в своей радости, с живительным огнём в глазах. Яков же противился его вниманию, порой с вызовом отвечая на властный взгляд султана, но вместе с тем пряча затаённый страх и благоговение перед подобным могуществом. Его восхищала сила в Мехмете, но было противно, что он применяет её к нему. Он ненавидел его за покорённый город, за убийство отца и плен матери, он страстно хотел остаться в живых, но не знал, как это сделать, словно ходя по лезвию. Турок злился на него, но и желал не меньше. Княжичу же оставалось только думать, как своими силами освободить султана от этого нового наложника. И теперь, когда он знал его признание, Раду решил сделать это, чего бы ему это ни стоило. Растянувшись на подушках, пустым взглядом смотря в одну точку, он предавался своим размышлениям. «Я уже убивал людей, о боже мой! Простишь ли ты мне, Господи, что я сгубил своих единоверцев?» - а потом приподнимался, гордо встряхнув головой, словно отгоняя так от себя эти мысли, - «Да есть ли разница? Христиане, мусульмане, турки, валахи, греки…все они враги мне. Если я не стану ничего делать, они первыми нанесут удар. Я должен это сделать. Не знаю, почему, но должен. Я избавлюсь от него, пусть даже мне придётся убить его. Ему уже четырнадцать, это не может считаться смертью ребёнка». И, накинув на себя лёгкие воздушные турецкие одежды, Раду покинул покои. Как хотелось вернуться в Эдирне, где были чарующие сады и прекрасные залы. Мехмет говорил, что собирается создать из разрушенного Константинополя настоящее произведение искусства. Но сейчас здесь не было ничего, что привлекало бы, что успокаивало от тяжких мыслей. Быть может, со временем боль от событий уляжется, и он привыкнет. «Никогда не уляжется боль. Там меня разлучили с братом, и я стал фаворитом Мехмета, здесь – я увидел разрушение и смерть своими глазами и получил такой неприятный подарок от султана. Но я привыкну. Я привыкаю ко всему, лишь бы суметь сохранить жизнь свою и величие. А что ещё мне остаётся?». Полный самых решительных мыслей, юноша вошёл в покои своего повелителя, немного дерзкий на этот раз. «Господи, увидел бы меня Влад, не знаю, что больше бы его сразило – гнев или хохот. Но и он сам виноват, оставил меня совсем одного. О нём думать совсем не время». - Думаю, совсем не мил я стал тебе, - наконец заговорил он, когда султан уже освободился ото всех своих дел. Сейчас они направлялись в его покои, и Раду, не дожидаясь, начал говорить уже сейчас. Подслушать их никто не мог – наедине со своим фаворитом Мехмет чаще всего отпускал слуг, а если и оставлял их, то только лишь затем, чтобы они своевременно позаботились о сладостях, о вине и подушках. Словом, обо всём, что могло сделать пребывание с его прекрасным любимцем ещё более прекрасным. Султан резко остановился, вскинув удивлённо брови, окинув взглядом Раду, бегая глазами по лицу, словно мог так понять, что произошло. - Милый мой Раду, что ты такое говоришь? Как можешь ты быть не мил мне? Скажи, что тревожит тебя, и я исправлю это, ведь в моих силах сделать всё, что я захочу! - Неправда, - юноша отошёл в сторону, отведя взгляд. Его поведение откровенно задевало Мехмета, - ты говорил, что счастлив, что я стал твоим. Ты возносил благодарности Аллаху и уверял меня, что никого тебе нет дороже, что я один затмеваю своей красотой все райские создания. И всё время, что я был с тобой, мне не на что было жаловаться. – он снова обернулся к нему, ловя теперь преисполненный нежности взгляд своего повелителя, хотя он по-прежнему ждал, что последует дальше. – я убедился и в щедрости, и в любви твоей. Как бы я ни был порой капризен, ты одариваешь меня своим покровительством. Но теперь, Мехмет, зачем ты делаешь мне больно? - Раду, о чём ты? – растерянно недоумевал турок. - Я говорю о юном Нотарасе. – теперь он заметил лёгкую усмешку, но продолжил, - и дело не только в ревности или задетом самолюбии. Уж мне ли не знать о твоей маленькой слабости к ангелоподобным мальчикам, - теперь настал черёд Раду ухмыльнуться, - но я ведь никогда не высказывал своего недовольства и не противился твоим желаниям, зная, что тебя не могут не окружать прекрасные сказочные юноши. И знал, что я – самый желанный из них. - Так и есть, бесценный мой, - он взял его ладони в свои и коснулся губами, уверяя в своих словах. - Так сейчас. Но всё может измениться. Это грек опасен. Не смотри на меня так, Мехмет, я серьёзно, я о тебе беспокоюсь! Он может ранить тебя, или пытаться бежать. Сейчас он юн, и многого боится, но это не значит, что он не будет стремиться убить тебя за отца. - Ты тоже был юн, когда оказался в моей власти, Раду! - Ты уже сравниваешь нас! – взгорячился княжич, отняв руки, - как можно! Да, я был заложником, но ты не убивал моих родных, ты даровал свободу моему брату, а мне – продвижение по службе при твоём дворе. Как я могу быть неблагодарным? Или хоть раз у тебя была возможность усомниться в моих словах? - Ну, будет, успокойся, мой прекрасный. Если всё так, как ты говоришь, я прикажу следить за ним и непременно узнаю всю правду. Твоя забота безмерно трогает меня. Будь уверен, я не оставлю твои слова без внимания. Я докажу тебе, что, хоть и умею ценить красоту во всём, мои мысли она не затуманит. - Обещай, что и впредь станешь слушать меня, - с наигранной обидой произнёс Раду. Его просьба предполагала только положительный ответ, да и руки уже легли султану на плечи, а уж от взгляда этих глубоких глаз ему и тем более нечего было думать уйти. Эта красота имела над ним власть. Мехмет всегда добивался того, чего желал. А Раду старался, чтобы и его собственные желания становились желаниями султана. Пальцы приподняли хорошенькое личико за подбородок, и вместо слов повелитель не замедлил запечатлеть на губах поцелуй. Ох уж, эта пылкость, это неумолимое обожание, которое сравнимо со страстью завоеваний. Мехмет верно растолковал намерения Раду. Он всё также продолжил осаждать свою неприступную крепость, усмирять этого дикого жеребца, коим для него являлся Яков, не взирая на его сопротивления и брыкания. Мальчишка плотно сомкнул губы, отталкивая султана, но ничего у него не выходило. - Только посмотри, - шептал воодушевлённо турок, кивая на улицы покорённого города, пока Яков, как пойманная бабочка, метался в его руках, - как красивы творения Аллаха нашего всемогущего. И как ты красив. Что же ты так неприветливо смотришь на меня? Или неправ я? – руки его не успокаивались, мягкой кожи касаясь. Нотарас научился уже не кричать и не всхлипывать, не рыдать в подушки, а с затаённым страхом и ненавистью молча вырываться из этих настойчивых объятий. - Пусти меня! Я не раб тебе, я ненавижу тебя, пусти! – сквозь зубы процедил юноша. - Так ли ты ненавидишь меня? Я же не хочу причинить тебе зла. Я знаю, что сумею добиться тебя. Хочешь, я выпущу тебя из дворца погулять по городу? Ты убедишься, что я доверяю тебе. Хочешь, я выделю тебе ещё больше слуг для твоих желаний? Ты ни в чём не будешь стеснён, ни в чём не будешь чувствовать недостатка. Я не только жестокий завоеватель, нет, ты слишком несправедлив ко мне, я умею быть великодушным, - подкупающе сладким был голос Мехмета, и Яков замер, с осторожностью, опасливо глядя в его глаза, словно так мог бы узнать, шутит турок или нет. Но соблазн был так велик, что он согласился на это предложение. Это был его шанс сбежать. Юному греку пришлось применить всю свою хитрость и сообразительность, чтобы суметь сделать это. Он взял себе в сопровождающие недавно назначенных греков, которые помогли бы ему с его авантюрой. Никто не понимал, чего добивается Мехмет – султан лично разрешил мальчишке покинуть покои дворца с этой скудной стражей, не вызывающей доверия. Яков терялся в догадках – шутит султан и пошлёт за ним погоню, или серьёзен в своих намерениях и предоставит ему возможность уйти, начать новую свободную жизнь, или он так наивен в своём увлечении, что полагает, будто он вернётся к нему сам? Но, какой бы ни была правда, Яков не мог принять иное решение. Стоило только снова вспомнить, как его распластали на подушках, как потом всё болело и ноги подкашивались от ходьбы, как его стремление находило в себе новые силы. - И как только этот юноша может жить такой жизнью? Неужели ему нравится? Неужели так может быть? – тихо произносил он себе, выходя из Топкапи, бросая мимолётный напоследок взгляд и уходя. – Ах, матушка, если бы и вас мог я освободить! Шагая узкими улочками, он едва не бежал по каменным дорожкам, то выбирая безлюдные места, то более оживлённые, словно путая и себя, и своих сопровождающих, и возможных преследователей. Со всех сторон мелькали кипарисы, и уже виднелась искристая гладь моря, манящие паруса и бескрайнее над ними небо. Нотарас едва верил своим глазам, невольно залюбовавшись этой картиной. Неужели он сейчас покинет Стамбул, бежит в Италию, найдёт себе там защиту и покровительство? Чем сильнее было его воодушевление, тем горше была боль, когда ему дорогу преградили янычары, когда до корабля уже было рукой подать. В горле мигом пересохло, но Яков попытался настоять на своём: - Почему вы преградили мне дорогу? Сам повелитель султан Мехмет позволил мне свободно ходить по улицам Константинополя! - Стамбула, - учтиво поправил его один из сопровождающих. Второй где-то заплутал и сейчас пытался найти дорогу. - Мы осведомлены о воле нашего светлейшего повелителя. Он просит вас вернуться во дворец. Яков не помнил, как он шёл, ноги сами плелись, а глаза не различали дороги. Как же так, и было ли это неизбежно? Нельзя сказать, что Мехмет был в ярости. Он ведь знал об этом. Да и его люди тайно и неотступно следили за каждым шагом этого грека, как и его сопровождающие, пожелавшие служить скорее султану, чем пленнику. - Ты злоупотребил моим доверием, юный Яков. Ты обманул меня. Знаешь ли ты, что я делаю с теми, кто не подчиняется моей воле? – он сидел перед ним на подушках, властный и спокойный, зная, что всё здесь будет происходить по его повелению. Подле него сидел Раду, в шёлке и золоте, с завитыми на греческий манер кудрями и массивными браслетами на руках, а в ушах его – неслыханное бесстыдство – висели серьги. Но он не выглядел пленником, держался с достоинством его титула княжича и командира. Яков недоумевал – этот человек не менее должен быть непонятен, коварен и опасен, чем сам султан. Мехмет немного небрежно касался его кудрей и плеч, как знатные господа в разговоре касаются шерсти любимой собаки. От этого жеста его невольно передёрнуло. Понимая, что себя ему не спасти, мальчик отвечал дерзко: - Конечно, мой повелитель. Ведь мой отец мёртв. Но я ясно вижу и то, что бывает с теми, кто покоряется твоей воле. Что из этого хуже? – горько усмехнулся он. Раду встрепенулся, что глаза его заблестели гневом ярче золота. - Как ты смеешь! – воскликнул он, но ладонь султана мягко легла ему на плечо. - Успокойся, Раду, - Мехмет поднялся со своего места. Взгляд его радости совсем не выражал. Следов былого желания, впрочем, тоже не было. Он смотрел на эту маленькую фигурку юного Нотараса, которого, казалось, сожмёшь в кулак – и уничтожишь. – ты не имеешь права оскорблять этого человека, Яков. Раду не только мой фаворит, мой любимый юноша, делящий со мной те радости, от которых ты отказался. Не смотри на его изящное сложение – он также мой командир янычар, претендент на княжеский трон и весьма прекрасно разбирается в политике. У него есть красота. Но это не единственное его достоинство. Понимаешь, что ты сейчас должен сделать? Мальчишка смутился, вконец оробев, и залепетал что-то о прощении, глаз, правда, на Раду не поднимая. - Впрочем, и это не поможет тебе теперь. – султан взмахнул ладонью, и по его приказу Якова вмиг обезглавили, за светлые пряди удерживая голову грека. На лице его фаворита отразилась улыбка благодарности. – теперь ты доволен, мой прекрасный? - Теперь – да. Ведь больше он не сможет сделать ничего дурного ни мне, ни тебе, - ответил юноша. Сердце его успокоилось, мысли пришли в порядок. Он не желал драгоценностей, нежных слов или иных подарков – он не желал малого, поскольку знал, что этого достоин итак. Он желал большего, и добивался своего. Теперь его радость была нескрываема, и потому он танцевал Мехмету, и тот смеялся – танцы были так не похожи на восточные, были с теми дикими балканскими мотивами, откуда княжич родом. Раду танцевал, а рядом находился тот, кто готов был исполнить все его желания, а сам он был для султана одним из них.