Уже не болит. Да и не тревожит.
Или это были всего лишь слова, которые он пытался донести самому себе, сидя, прижав колени к груди и положив на них голову, все еще пытаясь подавить собственные всхлипы. Руки, закинутые за голову, будто защищая от чего-то, немели от напряжения. Но он не мог выбраться из этого состояния. Он нуждался в комфорте, в иллюзии того, что кто-то обнимает его и любит. Или хотя бы что-то вроде этого. Но это все исчезло. Он не понимал, не мог понять, почему был брошен. Пальцы сжимали блондинистые волосы, почти вырывая. Они дружили больше 20 лет: никогда не предавали друг друга, делились надеждами и грёзами, верили и полагались друг на друга, любили… но в одно мгновение все разрушилось. Рейта больше ничего не значил для человека, с которым провел самые лучшие дни своей жизни. Во взгляде темных глаз, когда он говорил, приводя в замешательство дрожащего блондина, не было ничего, хотя бы капельки света, сожаления, или даже симпатии. Абсолютно ничего. Даже его голос был весьма прозаичен, когда он произнес Рейте слова, который бы тот никогда не подумал услышать от него: «Ты мне больше не нужен». Он знал, что другие волновались. Знал интуитивно, и они это доказывали бесчисленными сообщениями и звонками, успокаивая и поддерживая, перерастающими в отчаяние, когда он перестал на них отвечать. Он знал это, когда много раз они, колотя в дверь, умоляли открыть её и впустить их. Знал, что они даже пытались увидеть его хотя бы одним глазком, вглядываясь через створки почтового ящика на двери. Предполагал, что именно по этой причине не звонили в полицию. Они знали, что он жив. По крайней мере, физически. В душе он мертв. Сердце перестало биться в тот момент, когда от него отвернулись. Рейта пытался отпустить. Пытался найти объяснение в чем-нибудь, где-нибудь: от веселого щебета своих попугаев до сообщений, умоляющих его дать о себе знать. Убеждающих о том, что он действительно всеми любим. Но это ничего не значило. Он был пуст, так как лучшую его часть, прошлое, вырвали с корнями, а его самого оставили истекать кровью и умирать. Глубокий, дрожащий вдох, освежающий слезы. Он дал им волю. Сейчас он не был способен произнести что-то, кроме всхлипов. Усталость чувствовалась по всему телу, закрадываясь глубже прямо в душу, если та все еще была. Он не хотел ничего, кроме этих рук, обнимающих его и согревающих его холодное тело. Хотел почувствовать тот нос, те губы, прижимающиеся к виску. О черт, как же сильно хотел. «Почему ты плачешь? — с усмешкой пробормотал знакомый тихий голос. — Я рядом. Всегда был, и буду». Не уходи. Пожалуйста, не покидай меня. Не оставляй меня наедине снова. Но ты был всего лишь галлюцинацией, миражем. «Даже если все уйдут, я останусь. Ты мой единственный, забыл? Тот, к которому я несусь на всех парах. Тот, к кому я возвращаюсь, невзирая ни на что». Несмотря на дикую боль в горле, он продолжал едва слышно всхлипывать, напрягаясь еще сильнее. Эти слова причиняли боль всему телу. Эти слова, слышимые вновь и вновь, усмехались над ним, издевались. Эти слова — ложь. Он для него ничего не значил. Услышав, как в другой комнате зазвонил телефон, он не шевельнулся ни на миллиметр, чтобы ответить. Оно того не стоило. Это не был тот человек, которого он хотел услышать. Не те слова, которых он так жаждал. Обман — это всё, что у него было. Он не хотел выбираться из его объятий, таких нужных. Но, внезапно, тепло рассеялось, и он снова остался один, замерзая. «Пожалуйста, вернись, умоляю! Я не могу жить без тебя, не знаю, как…» Ничего, кроме мягкого щебета птиц, отчетливо слышного в гостиной. Рейта плотно сомкнул глаза, так плотно, как только мог, и пытался вернуть то виденье. Он прокручивал каждое воспоминание того времени, когда Уруха прижимал его к сердцу, когда слышал тот ласковый шепот на ухо. Но эти обрывки памяти приносили только боль. Не тепло, не сумасшедшие чувства. Всего лишь слезы и пустое ощущение одиночества. Вся его жизнь — сплошная ложь. Всего, о чем он мечтал, всего, чего достиг — вмиг лишился. Медленно опустив руки, он начал ощущать волны покалываний, беспомощно глазея на ладони и предплечья, бледные от нехватки кровотока. Без каких-либо побуждений его взгляд устремился к браслету на правой руке. В ту же секунду онемевшими пальцами он с трудом снял его. Шрамы, которые обычно были незаметны, сейчас казались мучительно выделяющимися на бледной коже. Эти шрамы. Еще с прошлого — времени, которое существенно отличается от настоящего. Будучи озлобленным и одиноким подростком, он тайно резал себя, чтобы облегчить те эмоции, которые копились в нем с тех пор, как ушел отец. Как и тогда, сейчас он прячет их под одеждой или повязками, и он следил за этим довольно долго. До тех пор, пока не просчитался, и они были замечены…— Что это? Зачем…зачем ты это сделал? Он чувствовал, словно это это было наяву, и почти видел ладони, держащие его предплечье, дрожащие кончики пальцев, обводящие по контуру зажившие порезы. — Почему ты прятал их от меня? Я был здесь, чтобы остановить тебя…! — Потому что это всё, на что я способен, — пробормотал он, пристально глядя на худые пальцы и изящные запястья. — Бороться с болью. — Поделись ею со мной! Не вреди себе, пожалуйста. Я не хочу потерять тебя, ни за что. Всё, что ты должен сделать — позвать меня и я помогу тебе перенести её. — Ты не можешь. — Ошибаешься. Ты очень важен для меня, Рей, ты же знаешь!
И виденья снова начали ускользать. Тогда он, запаниковав, стал тщетно хватать призрачную руку, стараясь удержать её на месте.«Ты тоже для меня очень важен. Только не бросай!»
И снова чувство холода. Одиночество. Шрамы растворились из-за того, что Уруха всегда крепко держал его за руки, подставлял собственное плечо и успокаивал его голосом и прикосновениями. Пока он был здесь, Рейта боролся за жизнь. Боролся с гневом и смятением. А ведь он обещал быть всегда рядом. А сейчас, Рей закипал от злости, будучи вновь брошенным. Не отцом, но очень важным для Рейты человеком. И теперь никто его не остановит. Всем наплевать. Найдя в себе силы шевелить ногами, он медленно поволок свое умирающее тело в кабинет. Открыв верхний комод шкафа, полного всякой всячины, нашел нож и чехол от него, лежащих там же, где он в прошлый раз их и оставил. Апатично схватив нужную вещь, он вернулся обратно в гостиную и плюхнулся на то же место, где и сидел. Телу все еще хотелось свернуться клубком, но попытка ходьбы очень утомила его. Колени были плотно прижаты к груди, только и всего. Хотя, это было идеальной позой, чтобы можно было положить правое предплечье на них, и, прерывисто дыша, он снова рассматривал порезы. Никто не вернулся к нему. Никто не обнимал, согревая теплом, или делал вновь живым. Достав нож, он вынул клинок всего на несколько сантиметров. На несколько секунд остановился, глядя то на сияющее лезвие, то на практически отсутствующие шрамы.«Ты мне больше не нужен». — прохладный голос эхом отдавался в голове.
«Тогда…больше нет смысла жить», — он поднес лезвие к запястью, медленно водя им вдоль заживающего шрама, и затем сделал тонкий надрез, который побледнел, прежде чем брызнула сильная струя крови. Она лилась и лилась, оставляя темно-красный след на старом шраме. Рейта пристально смотрел на него с любованием, ибо острая боль немного облегчала страдания, которые перенесло его пустое тело. Красный цвет всегда был его любимым. Он уже и забыл, как красив цвет крови. Она струилась по светлой коже, все еще хлеща густым потоком. Сделав еще надрез, он наблюдал за сгустками: следы стали еще больше. Алая плазма капала с локтя прямо на джинсы. Еще порез — и вот он уже слышит голос, который так жаждал.— Рейта, не нужно. Я здесь, не надо, пожалуйста. Позволь мне забрать твою боль. — Ты это уже сделал. Забрал всё, что у меня было. Даже мое сердце, — другой порез, и вот он чувствует прикосновения на запястье, будто останавливающие кровь. — Умоляю, прекрати. Знаешь, как мне больно видеть тебя таким?
Рейта проигнорировал голос, хотя вся его сущность страдала только ради того, чтобы услышать его. Он совершил еще надрез, надавливая сильнее, чем ожидал. Кровь незамедлительно хлынула и потекла по руке густой струйкой, скапливаясь в изгибе локтя. Порез был больше остальных, и он закусил губу, чтобы перетерпеть боль.— Я же вижу, что ты страдаешь. Но тебе не нужно калечить себя. Я хочу помочь. — Тебя нет здесь. Ты оставил меня одного ни с чем, просто… порвал на куски, — рана становится еще глубже, тело страдает, но приятно покалывает от облегчения. Физически, ему стало намного спокойней. Именно поэтому он резал запястье. Единственная причина, по которой он остановился, была… — Молю. Ты же и меня ранишь, разве не ясно?
Он не хотел, чтобы все эти воспоминания крутились, будто заевшая пластинка. Глубоко и с дрожью дыша, Рейта стал хаотично делать порезы вдоль всей руки, чувствуя, как становится легче с каждым, наполненным кровью, надрезе. Внезапно, его пронзило чувство вины. Он должен был извинится перед остальными за то, что не смог справится со всем этим. Простонав, он поднялся на ноги и побрел в комнату, наплевав на кровавый поток и на то, как он стекает по кончикам пальцев, оставляя позади красную дорожку, на то, что он сам оставляет липкие красные отпечатки ног на своем пути. Найдя телефон в своей комнате и возвращаясь вместе с ним в гостиную, удобно усаживается в привычное место и позу. Набирает сообщение и адресует Аою, Руки и Каю. Пишет кратко, не останавливаясь «Прости.», и нажимает кнопку «Отправить». Сделав это, Рейта остервенело бросает мобильник на пол и вновь хватается за нож, вскрывая старые раны.«Рейта, пожалуйста, не нужно! Не надо, я же люблю тебя, не поступай так со мной!»
Остановился. Сердце бешено колотилось, желало услышать слова, которых больше всего хотелось услышать.«Я люблю тебя!»
Виденье убедило его. Сейчас оно ему казалось более чем реальным. Лезвие замерло прямо над запястьем, колеблясь, и выжидая того, что будет дальше.«Я люблю тебя. И я буду говорить это бесконечно, когда бы ты ни захотел. Просто…пожалуйста, остановись. Убери нож. Все будет хорошо.»
Будучи окрыленным, он почти это сделал. Он этого хотел. Головокружительно оглянувшись, Рей надеялся увидеть знакомое лицо, теплую улыбку на полных губах, искрящиеся глаза кофейного оттенка, выразительность в каждом изгибе тела и сияющую кожу. Но он был один. Всё, что он слышал и видел — всего лишь плод его больного воображения.— Рейта, — повторил голос. — Положи нож.
Он был один. Глаза снова наполнялись слезами, стекая по щекам.— Пожалуйста, вернись! — Рейта? Брось нож.
Покачав головой, он опустил нож, еще раз вскрывая порезы, которые пытались сгуститься, образовать корку, перестать кровоточить. Резанув еще глубже, как только мог, силясь не закричать, Рейта хотел, чтобы они долго не заживали.— Рейта!
Теперь замысловатая сеть на запястье, в которую он излил всё своё отчаяние, рвало руку на части. Он старался, как мог, и голова стала тяжелеть, взор затуманивало, руки тряслись и отказывались слушаться. Наконец-то решив, что этого достаточно, левая рука обессиленно обмякла, а нож выпал из ладони. Рейта оперся головой о стену и закрыл глаза, успокаиваясь. Нетронутая плоть онемела, ничего, кроме жгучей боли от увечий.— Рейта! О боже мой, Рейта! — Я люблю тебя, — он прошептал, надеясь, что призрак все еще здесь. — И всегда любил. Ты был единственным, кого я любил и кому доверял. Я полюбил тебя с первого взгляда. Ты заставлял меня жить! — он задыхался, тяжело сглатывая. — Я жил только благодаря тебе. Именно из-за тебя мое сердце билось. И поэтому, это будет вполне нормально, если… если без тебя я умру. — Рейта…
Услышав этот голос, он, открыв глаза и вдыхая больше кислорода, увидел его стоящего прямо перед ним на коленях; наблюдал за этими глазами, той улыбкой, которая зацепила его с первого взгляда тогда в столь еще юном возрасте. Рейта даже слабо засмеялся, стараясь не смыкать глаз.— Я люблю тебя, Уруха. — Рей, я здесь. — Обними меня в последний раз…
Нежно улыбаясь, его лучший друг, его возлюбленный, его родственная душа трепетно прижал к себе. Рейта подумал, что если бы он постарался, то мог бы дотронуться к такой горячей коже Урухи и поцеловать эти мягкие губы. Но он больше не мог открыть глаза. Они закатились сразу же, как только он всем телом навалился на стену. Боль растворилась, ведь руки Урухи не отпускали до последнего вздоха.