Ночь в доме Страйдеров

Конечно, ты услышал их. Ты не мог не услышать их, не услышать его, прокравшегося мимо двери в спальню, тихо, но не настолько, чтобы не разбудить. Он забрался в постель к твоему лучшему другу, сжимая рукой нежное и запрещенное место, чтобы разбудить его, предполагая, что он спит. Но он не спал. А потом он… трогал его в темноте, ощущал обнаженность, соскальзывал рукой за резинку боксеров с Полуночной Бандой, а затем стягивал их. Ты слышал это. Все, абсолютно все. Ты должен был заметить с самого начала, что что-то было не так, что-то было ужасающе не так. Должен был придать значение тому шлепку по заднице и тому, как собственнически сжались на ней его пальцы – это выдавало так многое. Должен был услышать слова, которые он прошептал на ухо твоему другу, низко, угрожающе. Куклы, они тоже были знаком, с их фаллическими головами и выпирающими задницами. Дэйв не позволил тебе спать в гостиной. И это тоже был знак. Он не позволил тебе спать в ней, потому что там спал Бро, так что вместо этого ты спал тут, в его комнате, на его кровати – в безопасности. До того, как ты проснулся. И сейчас… сейчас… Ты услышал сдерживаемые, сопящие вздохи – совсем почти не всхлипы, – и это была жалкая попытка Дэйва сохранить тишину, что уже была нарушена. Бро выругался и укусил; ты услышал, как влажные зубы встречаются с кожей, будто он был вампиром, помечающим жертву, которую собирался убить, а Дэйв вскрикнул – тихо, приглушенно, это почти нельзя было рассматривать как вскрик, – но ты не хотел его слышать. И что ты теперь будешь делать? Здесь, во тьме и тишине, притворяясь, что спишь, – что ты будешь делать, если выдашь себя? Плач сменился резкими вдохами, проклятья – почти животным рычанием, а еще слышались движения и шорох простыней – и ты беззвучно лежал, окруженный этим. Что ты мог сделать? И что ты надеешься изменить своими действиями? Раздался звук, будто что-то внезапно встало у него в горле, будто он едва сдерживает рвоту, и ты осознал, что прижимаешь руку ко рту, делая то же самое. А потом раздался липкий звук, будто пролилось что-то влажное. И после наступила тишина. Долгая тишина, тяжелая и давящая, как вес Бро над телом Дэйва – и гораздо более холодная, чем этот вес. Как будто сама Смерть проникла в комнату. Она ушла только тогда, когда Бро поднялся, с его губ упало ядовитое слово благодарности, а Дэйв ничего не сказал в ответ. Вот, как они это делали. Бро говорил что-нибудь язвительное, а Дэйв не говорил ничего. Это была ирония. Нет. Это не была ирония. Это не ирония. Это извращение. Бро был убийственно тих, как ниндзя, прежде чем он открыл дверь и включил свет в гостиной – флуоресцентные лучи обрушились на тебя ливнем. Ты увидел его силуэт в дверном проеме. Ты увидел четкие и резкие контуры его тела, будто выписанные мастером на холсте. Смещающиеся мышцы на его шее. Свет вспыхнул на заостренных очках. Он смотрел прямо на тебя. Твое сердце замерло; все твое тело будто враз заморозилось, и ты зажмурился, молясь – молясь, чтобы он не решил и с тобой сотворить то же, молясь, чтобы не разделить участь… Но затем свет погас. И дверь со щелчком закрылась. И ты не знал, что ты должен делать здесь, в темноте. В этой тьме послышался звук движения. Ты осознал, что он принадлежал тебе. – Дэйв, – произнес ты, но все, что ты смог исторгнуть из своего горла – наполненное горечью шипение. – Дэйв. Он повернулся, отворачиваясь от тебя, натягивая на себя покрывало. – Дэйв. Пожалуйста, – на этот раз громче. И на этот раз это действительно слова. – … ты видел это, – его голос был таким напряженным, ты никогда не слышал, чтобы он говорил так. Он и раньше был напряженным, но… но не так. Все было не так плохо, как сейчас. Блядь, ты должен был сложить два и два. Все указывало на это. Все вокруг тебя. – Дэйв… – ты попытался сказать что-то, но изо рта не вылетело ни звука, да и не знал ты, что можешь сказать. Что ты должен сказать? Ты хотел сказать что-то, что исправило бы все, исправило бы эту… эту сломленность, но для этого не существовало слов. – Дэйв, – сказал ты в конце концов, – мы должны позвонить в полицию. – Нет, – он убрал эту натянутость в собственном голосе, вложил в это слово все чувства, что еще в нем остались. – Нет. – Да, – ответил ты с не меньшим жаром, – да, мы должны, они смогут это остановить. Это неправильно. – Нет, – сказал он. – И ты не можешь исправить что-то, что не сломано. Конец разговора. – Это… – ты глядел на свои руки, потому что они казались тебе единственным, что не ощущалось сейчас грязным, отвратительным из-за того, что ты теперь знаешь. Они – единственная часть тебя, которая может что-то изменить. – И это для тебя – «не сломано»? – Да. Не сломано. И я, блядь, в порядке, просто оставь это. – Дэйв, ты… – Ты плакал, вот что ты хотел сказать, но слова эти были такими слабыми и бледными, и они ничего не стоили против давящей реальности. Он плакал, конечно он плакал, его изнасиловали, превратили в безмолвный кусок мяса, а ты это слышал. И… И он знал, что ты это слышал. Они оба знали. И ты не мог ничего сделать, все это было бесполезно. – Я буду в порядке, Джон, – пробормотал он во тьме, и накинул покрывало себе на голову, как будто ты мог разглядеть в ночной тьме его красные глаза. – Оставь это. Иди спать. Ты лег на подушку и уставился на вентилятор на потолке, а руки твои были сжаты в кулаки у тебя на груди. Ты должен был что-то сделать, и ты не смог, ты должен был спасти своего друга от этого, от этой жизни, и ты не смог. Не в этой холодной ночи. А при свете дня все снова станет так, будто ничего и не произошло. Только здесь и сейчас – здесь и сейчас ты знал. И ты был бесполезен, твои руки были бесполезны, и ты не мог ничего сделать. И ты не мог спать.