Nos corps faner a l'unisson

      Краткий визг застежки-молнии, нелепо обмотанный вокруг шеи длинный радужный шарф и полный задумчивости взгляд, брошенный на отражение в зеркале. До чего же несуразно. Впрочем, это не тот случай, когда нужно прихорашиваться, чтобы понравиться кому-нибудь. Беспощадно укороченные почти наполовину рыжие пряди мелким, совершенно не таким, как прежде, всплеском откинуты за спину, но парочка, взлетев, умудрилась вернуться на прежнее место и закрыть обзор. Вскоре, увы, они оказались бесцеремонно сдуты с высокого бледного лба.       Исхудавший бумажник, что давно не был заполнен настолько, чтобы чувствовать себя действительно достойно, ключи, телефон… Тысяча чертей! Ботинки!       Резкий выпад вниз и долгие минуты несносных мучений с проклятой шнуровкой. Тонкие длинные пальцы путались в толстых черных веревочках, руки категорически отказывались слушаться своего хозяина, желая вести самостоятельную беспокойную жизнь. Вскоре с этим изнуряющим занятием было покончено, и взгляд снова был обращен к зеркалу под бешеный стук сердца, который, казалось бы, уже синхронизировался с часовым механизмом и отсчитывает те же минуты. Еще немного. Осталось еще совсем немного.       Нервная и в то же время счастливая улыбка. Скоро, совсем скоро.       Последние ЦУ в спешке данные собаке, пожелание не скучать и как-то особенно радостно захлопнутая дверь. Бег с препятствиями в виде широкой лестницы под аккомпанемент шумно отбивающих свой ритм ботинок и, наконец, свежий морозный воздух на финише дистанции. Глубокий вдох и выдох. Да, спокойнее. Вдох, выдох. Вдох, выдох. За спиной будто бы выросли два исполинских крыла, готовые нести своего обладателя на встречу с долгожданной сердечной отрадой, разлука с коей была жутким страданием, как для сердца, так и для самой отрады.       А вот и она. Грохочущий телефонный рингтон и шесть букв на экране, что снова вызвали глупую улыбку и частое сердцебиение. “Филипп”. Он самый.       Вызов был принят незамедлительно, и в трубке тут же раздался до боли знакомый, слегка охрипший голос:        - Просто хочу убедиться, что ты не опаздываешь.       Глубокий, теплый и такой родной. Слушать бы его часы напролет целую вечность. Пускай звезды гаснут и рождаются, миры обращаются в прах вследствие жутких коллизий, океаны высыхают, а он пусть просто звучит сквозь эпохи и световые годы, сквозь пространство и время.        - Матьяс? Матьяс, ты здесь?        - Да. Да, я слышу.        - Как бы то ни было, твоя пунктуальность не избавит тебя от моих возмущений касательно того, что ты сотворил со своими волосами, нагло воспользовавшись моим отсутствием.       Тихий смешок в ответ, а затем провальные попытки и дальше изображать серьезность.        - Не смейся, рыжий, все равно от меня и моей любви тебе не избавиться.        - Я не смею об этом и мечтать, сладкий, - покривлялся парень елейным голоском.       Нерешительное молчание, а затем обрывистое и слегка небрежное “Я скучал”, хотя весомость его преуменьшена в разы. Смущение и странное смешение желания произносить эти банально-нелепые фразы с порицанием себя за них же. А где-то глубоко внутри обоих – одно ласковое тепло. Одно на двоих.        - Я тоже скучал по тебе.       Холодный ветер подгонял и без того спешащего парня, попутно гоня последние жухлые листья, которые вскоре заменит белый ковер первых снегов. Он будто бы пытался прогнать осень, надеясь на скорейший приход желанной зимы, когда можно будет проявить всю свою мощь, данную стихии самой природой. Не хотелось чая, не хотелось посиделок у камина, как обычно бывает в такую погоду. Хотелось только поскорее очутиться в крепких объятиях и забыть обо всем на свете: о предстоящем завтра, о грядущих холодах, о необходимости наконец заплатить за квартиру… И о прочих мелочах, которые без него ровно ничего не значили. Без него ничто не имеет смысла.        - Матьяс?        - Да?        - Ты когда-нибудь задумывался, почему голуби кивают головой?       Парень сдержал добродушный смешок, тем самым голубем пытавшийся вырваться наружу. Филипп создавал впечатление уверенного, сдержанного и волевого “хозяина жизни”, в то время как с близкими порой превращался в ребенка, который творит безрассудства и временами озадачивает странными, а местами и философскими вопросами. Матьяс уже давно привык к этому. Например, месяцем ранее Филипп спросил, считал ли тот когда-нибудь ступеньки, пока поднимался по лестнице, а неделю спустя поинтересовался, на что Матьяс потратил свои первые заработанные деньги.       Филипп, его странный, несносный и такой любимый Филипп. С его сияющими серыми глазами, соблазнительной улыбкой и изящной родинкой на точеной скуле.       Вышедший из раздумий Матьяс обнаружил, что Фил уже несколько минут, и это как минимум, так и не дождавшись ответа, вел рассуждения касательно голубей, кивания головой и, возможно, смысла жизни. Что же, он любил перескакивать с темы на тему и сплетать на первый взгляд абсолютно не вяжущиеся друг с другом суждения.        -...то есть это создает эффект. Но, быть может, есть и другое объяснение.        - О, пожалуй, ты прав.        - Ты не слушал меня, да?       В ответ прозвучало лишь рассеянное отрицание.        - Ты балда, ты знаешь об этом?        - Я бы забыл, но ты не устаешь мне напоминать, - улыбнулся парень, про себя вздыхая с облегчением.       Мимо мелькали старые здания, маленькие магазинчики, уютные кафешки и крохотные базарчики. В этом городе все улочки так похожи меж собой, но, тем не менее, у каждого дома есть своя особенность, своя изюминка, своя маленькая грустная история, а вместе с тем у каждого квартала своя музыка, свой мотив и, само собой, свои уличные музыканты.        - Они никогда не умолкают, верно? – Филипп снисходительно улыбнулся.        - Даже такой холод этих ребят разогнать не в состоянии. Горячая кровь или как там, - рыжий про себя развел руками.        - А композиция тебе ничего не напоминает?       Матьяс остановился на мгновение и сосредоточился на мелодии, что доносилась по ту сторону трубки. Улыбнувшись нагрянувшим воспоминаниям, парень крутанулся на каблуках, словно в танцевальном па и, приплясывая, побрел вперед, навстречу судьбе, что поджидала двух парней в десятке ярдов отсюда.       Пасмурный июльский вечер не предвещал ничего приятного и интересного, кроме как починки старого телевизора на квартире сестры Филиппа, а это ни первым, ни последним отнюдь не являлось. Двое молодых людей с откровенно скучающим видом копались в деталях под старые композиции, которые доносились из древнего ворчащего радиоприемника. Все здесь было словно бы с прошлой эпохи, все замерло и застыло, не подавая явных признаков жизни, и только периодическое постукивание и шуршание напоминало о том, что жизнь здесь все еще присутствует, пускай и не кипит. Но это только пока.       Из радиоприемника вдруг зазвучала танцевальная пылкая композиция, на что ответом стал скептический хмык одного из парней.        - Под такое только танго танцевать, пожалуй. Может, сменишь волну? – предложил рыжий, не глядя на компаньона.       Увлеченный работой, боковым зрением он заметил, как Филипп поднялся, но для чего на самом деле, понял Матьяс лишь когда оторвался от микросхемы и обратил взгляд на парня. В глазах того плясали какие-то невиданные доселе огоньки, а рукой он извлек из воздуха воображаемую розу, которую будто бы взял в зубы. Филипп поклонился и протянул руку, приглашая на танец. Матьяса одолевали смешанные чувства. Удивлению не было предела, но, снова обратив внимание на отсутствие розы настоящей и реальной, он засмеялся и протянул руку “партнеру”.       Филипп резко поднял его со стула и прижал к себе, устроив руку на талии, после чего столь же резко оборвался смех его компаньона. Но нет, ни капли праведного гнева или недовольства лик его не отображал, напротив, лишь смятение и все то же изумление, пока на щеках утренним заревом вспыхивал румянец. Познаниями в области танцевального искусства и необходимыми навыками он не обладал, но мысль об этом посетила парня лишь сейчас. Отказываться поздно, да и серьезный настрой близ стоящего по меньшей мере интриговал, а по сему Матьяс замер, ожидая дальнейшей развязки событий. Филипп закусил губу и подмигнул застывшему в ожидании компаньону. Затем он осторожно стянул резинку с волос партнера, и рыжие волосы медово-медным каскадом легли на плечи оного, пока их обладатель отчаянно пытался спрятать взгляд.       Филипп начал вести. Легкий полушаг вперед и вновь назад. Вперед и дважды назад. Он направлял партнера, а тот улавливал каждое движение и следовал ему, пока все тело отчего-то напрягалось, а мысли путались в вихре дурного волнения.       “Нельзя, нельзя оступиться. Не хватало еще ноги ему отдавить…”       Уловив напряжение, Фил слегка приблизился к лицу компаньона и почти прошептал ему в губы:        - Просто расслабься и доверься мне. Я знаю, что делаю.       Хищная улыбка быстрой тенью скользнула по его лицу и тут же исчезла, а еще больше смутившийся Матьяс вмиг обмяк в сильных руках парня. Поворот вокруг оси, несколько полушагов вперед, и вот рука уже опускается чуть ниже талии, а бедро соприкасается с другим, позволяя партнерам двигаться одной волной, плавно, безукоризненно и столь приятно. Танец пьянит миллиардом искр и жаром, что исходил от двух тел. С Филиппом не надо было ничего придумывать, не надо было ничего бояться. Нужно просто следовать за ним и получать от происходящего удовольствие.       Резкий наклон вниз, и рыжая копна волос почти коснулась пола, но Фил осторожно накрутил волосы на руку, пока их обладатель шумно выдохнул, чувствуя обжигающее дыхание партнера на своей шее. Плавный подъем и резкий поворот, лава по венам и одурманивающая близость. Матьяс начал проявлять уверенность и понемногу импровизировать, что, несомненно, не могло не найти одобрения Филиппа. Однако при этом ему удавалось сохранять какую-то совершенно невинную улыбку, пока во взгляде зажигалось пламя. Он почти опустился на колени и провел ладонями по ногам компаньона, плавно возвращаясь в исходное положение, при этом не разрывая зрительного контакта. Ответом послужило едва уловимое урчание - определенно положительная реакция.       Воздух до невозможности накален, а сердца глухо бьются друг о дружку. Матьяс снова оказался прижат к Филиппу вплотную, а его нога по-хозяйски была закинута на бедро парня, вызывая у обоих шумный выдох. Крепче прижавшись и сильнее вцепившись в желанное тело, Матьяс будто притянул партнера, отходя на несколько шагов назад, пока не оказался спиной к стене. Дыхание сбито, непослушные пряди так некстати прилипли к горячей коже, а все существо разрывалось от дикого ощущения, заполняющего обоих до краев.       Бежать больше некуда.       Поставив руки по обе стороны от парня, Матьяс наклонился вперед и замер в паре сантиметров от желанных губ, пока на его бедрах сжались цепкие пальцы. Прозвучал последний аккорд и временное помутнение немного отступило, но сердце все еще неистово бьется в груди, а в голове ни единой мысли, только желание впиться в губы напротив и целовать, целовать, целовать…       Вдруг все тем же краем глаза, будь он неладен, Матьяс заметил в дверях фигуру, которая являлась не кем иным, как сестрой Филиппа. Словно ошпаренный, он отпрянул и вновь занял место за работой, на скорую руку собрав волосы в высокий хвост.        - Роуз!        - Да-да, поняла, вам ничего не надо, все прекрасно, и надо было сначала постучаться. Я удаляюсь, удаляюсь, – узрев раскрасневшееся лицо брата, девушка подняла руки в знак примирения и, подмигнув родичу, поспешила действительно удалиться из комнаты.       Если бы Матьяс обернулся, его наверняка позабавил бы вид компаньона. Если бы, конечно, сам Матьяс сейчас не выглядел точно так же…        - Ты тогда выглядел, как шестнадцатилетняя девчонка.        - А сам-то! Ты вообще видел свою глупую физиономию? И вообще, ты мне все ноги отдавил, - рыжий отчаянно пытался нахмуриться и придать голосу гневного оттенка.        - Не отдавил.        - Да, не отдавил! Ты прекрасно танцуешь.        - Спасибо, - произнес Фил, в чьем голосе явно улавливались некие нотки чувства удовлетворения.       Щеки Матьяса отчего-то поспешно залились краской. Проклятое дежавю.        - Спорим, ты сейчас снова раскраснелся, аки свежесобранный под жарким итальянским солнцем томат?        - Терпеть тебя не могу, Бруни.        - Знаю, знаю, - все так же безмятежно произнес Филипп, тепло улыбаясь, а затем продолжил. – Ты где сейчас?        - Еще два квартала вниз и я буду на нашем месте. Здесь какой-то митинг, кстати.        - Обойди стороной. Я уже почти на площади. Вот только дорогу перейду.        - Посмотри по сторонам сперва.        - Хорошо, мам, – кротко ухмыльнулся Фил, на что Матьяс лишь закатил глаза, сдерживая улыбку.       Взгляд влево, взгляд вправо, и непоколебимое убеждение в том, что все чисто.       Высокие черные ботинки коснулись промерзлого асфальта и не спеша зашагали по обшарпанной зебре, которая еще за царя Гороха разлеглась на широкой автостраде. Тишину в клочья разорвали скрежетание шин об асфальт и громкий сигнал автомобиля, словно гром среди бела дня. Удар. Гул двигателя при разгоне и прощальный визг резины, что эхом все еще раздавались в воздухе.        - Фил? Фил! Филипп!       Судорожные вздохи, тело, застывшее в неестественно чудовищном положении, взгляд вверх через силу и дрожащие губы, что силились произнести хоть что-нибудь. В неистовом ужасе, что охватил всю душу, Матьяс бросился бежать изо всех сил, не разбирая дороги.       Раз, два, три, четыре…       Не сейчас, не сегодня, не так! Только не так! Не так!       Он бежал, сбивая с ног прохожих, крича где-то глубоко внутри себя, леденея от мысли о том, что ждет его в конце пути. Сердце умчалось куда-то вперед, громко бухая о холодный асфальт, с каждым разом давая новые трещины, сквозь которые внутрь заползало что-то непостижимо пугающее, жуткое, отравляющее.       Пять, шесть, семь, восемь…       Быстрее, быстрее, быстрее! Площадь, вот, уже, здесь. Держись, только держись.       Люди, так много людей. Улица тонула в народе, народ тонул в собственных возгласах. Каждый что-то кричал, не слыша ближнего, все столпились и гудели, походя на рой диких пчел. Матьяс кричал, а крик его поглощался беспрерывным гулом безразличного стада. Он распихивал их локтями, толкался, пробираясь сквозь толпу, прочищал себе путь через затопленную сварливой желчью улицу.       Почти. Почти!       Девять, десять, одиннадцать…       Матьяс в мгновение ока перебежал пустынную площадь и загнанным зверем упал на колени. Все это до боли напоминало дешевую мелодраму: повсюду осколки стекла, обагренный асфальт и окровавленное тело молодого человека.       Двенадцать, тринадцать, четырнадцать…        - Филипп, Филипп, милый…       Парень, лихорадочно мечась, пытался коснуться любимого и боялся это сделать, параллельно стараясь другой рукой набрать номер скорой, пока слезы орошали еще хранящее жизнь тело.        - Фил, Фил, смотри на меня, смотри на меня… Говори со мной, не закрывай глаза! Я же просил, посмотри по сторонам… Филипп…       Дрожа всем телом, парень медленно перевел взгляд на Матьяса и, прилагая непомерное усилие, потянулся к нему неповреждённой рукой, которая тут же была перехвачена и прижата к бледной щеке вместе с парой медно-медовых прядей.        - Сейчас, сейчас приедут, все будет хорошо. Ты только не засыпай, не засыпай главное, ладно?        - Заткнись и обними меня, - осипшим голосом произнес Филипп, судорожно и нервно улыбаясь, и его просьба тут же была исполнена.       Матьяс максимально осторожно приобнял его, пытаясь не навредить и все еще сотрясаясь в бесполезных рыданиях. Не таким должно было быть это долгожданное объятие! Не таким!        - Чего ты ревешь, балда? – мягким полушепотом произнес Филипп.        - Все должно было быть не так, не так, не так! Не оставляй меня, не смей, ты еще должен мне сотню вопросов и дюжину танцев, Бруни… - Матьяс ласково провел пальцами по щеке возлюбленного, глотая душащие слезы.        - Я еще тебя переживу, вот увидишь, - парень попытался засмеяться, но подавил эту идею в зародыше, из-за жалящей боли, что десятком острейших мечей пронзала все тело.       Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать…        - Я люблю тебя, рыжий, ты помнишь?        - Да, конечно, всегда... Я тоже люблю тебя, Фил. Ты знаешь.        - Поцелуй меня?        - Так точно, сэр... – сдавленно улыбнулся Матьяс.       Он наклонился и коснулся губами бледных уст своего дорогого Филиппа, а тот жадно упивался поцелуем из последних сил, считая его последним. Последним, что он мог дать парню, ставшему для него целым миром, а сейчас его собственный мир непроизвольно отнимая.       Послышались долгожданные звуки сирены и вскоре из кареты скорой помощи повыбегали люди в белых халатах.        - Больше никогда не смей стричься так коротко, Матьяс Джей Бэрд… - прошептал в губы Матьясу его компаньон и замер, уставившись в помутневшее небо.       Восемнадцать, девятнадцать, двадцать…       Люди продолжали кричать и шуметь, заглушая голоса врачей и вопль сирены. Никто так и не обернулся. Никому так и не было дела. Машина на всех парах мчалась по автостраде, неистово шумя, словно боясь не успеть. Возможно, ей предстояло спасти не одну жизнь. Возможно, от ее скорости зависела жизнь не одного человека. Возможно, доля секунды имела роковую власть и была способна разом перечеркнуть планы злого случая.       Возможно, время можно переписать. Ведь у каждой сказки должен быть хороший конец, правда..?