Вечная зима

Соске со скрипом приоткрыл почтовый ящик, и с блестящей алюминиевой дверцы соскользнула тонкая ледяная корка и упала на голубоватый снег. Парень затравленно взглянул на нее. Больше ему ничего не надо было знать. Хорошо представляя, что его ждет, Соске всё же наклонился и заглянул внутрь, беспокойно выдыхая легкие белые облачка на морозном воздухе. На него дохнула промозглая, застоявшаяся пустота. Соске вздохнул, и его губы сомкнулись в тонкую бледную нитку. Вот уже второй год Рин совсем ничего ему не пишет. Когда это только началось и Соске перестал получать длинные, пахнущие морской солью и хлорированной водой из бассейна письма, он не на шутку испугался и даже всерьез забеспокоился о том, жив ли вообще этот необычайно горячий на голову парень в огромной и сухой стране за океаном. Но по тому, как мама Рина и его младшая сестричка прогуливались по магазинам, весело перебрасываясь шутками, по тому, как тепло здоровались с ним, Соске вскоре понял, что всё хорошо. Но на душе стало только беспокойнее. Дружба, начавшаяся много лет назад, пережившая страшные ссоры и беды, рисковала закончиться самым прозаическим образом, а у Соске даже не было возможности узнать, почему это случилось и что он сделал не так. Парень, перечитав письма сотни раз, запомнив каждое слово от начала до конца, вскоре понял, что нет никакого «не так». И он, словно знатные семьи Монтекков и Капулетти, которые уже позабыли, с чего началась их вражда, и ссорились, казалось, только по привычке, сам забыл уже о том, чего же он сам ждет от Рина, и превратил ежедневные хождения к почтовому ящику в привычку, надеясь на что-то, сам не зная, на что. Соске со скрежетом закрыл ящик и, слушая легкий шорох снега под ногами, двинулся к дому. Парень открыл белую дверь с голубыми смальтовыми стеклами, включил яркий свет в прихожей и поставил серые отороченные мехом ботинки у входа, и они остались одиноко валяться на блестящем паркете из светлого гладкого дерева. Скоро Рождество. Родители Соске неделю назад улетели отдыхать в другую страну и оставили его в полном одиночестве в доме, просто забитом разнообразной техникой и вкусностями. Однако, буквально за вечер до одури наигравшись в приставку и объевшись конфетами так, что потом на них даже смотреть не хотелось, Соске решил, что ему, пожалуй, не так уж и весело. Дело в том, что он был плодом неугасающей, какой-то даже неземной любви своих родителей, и они по-прежнему были влюблены, словно пятнадцатилетние недоумки. И чтобы не делать сына неловким зрителем их трогательных чувств, они часто куда-то уезжали, оставляя Соске в полном одиночестве. Соске уже привык к этому. Не в первый раз и явно не в последний он остается один в огромном доме и на Рождественские праздники. Но как ни странно, беспредельной свободой очень скоро устаешь пользоваться. Позже, когда на город опустился бесшумный зимний вечер, от скуки – а может, вовсе и не от скуки, – Соске соорудил небольшую елочку, украсил всякой мелочью и мусором и поставил на стол у себя в комнате. «Маме с папой бы это понравилось», – подумал Соске, разлепляя склеенные клеем пальцы и удовлетворенно разглядывая маленькую, довольно страшненькую елку. Он почувствовал, как в его комнате под скошенной крышей повеяло холодом, и, переодевшись в темно-зеленый свитер, наскоро затопил камин. Соске долго смотрел в огонь, бросающий пламенные отблески на его лицо и одежду, деревянный пол, каменные стены. Вдруг за окном послышался шорох птичьих крыльев. Соске обернулся и посмотрел в бездонную черноту за окном. На широком подоконнике, до которого еще дотягивался мягкий свет камина, приземлились два снегиря и принялись прыгать по нему взад и вперед, оставляя на тонкой корочке снега ровные крестики следов. Парень легко открыл окно, и в комнату влетел морозный ветер, на миг всколыхнув вздымающееся в камине оранжевое пламя. Он взял со стола пакетик с зерном и щедро сыпнул на широкий белый подоконник. Снегири, обрадовавшись новому угощению у уже знакомого им дома, радостно запрыгали по снегу и принялись ловко склевывать мелкие семена и зернышки. Их красные грудки, мелькающие в воздухе, казались еще ярче в мягком свете огня. Соске, поежившись, выдохнул легкое белое облачко теплого воздуха и положил локти на подоконник. В городке начали зажигаться разноцветные праздничные огни, и они делали опустившийся на землю вечер не таким темным и густым. Соске тихо наблюдал за своими снегирями, и ему казалось, что если он на секунду перестанет дышать, то услышит, как дрожат звезды на ночном небе. Вдруг внизу хрустнул снег. Соске весь похолодел и напрягся, прислушиваясь к тому, что доносится с первого этажа. Прекрасно понимая, что его не будет видно из окна темной комнаты, озаренной лишь догорающими дровами в камине, парень затаив дыхание наклонился, аккуратно посмотрел вниз… и вдруг остолбенел. Прямо под его окном, задрав голову, стоял человек в черной куртке и шапке с помпоном. Что-то в облике этого человека показалось Соске странно знакомым, и парень еще раз вгляделся в бледный овал лица, красноватые волосы, спадающие на лоб... – Соске!.. Это ты, что ли?.. Он вслушался в зовущий его голос, и вдруг почувствовал, как сердце его падает вниз. И из его тяжело вздымающейся груди вырвался тихий, почти испуганный вздох, такой, что он сам испугался своего голоса: – Это ты!.. Человек снизу улыбнулся, и Соске на миг показалось, что он перестал чувствовать холод. Парень радостно прокричал в окно громовое «я тебе сейчас открою», перебудив добрую половину соседей, и сбежал по лестнице вниз. Соске на секунду остановился перед дверью, держась за ручку и словно испугавшись, что всё это ему показалось, и когда он откроет дверь, то не увидит ничего, кроме звездного неба, разноцветных огней и голубоватого снега. – Ну, давай. Ты там пришел уже?.. – послышалось из черноты за голубыми смальтовыми стеклами, и Соске ни секунды не сомневаясь щелкнул замком и потянул за круглую, словно шляпка гриба, дверную ручку. На пороге смущенно переминался с ноги на ногу Рин Мацуока, держась рукой в перчатке за белую, как крылья голубя, шею, и растерянно улыбался. Соске неуверенно пошатнулся, так это было не похоже на его старого друга, и взглянул в его блестящие темные глаза, похожие на две переспелые вишни, тотчас узнав того самого мальчишку, с которым тренировки в бассейне всегда и по любому поводу превращались в настоящее соревнование. –Боже, – тихо проговорил Соске, чувствуя, что в этот момент он готов простить ему всё-всё. – Неужели это правда… Скоро Рин Мацуока, раздетый, согретый, сидел на узкой кровати Соске, покрытой мягким бирюзовым пледом с длинным ворсом, грея руки о красную кружку с чаем, из которой поднимался белый пар. Рин поднес чашку к бледным губам и немного отхлебнул горячего ароматного напитка. Всё это время Соске стоял рядом с ним у самого окна и не сводил с него глаз, словно боялся, что он исчезнет. – Подожди-ка, – сказал вдруг Рин и с шорохом провел тонкими и белыми, как сахар, пальцами по поверхности кружки, – неужели это… Соске вдруг рассмеялся. – Она самая, – сказал он, прислоняясь спиной к стене и глядя на Рина через белое облачко над своей зеленой кружкой. – Ты же себе такую красную привез, а мне зеленую… И ты еще сказал, что если узнаешь, что кто-то кроме тебя из нее пил, то надаешь мне по шее. Рин улыбнулся, но вдруг коснулся пальцами подбородка и внезапно сделался очень серьезным, словно вспомнив что-то важное. Соске отвел зеленые глаза и посмотрел на плавающие в темной воде чаинки. Довольно скоро поняв, что деньги достаются очень нелегко, они когда-то договорились не делать друг другу никаких подарков, даже на День рождения или Рождество. Но зимой, два года назад, когда Рин только уехал в Австралию, он подарил ему эти две кружки, попросив, чтобы никто кроме него не пил из красной до тех пор, пока он не вернется в Японию. И это, несмотря на всю кажущуюся шутливость, было самым серьезным обещанием того, что Соске за это время не променяет его ни на кого другого. Кажется, Рин тоже ни на минуту не забывал об этом. И вскоре, как это часто бывает у настоящих друзей, из одного слова у них развязался обширный, ненасытный, живой разговор, где они обсудили своих школьных преподавателей, бывших одноклассников, друг друга и поговорили даже про кошку живущего по соседству господина Киёми, которого они всегда почему-то боялись. И свою любимую, всепоглощающую тему – плавание – они оставили на потом, потому что ожидание этого почти что чуда было всегда лучше самого чуда. Рин, имевший почти что отвратительную привычку всё время вертеть в руках что-то во время разговора, вдруг доигрался с крышкой стоящего возле него телескопа, и та со звоном упала на пол и покатилась под кровать. – Ой, – парень прижал чашку к груди и наклонился, поднимая маленькую блестящую крышку. Кровать под ним коротко скрипнула. – Я не хотел. Соске тепло ему улыбнулся – боже, да что была та крышка по сравнению с тем, что Рин сейчас сидит с ним – настоящий, живой? – и протянул свою смуглую жилистую руку, чтобы забрать протянутую ему вещицу. Однако Рин, словно передумав, резко отдернул свою узкую бледную ладонь от него и возбужденно воскликнул: – О-о, я придумал! – он вскочил с кровати. – Покажи мне Малую Медведицу. А то как-то стыдно даже, что все о ней говорят, а я ее даже ни разу не видел, – парень нервно захихикал. – Вот, смотри, – Соске быстро настроил что-то в телескопе, и Рин уселся к объективу. – Четыре расстояния от «ковша» Большой Медведицы до Полярной звезды. – Э-э-э… Соске вздохнул. – Вот здесь. Вскоре Рин принялся восторженно вертеть телескоп без какой-либо конкретной цели, поминутно охая, мечтательно вздыхая и что-то радостно тараторя. Соске посмотрел на друга, на его широкие плечи и с медным отливом волосы и вздохнул. «Боже, – подумал он удрученно, – да ведь из-за своего плавания он совсем ничего не знает!..» Минут через десять Рин оторвался от телескопа и снова сел на покрытую мягким бирюзовым пледом кровать. Они немного помолчали, слушая треск огня в камине, дрожание стекол на морозном ветру и глубокое и легкое дыхание друг друга. И всё это время никто из них не чувствовал необходимости заполнить затянувшуюся тишину, потому что никто не чувствовал от этого неловкости. Рин, одетый в легкую черную футболку, отвыкший от холодных зим Японии, с шорохом натянул на себя пушистый плед. – В Австралии другие звезды, – вдруг проговорил Соске, отпивая немного горячего чая. – Зато мы с тобой живем под одним небом, – спокойно ответил Рин. Соске вдруг весь встрепенулся и, покраснев, недовольно сказал: – Фу, Мацуока, как баба… Рин только коротко рассмеялся. – Кстати об Австралии, – сказал он через несколько минут. Со стороны кровати, стоящей в полутемном углу, послышался протяжный вздох. – Мне тяжко, Соске. Соске протяжно вздохнул, прислонился к кирпичной стене и снова стал вспоминать. Вся жизнь этого парня похожа на эксперимент. Природа словно соединила в нем мужское и женское, наградив совершенно «бесполым» характером и теперь будто ставила на нем опыты, заставляла бесконечно сражаться и бороться за свою мечту, с интересом наблюдая, насколько жизнеспособно созданное ею необычайное существо. И оно не подводило ее. Нескончаемое швыряние из одной крайности в другую продолжалось до сих пор, и даже когда у него появилась возможность тренироваться в Австралии, он словно бы снова вынужден был доказывать, что он достоин этого как никто другой, самостоятельно зарабатывая на дорогую экипировку для плавания, не желая напрягать мать, и совмещая это с занятиями плаванием, где он стремился возместить недостаток таланта усердием. Вот говорят, что сильные люди никогда не жалуются. Соске поднял голову и посмотрел на друга, растирающего свои бледные как бумага руки. О нет, этот жалуется. «Этот еще как жалуется!..» – подумал Соске. Но отличие было в том, что он умел облегчить себе душу, излив свое горе несколькими словами – как сейчас, например, – и найти в себе силы продолжить дальше. Просто Рин привык радоваться, когда ему хорошо, огорчаться, когда он расстроен, и плакать, когда ему больно. И не мог Соске усмотреть ничего плохого в том, что ни одного чувства у его друга не было вполовину. – Если у тебя не получается, перестань. – Сказал Соске довольно жестко и сам удивился этому. – Нет. Я попробую еще раз, – ответил Рин, и в глазах его что-то опасно заблестело. Соске снова погрузился в свои мысли. Вопрос о том, что важнее – талант или трудолюбие – вряд ли когда-нибудь разрешится, но Соске часто пытался понять, зачем некоторые люди отчаянно продолжают долбить то, что у них не получается. Просто с какого-то момента он стал… фаталистом, что ли. Иначе почему Рин всегда тренируется, выбивается из сил, следит за графиком соревнований, а Соске даже съев перед заплывом мясной рулет и написав заявление на участие на мятой бумажке черт знает откуда всегда допускался к турнирам первым и почти всегда выигрывал их? Что-то в этом определенно было. Вдруг Соске словно осенило, и он почувствовал, что он больше не имеет права так распоряжаться своим талантом, объедаться конфетами и ходить на свои тренировки через раз. Было просто кощунственно относиться к своей способности так, когда он мог победить Рина и других пловцов, добавив к своему таланту чуть-чуть трудолюбия. Соске внезапно покраснел и закашлялся. Вся его жизнь до этого вдруг показалась ему бессмысленной и какой-то несерьезной. – Понимаешь, – проговорил Рин, откидывая со лба красноватые волосы, – я правда верю, что сильный не тот, кто говорит, что не судьба… а тот, кто говорит: «я попробую еще раз». Он улыбнулся своей самой очаровательной улыбкой, на которую только был способен. У Соске словно поднялась температура от этих его слов, и он, чтобы скрыть свое смущение, повернулся к камину и начал подбрасывать в него новые дрова. Пламя занялось с новом силой, и под скошенным потолком задвигались длинные тени, словно кто-то принял их за нити и стал вязать на спицах. – Серьезно? – почти с вызовом в голосе сказал Соске и разогнулся. – А не хочешь посмотреть, что из этого выйдет? – Ты о чем вообще? – Мацуока словно бы не понял его, и не донесенная до рта красная чашка так и застыла на полпути. – Фу, Мацуока, что за дурацкая привычка отвечать вопросом на вопрос!.. – Не выпендривайся, продолжай. – Спорим, – продолжил Соске, – что когда ты опять вернешься в Японию, я всё равно буду лучше тебя?.. Рин остолбенел. – Что? – довольно глупо спросил он. – Всё ты слышал, ненормальный, – парень снова поморщился и приземлился со своей чашкой возле Рина. – А если этого не случится, проси у меня что хочешь. Тот прижал к губам белые костяшки пальцев и словно бы задумался. Соске украдкой взглянул на его руки. «Ну вот, – подумал он, – он даже в Австралии загореть нормально не может!..» Однако то было не зависть или злорадство, а, как и всегда, обыкновенное подтрунивание двух добрых друзей, не допускающее его выхода за круг этих двоих. Соске вообще не мог понять, как некоторые люди могут собираться и нарочно обсуждать кого-то за спиной. Думая о себе, он не допускал подобного даже в мыслях, настолько это было ему чуждо и непонятно. – Хорошо, – спокойно сказал Рин, протягивая другу свою ладонь, – то же самое относится и ко мне. Выигрываешь ты – проси что хочешь. – Ага, – Соске пожал его руку и откинулся на подушку. – Тогда я уже начал думать. – Отцепись, – пробурчал Рин. Когда стрелка часов подобралась к одиннадцати, а за окном стали видны только освещенные фонарями круглые пятна снега да дрожащие на небе белые звезды, в дом семьи Ямадзаки позвонила госпожа Мацуока и своим ласковым грудным голосом попросила возвращаться Рина домой. «Ведь у него завтра рейс», – проговорила она. Соске попрощался с госпожой Мацуока и положил трубку. Рин уже оделся и теперь сидел у порога, завязывая шнурки довольно простеньких серых кроссовок. Соске снял с крючка и свою теплую зимнюю куртку. – Я провожу тебя, – сказал он и открыл дверь. Вскоре они вышли на ярко освещенную фонарями дорогу среди симпатичных двухэтажных домиков, крыши которых были покрыты снегом, словно сахарной корочкой. Где-то вдали прогремел салют. Соске и Рин шли молча, слушая, как у них под ногами хрустит снег и раздается у домов веселый детский смех. – Почему ты молчишь? – спросил Рин тихо, натягивая на уши съехавшую шапку. – А что говорить?.. – отозвался парень. – И то верно. Они дошли до высокого клена, росшего у дороги, и остановились. Соске поднял зеленые глаза к небу, и взгляд его уперся в сплетающиеся над их головами ветви. Рин вдруг схватился рукой в перчатке за голую шею, ставшую словно еще белее на морозе. – Тебе холодно, – сказал Соске, глядя на бледное лицо друга. – Совсем нет. – Я не спрашиваю, – ответил тот и потянулся к пушистому зеленому шарфу на своей шее. Легким движением руки размотал его и, подойдя к Рину на шаг, обернул вокруг него длинный шарф с пушистыми концами. – Не надо, – замахал руками Мацуока, причем так, что если бы он делал это немного быстрей, то мог бы взлететь. – Успокойся. Тебе идет, – захихикал Соске, окидывая его взглядом. Рядом с зеленым шарфом красные волосы казались еще ярче прежнего. – Ты помогаешь сопернику, – сказал тот, немного помолчав. – Ты не соперник. Ты друг, – тихо ответил Соске. – Но это не значит, что мы с тобой не будем бороться на равных, – в темных глазах Рина снова что-то опасно, почти безумно заблестело. – И я обязательно выиграю. – Это мы еще посмотрим. – Посмотрим. – Посмотрим, – повторил Соске. – Ты вызвался меня проводить, чтобы здесь сейчас одно и то же повторять? – заулыбался Рин, кутаясь в теплый шарф. Выглядело это уж как-то совсем по-женски. – Вообще-то я вернусь и займусь своей физической подготовкой, так что не расслабляйся. Они немного помолчали. – Скорее бы прошло еще два года, – вдруг мечтательно протянул Рин. – И тогда мы всё узнаем. Вскоре они попрощались, и Рин, едва ли не через каждые пять шагов останавливаясь и махая как очумелый, направился домой. Соске стоял под пышным куполом замерзшего клена и смотрел ему вслед, пока Рин не скрылся из виду. Горячее дыхание смешивалось с морозным декабрьским воздухом. Еще немного постояв, Соске развернулся и пошел к своему дому по пустынной улице. У него начинало болеть плечо…