Ненависть

      Так же, как и той осенью. Всё точь-в-точь как тогда. Покачиваясь из стороны в сторону, он брёл по запустелому району и шипел под нос неразборчивые ругательства. Сорванный голос с большим усилием пробивался из горла, насквозь прожжённого дешёвым виски и дымом. Простуда никогда не заставляла его прекратить курить.       Редкие люди обходили нетвёрдо стоящего на ногах неудачника, компании подростков тыкали пальцем и посмеивались. А Юу только запрокидывал голову, обхватывая горлышко бутылки горящими от алкоголя губами. Маргинал, пусть так; пусть подохнут от смеха. Это звучит как новый тост.       Мужчина попытался уловить что-то среди размытых бликов цветных вывесок. Потряс тару. Синие и красные, жёлтые и розовые — отблески неона светились на стекле. Кажется, сначала ноша была потяжелее.       — Пошёл к чёрту, — пробормотал он и швырнул пустую бутылку подальше от себя. Звон стекла был далёким, как звуки из прошлой жизни. Тогда Юу думал, что что-то сможет вытащить его из пьянства и самоуничтожения. Как же он, мать его, ошибался. Множество раз. Таких совпадений быть просто не может — он как словно нанизывал на себя ошибки одну за другой.       Предательства, ложь и холодность влекли его к себе, соблазняя сорвать и надкусить. Распробовать их горький сок и отравиться, чтобы больше не выкарабкаться никогда.       Пытаться выкарабкаться — это ещё один план, приближающий его к разочарованию. Выбирая те способы, которые никто бы не подумал выбрать, он всего-навсего усугублял ситуацию. Это было нужно ему с самого начала, почему бы не признать. За всеми поступками, какими бы они ни были, кроется только одно. Ещё одна ступень вниз, на один шаг ближе к нравственной смерти.       — Убирайся!       — Дружище, тебе в таком состоянии туда лучше не соваться.       Этот верзила, вышибала, знал его уже давно. Когда-то Юу частенько сюда наведывался.       То, что влекло его в места, подобные этому, — не женщины и не секс. Даже не алкоголь. Никому не в удовольствие наценки, когда покупаешь бутылку хорошего виски по цене, за которую здесь нальют две порции.       Атмосфера. Вот ключевое слово. Никаких дешёвых обещаний, пустых разговоров — все слова здесь сотрёт агрессивная танцевальная музыка. Все лишние мысли покроет собой суета и мечущийся свет ярких прожекторов. В таких местах нет изъянов, потому что думать об изъянах в таком месте нет времени. Всё слишком громкое, слишком развязное и слепящее.       «ЭДЕМ». Да, по-настоящему райское местечко, ни дать ни взять. Юу сплюнул горькую от никотина слюну и затушил сигарету ботинком.       — Давай-ка так, Джон…       Его все называли «Джон». Потому что это удобно — давать вещам те имена, которые кажутся подходящими. Всех европейцев называют «Джон» или «Джек». Что же касается тех девчонок, которые работают в этом месте, — все они «Беллы», «Евы» и «Венеры». Достаточно только создать клише, и думать не придётся.       — Вот. Возьми это всё. Забирай всё, что осталось!       Широяма шарился по карманам, доставая из них последнюю мелочь, какая там завалялась, и совал все купюры в руки светловолосого верзилы. Тот только с усмешкой хлопал глазёнками, но деньги принимал всё равно. Здесь от денег никто не откажется. От денег и секса.       Протолкнувшись через удовлетворённого выпившим недоумком вышибалу, Юу попал во всеобщую какофонию звуков. Прохлаждаться здесь мужчина не собирался. Для себя он поставил чёткую цель.       Фальшивые цветы, безжизненные и чуть шершавые на ощупь — ими усеяно здесь всё. От прикосновения к бутону одного из таких сводит челюсти. Скользкий полиэстер. Запах приторно-сладкого женского парфюма, пота и выпивки побуждает пойти и хорошенько проблеваться.       Здешняя духота подкосила Широяму вовсе, и он, пропустив одну ступеньку под собой, оступился и ухватился пальцами за сетку. Это предотвратило падение, но пластиковые лианы порвались под напряжением и вместе с цветками опали на лестницу. Юу махнул рукой, только посмеявшись над этим инцидентом. Будь его воля — он разгромил бы здесь всё, прежде чем поджечь и, наблюдая со стороны за тем, как пламя разрастается, раскуривать сигарету. Только это всего лишь мечты в духе пафосных блокбастеров.       Здесь ничего не меняется день ото дня. Всякому, кто заглянет за удовольствием, «Эдем» может показаться настоящим раем, как бы смешно ни звучала такая тавтология. А в глазах этих обдолбанных танцовщиц… Что в них? Похоть они надевают как линзы — по щелчку, по команде. Когда помещение загорается оттенками спелого граната, им нужно танцевать: деньги с неба не сыплются.       Сцена со стороны актёра выглядит иначе. Тропические цветы — это дешёвые декорации, которые клуб выкупает оптом за копейки, и их нужно менять два раза в год, потому что краска выцветает. Каждое утро пол залит пойлом, повсюду нижнее бельё и окурки. Изнутри нет никакой страсти, совершенно никакой страсти здесь. Только представление для зевак.       Юу мог наблюдать здешнюю жизнь с обеих сторон. Ведь он знаком с тем, кого в пределах «Эдема» называют «Самаэлем». Или… был знаком?       Теперь это больше не имеет значения. Если вообще когда-то имело.       За полночь. Он пьян. И расталкивает полуголых девиц, чтобы добраться до лестницы. Музыка глушит; смех и стук стаканов; блестящая от бронзеров кожа переливается на свету. Соображать трезво в таком месте невозможно. Да и рассчитывать на трезвые соображения было бы слишком глупо после всего того виски, который он залил в своё больное горло.       Придерживаясь за витые перила, густо покрытые такой же, как и всё здесь, фальшивой позолотой, Юу поднялся по ступеням на второй этаж. Музыка теперь затихала, да и свет больше не пытался спровоцировать у него приступ эпилепсии. Был белым и непреступным. Секундное осознание, короткими вспышками пробивающееся сквозь опьянение, тормозило его. «Что я только делаю?» — думал он, касаясь плечом стены. Голова шла кругом.       Но вспышки эти были непродолжительными, поэтому Юу зашагал к двери с обновлённой уверенностью. Чем он там занят? Трахается? Напивается? Считает деньги? Или всё и сразу? Кривая усмешка переломила линию губ мужчины. Стучаться Юу не станет.       Широяма нажал на ручку и пнул дверь ногой изо всех оставшихся сил. Звук удара, как гром, разорвал воздух.       — Джон сказал мне, что ты уже в пути.       Смех — прямо с порога. Тот, в чей кабинет Юу ворвался так бесцеремонно, преспокойно крутился в кресле, откинув голову на мягкую кожаную спинку. Ещё один претендент на «посмеяться».       — Я думал, мы с тобой всё давно выяснили.       А вот, собственно, и основная цель пребывания Широямы в гадюшнике, именуемом райским садом. Это лицо. Самым отвратительным в нём было только то, что улыбка, какой бы она подтекст ни несла, всё ещё заставляла сердце мужчины пропустить удар. Приглашение не было нужно ему в этот раз, и Юу, захлопнув за собой дверь, подошёл к столу. Пристальный взгляд глаза в глаза.       И удар.       Кресло отъехало назад, и владелец мерзкого притона от неожиданности вскочил на ноги. Он отнял руку от лица и поглядел на неё: кровь. Там была кровь.       — Уходи, — прошептал он с лёгким оттенком тревоги. — Иначе я позову Джона, и… я…       — И что? — Юу делал шаг вперёд, он — шаг назад. Шаг вперёд — шаг назад. Но помещение не отличалось просторностью. — Кого ты там позовёшь? — улыбнулся Юу. Ласково убрав крашеные волосы за ухо, он погладил скулу опухшими после удара костяшками пальцев. Низкий шатен шмыгнул разбитым носом и облизнул окровавленные губы, когда Юу очертил пальцем контур раковины уха. Он дёрнул за тонкий шнур, и микрофон выпал из уха на паркетный пол. Подошва ботинка опустилась на маленькое чёрное устройство — раздался хруст пластмассы.       — Давай, зови. В чём дело? — Широяма изобразил удивление.       — Уходи, — прошептал младший мужчина снова. Пальцы его окровавленной руки прикрыли лицо.       — Это всё, что осталось в твоём лексиконе? — прорычал Юу и замахнулся снова. Но не смог ударить больше. — «Уходи» — это всё, что ты умеешь говорить?       Не будь он таким охрипшим сейчас, наверное, закричал бы. Вместо этого из горла выходили только надрывные хрипы. Юу закашлялся.       Покрытые чёрным лаком ногти, майки с принтами, линзы, косметика. Весь его вид словно говорил сам за себя. Пустышка. Как только Широяма мог повестись на этот маскарад, понадеявшись на то, что за ним может скрываться что-то помимо эгоистичного гнилья. Юу простил ему всё. Всё, что только был способен простить и что был не способен. Думал, что не был.       Кто-то тогда сболтнул ему, что здесь девушек продают, и Юу, будучи не в лучшем из состояний, решил проверить слух на собственной шкуре. «Почему бы и не нет?» Так всегда он и рассуждал, стоило налакаться виски. В тот вечер он нехило напился. Его сослуживица, та самая, обручилась с каким-то недоумком, и Широяма получил приглашение на свадьбу. Вот это ирония. Даже забавно.       Столько лет он затыкал в себя все слова, как винную бутылку затыкают пробкой. Неудачное сравнение. Но он привык к этому, пока приглашение на свадьбу не оказалось на его офисном столе. «Будет весело!» — сказала белая картонная карточка. Даже и представить они не могли себе, как ему было весело.       Так, бесцельно пробродив весь вечер по закоулкам с бутылкой виски за компанию, Юу оказался здесь. В тот раз он не был пьян так сильно, поэтому на входе проблем не возникло. Возникли уже внутри, потому что Юу и понятия не имел, куда притащился. Просто нужно было ускользнуть от ветра, продувающего сквозь лёгкую кожаную куртку, и падающей к вечеру температуры. Выбор вслепую, однако он не разочаровал мужчину, и уже через некоторое время снять девицу показалось его затуманенному алкоголем разуму удачным довершением этой ночи. Хуже всё равно некуда.       Те парни сказали, что нужно назвать хозяина Самаэлем и произнести кодовую фразу. И тогда ему позволят забрать девушку на ночь. Подняться наверх было самой глупой идеей, что только приходила Широяме в голову за всю его никчёмную жизнь. Прийти в подозрительный бордель, надраться в стельку, снять женщину. Ему просто необходимо было сорвать тормоза и броситься в бездну с той надеждой, что она проглотит его. Юу никогда не хотел выкарабкаться, найти свет, найти надежду. Убивал себя — вот и всё, что делал он на протяжении долгих лет.       Едва перебирая ногами, он смог найти эту дверь. И смог найти того самого, кого они сказали называть Самаэлем.       Сейчас Юу не вспомнил бы их диалога в тот день. Наверное, он был так пьян, что это начало вызывать жалость даже у тех, кому дают такие дурацкие прозвища. Широяма помнил только стеклянные глаза, а ещё помнил, как рука, холодная, словно сама смерть, коснулась его лица.       — Меня зовут Таканори, — сказал низкий мужчина, сочувственно щурясь. — Хочешь не тратиться сегодня?       Да лучше бы Юу истратил все деньги, которые только были в его бумажнике. Тогда он был слишком пьян, чтобы сказать «нет». Этот человек обладал просто сумасшедшей энергетикой. Со своими осторожными движениями, отрешённым взглядом и низким шёпотом он словно сошёл с самих небес. Пусть даже это было иллюзией, пьяным бредом, но в ту ночь Юу ощутил, словно не он один потерян в вихре событий. Как будто не только он болен этой жизнью хронически.       Тогда ему привиделось, всего лишь показалось, что боль, зарытая где-то глубоко внутри, ломает голос этого человека. За линзами, он думал, скрываются такие чудесные глубокие глаза, заполненные отчаяньем до самых краёв. Раны, проступающие в его редких улыбках, Юу решил, ему хочется прижечь. Если только эти раны перестанут болеть — этого будет достаточно для того, чтобы Юу успокоился. До хруста сжимая дрожащие плечи, пока болезненные вспышки угасают, он целовал бы его лицо.       Мерзость. Всё это пошлая мерзость, и ничего больше.       Он сказал, что за эту связь не возьмёт ничего, и солгал. Ведь то, чем расплатился Юу, оказалось далеко не деньгами. Широяма оплатил бы каждую их встречу, каждый взгляд, потратил бы все свои сбережения, чтобы избавиться от последствий, вгрызшихся в него цепным псом.       Титановая стена — вот то единственное, что было между ними на протяжении всего времени. Каким нужно быть слепым имбецилом, чтобы не заметить, что смотришь не в глаза, а всего лишь в их отражение, проекцию на пуленепробиваемом металле. Именно этим Широяма и восхищался, именно это и желал увидеть, потому его собственный взгляд был в точности идентичным. За всё время знакомства они не взглянули друг на друга ни разу. Искажённое отражение смотрело на отражение.       — Что ты хочешь услышать? — произнесли те самые губы, что когда-то смеялись в его присутствии. Не так, как сегодня, — словно по-настоящему. Сейчас кровь, стекающая из разбитого носа, была на этих губах. Значит, им больше нечего сказать друг другу. Слова иссякли, высохли, как крошечное озерцо под палящим солнцем. На этом месте осталась только пустыня. Юу знал, на что шёл. Знал, что здесь и речи не может быть о чём-то большем, и это держало его на привязи.       Запустив пальцы в наглухо склеенные лаком волосы, он сжал их смертельной хваткой и дёрнул на себя.       — Хочу услышать, — прошептал брюнет вкрадчиво, — как ты умираешь.       Всему виной алкоголь. Юу не мог уловить даже собственных движений. Бумага, ручки, какая-то техника, пластиковое нечто — всё сыпалось на пол, словно град. Всё рушилось, так и не успев стать чем-то цельным. Вот это в его стиле.       Пальцы с накрашенными ногтями судорожно елозили по столешнице, кровь капала на рассыпавшуюся стопку чистых листов. Рука Широямы держала клок иссушенных средствами для укладки волос, вжимая его подбородок в твёрдую поверхность.       — Отпусти!.. Меня!.. — сквозь частое дыхание проступали слова.       В чём же дело? Что такое?       Юу называл его по имени, и, вероятно, за это он желал, чтобы с его плеч сдували пылинки. Хотел сделать Широяму одним из тех, кто лижет ему пятки. Для всех значимых людей Юу всю жизнь был «одним из». Маленьким человечком в массовке. Для всех, ради кого он крошил самого себя, Юу был просто одной каплей в Мировом океане. Агрессия — это не лучший способ заявить о себе, но это всё, что осталось. Если все падают к его ногам, Юу ударит его. Если же все станут бить его, Юу упадёт к его ногам, без сомнений.       Ладонь скользнула под растянутую майку, с нажимом пересчитав рёбра, и пальцы ухватились за талию, чтобы продавить на коже синяки. Если бы только Юу мог «отпустить». Так просто сказать, сложнее — сделать.       Звякнула пряжка ремня. Сопротивление переросло в панику и угрозы.       — Я вызову… полицию! Слышишь?!       Научиться слышать здесь стоило бы кому-нибудь другому, и этот «кто-то» точно не Широяма.       Замёрзшие на уличном ветру пальцы гладили тёплую кожу, но он продолжал дёргаться и сыпать угрозами. Всё это напоминало их отношения даже сейчас. И ему нравилось, чертовски всё это нравилось, Юу знал. Доводить до температуры кипения, чтобы обжигаться.       — Нет!.. — последний слабый возглас потонул в протяжном стоне.       Плечи шатена вздрагивали так, словно эти прикосновения и теперь отзывались в его теле болью; окровавленные губы шумно хватали воздух. Широяма касался чего-то невыносимо горячего, и это вступало в контраст с его отчаянными попытками предотвратить происходящее. Как хорошо, что Юу не пытался осмыслить всё это сейчас, иначе он просто поразился бы собственному безумству.       С каждым ритмичным движением руки всё меньше сил приходилось тратить, чтобы удержать его на месте. Грудь его безвольно опустилась на столешницу, а ногти с приглушённым шуршащим звуком скребли разлетевшиеся листки. Разжав кулак, Широяма запустил пальцы в волосы, рассоединяя слипшиеся шоколадные пряди.       Жалобные звуки сквозь накрепко стиснутые зубы походили на звуки, покидающие горло человека, которого мучительно медленно пытают. Тем не менее, Юу сильно сомневался, что таким образом сможет убить его. Иначе уже давно сделал бы это. Убить друг друга — тот результат, что нужен им обоим.       Теперь Юу желал только одного: переломить его пополам. Всегда получалось только по-плохому, и пора бы научиться с этого начинать. Сам он не поддастся Широяме никогда, но сейчас его тело поддавалось без единого возражения. Юу царапал кожу его головы, контролируя движениями своей руки каждый его вдох. Дозируя воздух в его лёгких. Не будь он таким гордым, обязательно попросил бы делать это быстрее.       Это история не о вечности — о коротком моменте агонии с плачевным исходом. Единственным возможным. И Юу задушил бы его прямо здесь, на этом столе.       Этому чувству нет никакого названия. Дать название — значит загнать в рамки. И всё же Юу продолжал твердить «ненавижу». Потому что это удобно — давать вещам те имена, которые кажутся подходящими.