Капли на пальцах

Серая капля пробежала по стеклу, оставив за собой тающую дорожку. Коснулась рамы и исчезла. Вы скажете, что капли бывают только прозрачными. Может быть, для вас они и вправду такие. Но не для меня. Сегодня дождь – серый. Капли хаотично скользят по стеклу, на секунду искажая мир в своих кристальных бликах, но ярче он от этого не становится. Из щели под рамой тянет немного сыростью и холодом, но все равно не хочу покидать подоконник. Пальцы уже побелели и немного дрожат, поэтому приходится сжать их сильнее, чтобы не выпал высокий прозрачный стакан. Воды в нем осталось чуть меньше трети, и внутри по стенкам тоже катятся капли. Они – красные. Ставлю стакан рядом с собой и ледяными пальцами касаюсь щеки. Она предсказуемо мокрая. На людях я прекрасно умею прятать эмоции, особенно слезы, загоняя их куда-то в самую глубину сердца, где они сворачиваются тугим комом и превращаются в тяжесть на плечах. А у меня еще и спрашивают, почему я всегда сутулюсь. Только вот в одиночестве я уже не могу заставить маску быть такой же крепкой. Она трескается, и из щелей начинает солеными каплями сочиться боль. Эти капли – черные. Здесь становится по-настоящему холодно. Но мне это даже нравится. Тогда температура снаружи и внутри примерно совпадает, и мороз в сердце не так уж чувствуется. Ряды кроватей сейчас молчат, потому что их хозяева внизу, слушают средненькие этюды нашей воспитательницы. Она часто ошибается и фальшивит, но это хоть какое-то развлечение. Даже сюда иногда долетают тихие звуки старого фортепиано. Я могла бы сыграть лучше. Да, определенно могла бы. Если бы не ненавидела музыку. Я уже полгода в детском доме. И все еще не привыкла к этому месту и одиночеству. Все еще ни с кем не заговорила и не ответила тем, кто пытался начать разговор. Просто потому что сколько бы я ни общалась с человеком, я не смогу узнать его. И не просто не узнаю, но даже не прочту полностью первую главу книги его души. Каждый человек – это тысяча тайн и загадок, скрытых идей, мыслей, мотивов. Как ни старайся, не поймешь его решений и слов до конца, потому что ты не в силах взглянуть на ситуацию его глазами. Поэтому не стоит доверять людям. Я всегда считала, что мои родители связаны чистой и искренней любовью и проводить время вместе им мешает только работа. Как оказалось, взаимная ненависть была их общей тайной. Моя мать осталась наследницей крупной корпорации после смерти ее отца. Ее будущий муж предложил ей, мало что смыслящей в бизнесе, сделку - взаимовыгодный брак. Она получала красивую и дорогую жизнь, он – огромную компанию. И все было просто прекрасно, пока не всплыло завещание моего предприимчивого деда. Из него следовало, что отец может считаться полным и безраздельным владельцем фирмы, если только проживет с матерью "в любви и согласии" пятнадцать лет и у них будет ребенок. В противном случае корпорация делилась между деловыми партнерами деда. Именно поэтому "любовь и согласие" пришлось изображать людям без общих интересов, тем, без симпатии и желания общаться. Привязанные друг к другу, они скоро возненавидели и себя, и супруга, и чем дольше были вместе, тем сокрушительнее и темнее становилась эта ненависть. Мне сейчас тринадцать лет. Догадываетесь, что произошло? Именно, долгий срок истек. За это время моя мать из простой семнадцатилетней девчонки превратилась в настоящую акулу бизнеса и львицу высшего света, поэтому сумела повернуть дела таким образом, что половина компании переходила в ее собственность в случае развода. Отец не мог этого допустить. Но связь с ненавистной женой он жаждал разорвать еще сильнее. То, что он способен на убийство, было его тайной. А вот то, что и моя мать была способна на это же, было ее тайной и для него. Это их первые серьезные секреты от супруга. Второй тайной стал яд в утреннем кофе матери и бомба под днищем автомобиля отца. Третей тайной оказалось то, что они выбрали один и тот же день. День, когда был концерт в моей музыкальной школе. Так я стала сиротой в течение двух часов. Тогда шел сильный ливень и о стекло столовой и горячий асфальт разбивались багряные капли. Теперь-то я понимаю, что в них было бесконечное множество тайн, которые знали лишь они сами. Мне не понять ни отца, ни мать, потому что тайны эти мне неведомы. И никто уже мне их не откроет. Моей тайной стал теперь мой голос. Серые капли тоски все никак не оставят стекло в покое. Красные капли боли будут покрывать тающими линиями стекло стакана. Черные капли одиночества еще не раз блеснут чернилами в моих глазах. Но и это останется моей тайной. Люди хранят множество тайн. Поэтому не стоит им доверять. Человек – одиночка. Так будет всегда. Не поверит он зверю своей же породы. Пусть годы, столетья уносит вода, Не откроются веры лазурные своды. Человек – одиночка. Таков наш закон. Не сбиваются в стаи, а только лишь в своры. Руки́ не пожмут, жаждут видеть поклон Убийцы, лжецы, спекулянты и воры. Человек – одиночка. Ведь тайны его В глазах отражаться не будут, поверьте. Он скроет надежно свое естество И маску наденет. Хотите – проверьте. Обманом и фальшью является мир, Иллюзии держат в работе систему. Идея и статус, изгой и кумир – Тотальная ложь, что стирает проблему. Выводить эти строки пальцем на потеющем стекле было забавно. Кажется, вот она, главная и непреложная истина, которую человечество никогда не признает. Просто потому что это противоречит той теории единства, которая, как хороший клей, скрепляет людей. Я выдохнула, но как-то рвано, и смахнула слезу, после чего провела пальцем широкую черту под последней строчкой. Точно такая же линия, только незримая, окончательно закрепила мое видение мира. И это еще одна моя тайна. И тут дверь в спальню неожиданно отворилась, желтый слепящий свет ударил по глазам, а потом мирно лег на пол теплым прямоугольником. Почему-то именно он полностью завладел моим вниманием. В этой морозной темной комнате он смотрелся как-то дико и противоестественно. Наверное, точно так же люди видят друг друга: лишь маленький кусочек души выхватывает их взгляд, а остальное так и остается во мраке. Вообще, это какой-то безумный контраст: свет и тьма, тепло и холод, - но мне вдруг хочется оказаться там, где светит это, пусть тысячу раз искусственное, солнце. А желтый прямоугольник все так же лежит на полу. Вот его рассекает длинная черная тень, и человек, так бесцеремонно ворвавшийся в мой привычный холодный мирок, проходит в комнату. Я неосознанно повожу плечами, нахохливаюсь, но все-таки спрыгиваю с подоконника прежде, чем меня окликнут. Это директор приюта – женщина с фальшивой улыбкой и холодным взглядом. Ее тайна – презрение к сиротам и показная любовь к ним же. Интересно, что ей нужно? Какой мотив заставил ее прийти сюда? Она ничего не говорит, просто окидывает меня сверху неприязненным взглядом, как ушатом холодной воды. Не подходит ближе, не касается меня – ей, кажется, противно. Ну да, я растрепана, бледна, в помявшейся одежде. А ведь помнится, она обнимала меня, когда я только попала сюда. Не следует доверять людям. Вы никогда не сможете заглянуть к ним в душу. Прежде чем я успеваю вопросительно поднять на директрису глаза, в проходе появляются две фигуры, окутанные ярким желтым светом. Кто они? Впервые вижу. Они входят в комнату, и я невольно отступаю на пару шагов. Боязливо оглядываюсь на свой подоконник, чтобы убежать туда в случае чего. Там все по-прежнему, серые капли все так же рассекают линиями гладь стекла. Директриса недовольно окликает меня, я тут же поворачиваюсь к ней, вжав голову в плечи. Передо мной мужчина и женщина. Хотя, скорее даже парень и девушка. Ему – двадцать семь, ей – двадцать пять. От них пахнет дождем и смесью одеколона с духами. Довольно приятный запах. Одеты довольно просто. Внимательно смотрят на меня. Чего вы хотите? Что скрываете в своих мыслях обо мне? Какие тайны и демоны обуревают ваши души? Не знаю. Да и никогда не узнаю. Почему-то мое внимание привлекает теплый белый шарф на шее девушки. Кажется, он связан вручную. Толстые светлые нити складываются в простенький узор. Да, точно, сама вязала. А у него на штанине кошачья шерсть. Странно. Я не смотрю на лица, но пристально разглядываю эти незначительные детали, словно яркие росчерки на полотнах их образов. Девушка чему-то улыбается уголком неброско накрашенных губ. Подходит ко мне, и я отшатываюсь. Боюсь ее, боюсь окутывающего меня мягкого аромата духов. Она мягко смеется и неожиданно снимает шарф. А потом... Потом осторожно обматывает его вокруг моей шеи. Что? Зачем? Почему? Он мягкий и приятно пахнет. Но это совершенно не имеет значения по сравнению с тем, что от него исходит тепло живого тела. Тепло, которое я давно утратила. Снова испуганно оглядываюсь. Серые капли бегут по стеклу, красные – по краю стакана. И почему-то сейчас вместо спокойствия внушают мне ужас. Он улыбается ей, потом тоже подходит ближе и неожиданно садится на корточки. Впервые смотрю на взрослого сверху вниз. Вернее, на живого взрослого. У него внимательные серые глаза в обрамлении черных ресниц. Они очень длинные и сейчас подрагивают, как крылья мотылька. Неожиданно он мне улыбается, широко, тепло, искренне. Это потрясающая улыбка, яркая, ослепительная, пугающая и одновременно такая нужная, что внутри что-то болезненно обрывается. Не хочу. Не могу. Больно. Я пытаюсь развернуться, но он вдруг поднимает свою большую руку с длинными пальцами и кладет мне на голову. Вздрагиваю всем телом. Что он задумал? Чего он хочет? Но он лишь мягко поглаживает меня по волосам и продолжает улыбаться. А она поправляет шарф. И тут я понимаю, что по щекам бегут одна за другой горячие капли, а в горле скручивается тугой ком. Что же это?.. Прижимаю руки к щекам, чувствуя лед пальцев, а потом отнимаю ладони и смотрю на них. На пальцах остались капли. Они стекают по ним медленно и поблескивают в ярком желтом свете. Но они уже не черные. Нет, они прозрачные и сверкающие, как крохотные бриллианты чистой воды. Он берет мои пальцы в свои руки. Какие они у него сильные и теплые. Кажется, я плачу теперь еще сильнее. И улыбаюсь. Они хором говорят мне: - Пойдем домой. В людях бесконечное множество тайн. Но кто сказал, что они – темные? И кто сказал, что мы не можем открывать их каждый день? Людям не следует доверять. Им следует верить.