Before The Dawn

      Когда Чонгук покинул студию, на улице уже светало. Темное небо осветилось первыми, еще бледными лучами солнца, которые едва была заметны меж кучками тяжелых облаков, разбросанных тут и там.       Устало ввалившись в общежитие, парень тихонько, чтобы никого не разбудить, прошел в свою комнату. Намджун-хен*, похрапывая, без задних ног спал на своей кровати. Рядом на столе лежали бумаги с текстами песен, над которыми работал хен и которые, скорее всего, войдут в их следующий альбом. Чонгук поднял с пола те, что упали, и поправил одеяло, сползающее с плеча друга. Затем сел на свою на кровать.       Предрассветные лучи едва виднелись в кусочке неба между занавесками на окне, но парень не мог отвести взгляда от почти прозрачного силуэта луны, что с каждой минутой исчезал в цвете грядущего дня. Глаза слипались, словно на верхнее веко кто-то нацепил железные оковы, но Гук знал, что не заснет сейчас: слишком много мыслей. В голове мелькали отрывки сегодняшних событий — съемки для шоу, фотосессия, интервью. Разговоры, вспышки фотокамер, бесчисленные вопросы — все смешалось воедино, стирая свою ценность и складываясь в кучу, где хранились воспоминания, со штампом «сегодня». И так каждый день. Но что-то потерялось. Что-то важное, и Чон никак не мог вспомнить, что.       «Ах да!» — воскликнул про себя парень и мысленно хлопнул по лбу.       Перед глазами предстал Тэхен с пугающе ярким макияжем для фотосессии, который, улыбаясь, как Чеширский кот, выдал ему следующую фразу:       — Сегодня день родителей! Ты уже поздравил своих?       — Забыл, — ответил Чонгук.       «Забыл», — эхом пронеслось у него в голове.       Решив, что бесполезно сидеть вот так с отяжелевшей от мыслей головой, да и еще и с вероятностью ненароком разбудить хена, Чонгук прошел в кухню, где поставил на плиту чайник с водой. Пить не очень хотелось, но эти незамысловатые действия отвлекали парня, который никогда не мог стоять на месте, постоянно двигаясь, стремясь вперед. Но иногда, как бы сильно ты не спешил, необходимо остановиться, отдышаться и задать себе вопрос: «А в правильном ли направлении я иду?». И, только убедившись, что ответ утвердительный, продолжить путь.       Вот и сейчас Гук, приготовив заранее чашки (несколько — вдруг кто из мемберов проснется), остался без дела и сел за стол, оставаясь один на один со своими мыслями.       Старая двухкомнатная квартирка, пропахшая лапшой домашнего приготовления и лекарственной мазью, по кусочкам воскресала в голове парня. Сначала проявилась узкая прихожая, заваленная обувью, где в углу стояла одна-единственная пара новехоньких конверсов, которые мальчик выпросил у родителей; следом шла гостиная, служившая Чонгуку местом постоянного времяпровождения, где парень напротив телевизора разучивал танцы популярных в то время айдол-групп, пока мама не позовет к обеду. Все эти образы и картины всплывали в голове, заставляя грустно улыбаться.       Чайник закипел, и Гук быстро, пока тот не начал свистеть во всю мощь, поспешил отключить газовую плиту, да так и застыл рядом с ней.       Он вспоминал воскресные дни, которых так ждал, и которые никогда этого не оправдывали. Вспоминал, как просыпался по утрам, разбуженный ароматом стряпни мамы, и думал тогда, что не сможет прожить без этого; как забегал в родительскую спальню и находил там лишь смятую постель, как на кухне набрасывался на кулек сладких рисовых пирожков, что отец приносил после ночной смены вместо обещанной игры в бейсбол. Мальчик звонил отцу, который брал трубку неизменно только после пятого гудка — не раньше, и на вопрос «Ты где?» всегда отвечал: «Работаю». Шли дни, пакетов из-под рисовых пирожков становилось все больше, а бейсбольная бита так и осталась нетронутой в углу. В те дни, оставаясь дома один в пустой квартире, мальчик спрашивал себя: «А счастливы ли мы?», «Так ли должно выглядеть счастье?».       Со временем роли поменялись, и теперь Чонгук, каждый раз, когда бы его ни спросили, твердил «Работаю». В праздники, официальные и домашние, в выходные — всегда один ответ. И даже на Рождество, слыша мамино «мы соскучились, когда домой?» всякий раз врал — «скоро». Оба знали, что это ложь, и позволяли себе верить в нее. Но теперь вопрос сменился утверждением — «давайте будем счастливы».       В глазах у парня защипало, и Чонгук поспешил утереть намеревающиеся упасть слезы.       — Не спится? — в проеме кухни возник силуэт Чимин-хена.       Младший кивнул.       — Будешь чай? Правда, остыл немного.       Чимин равнодушно кивнул и сел за стол. Опухшие от недосыпа глаза пристально следили за движениями Гука. «Слишком молод», — покачал головой старший. Семнадцать лет — это рано, чтобы распрощаться с детством и оставить беззаботные деньки юности позади. У Чонгука этого и вовсе не было. «Айдол»** — это звание и ответственность, которое оно за собой несло, настигли парня слишком рано, лишая простых человеческих радостей. У него не оставалось даже воспоминаний, к которым он мог бы возвращаться — только несколько минут на рассвете и собственное воображение, чтобы представить, как оно бывает у других.       — Съемки завтра с восьми? — спросил Чимин, хоть и сам прекрасно это знал. — Тебе бы поспать.       — Скоро пойду. Ты тоже иди, хен.       Старший отхлебнул глоток остывшего чая и, пожелав спокойной ночи, вернулся в спальню. Чонгук поднял взгляд к окну. Там заметно посветлело: очертания здания напротив стали ярче, и темно-синие облака сменились светло-серыми.       Гук вздохнул. Каждый из них старался. Жить по совести, делать все возможное и сохранить связь с реальным миром, там, где громкое звание «айдол» отходило на второй план, уступая место таким простым понятиям, как «сын», «друг», «мужчина». Но не всегда получалось оставаться сильными. Чонгук слышал, как Тэхен плакал на прошлой неделе, запершись в ванной. Слышали все, но делали вид, что этого не было. Такое стало слишком частым явлением, чтобы обращать внимания, да и никто не хотел признаться в том, что так болело — каждый трепетно хранил этот негласный секрет на семерых.       В общежитии послышалось копошение, и первые шлепки тапок о пол, принадлежавшие Джин-хену, привели обладателя на кухню, где он, кивнув Гуку, занялся завтраком. Позже подтянулись Хосок и Юнги, которые, зевая, заняли свои места за столом. Завершающими прибыли Тэхен и Чимин — последний все так же сверлил младшего взглядом, стараясь угадать, спал ли донсэн*** этой ночью. Когда собрались все, Намджун, как лидер, сообщил расписание на день и сказал напутственные слова. После без лишних слов группа встала из-за стола и спустилась вниз к поджидавшей их там машине. Кнопка «старт» нажата, следующие двадцать четыре часа под маской айдола пошли, обязуя их носителей благодарно улыбаться, тренируясь до изнеможения в залах для практики.       Но это ничего. Это то, что Чонгук умеет лучше всего.       Наступил девятый час. Съемки были в полном разгаре, и Гуку дали небольшой перерыв. Спрятавшись в углу за декорациями, парень держал в руках мобильный телефон, не решаясь нажать на кнопку вызова. Быть честным и говорить о себе — именно этого не мог парень. Не мог, как Тэхен, звонить родителям по несколько раз в неделю, пропадая на целый час на балконе за разговорами. Не мог постоянно врать матери, что все хорошо, что он в порядке. Не мог каждый раз слушать ее рыдания в трубку и сдержаться в ответ.       Именно поэтому этот звонок давался так тяжело. Потому что на простой вопрос, который мама никогда не забывала задавать, — «Как ты, сынок?» — он всегда лгал. Улыбался, в то время как по щекам текли слезы, и сердце больно сжималось, а к горлу подступал ком, затрудняя дыхание. Хотелось разрыдаться в голос, попроситься снова на ручки и сказать о том, что он устал. Смертельно устал и хочет просто отдохнуть; сказать, что бесконечные тренировки уже достали, что хочется хоть раз поспать больше четырех часов в сутки, что нога все еще болит от травмы с прошлого концерта. Признаться, что, сколько бы они ни старались, этого недостаточно, что всегда есть те, кто ненавидит. И спросить, как же справляться с этой ненавистью. Справляться со всем этим. Рассказать о том, что безумно хочется жить нормальной жизнью, ходить в кино с друзьями, спать на парах в университете и сетовать на то, что денег не хватает — как делают все его знакомые. Приглашать девушек на свидания, устраиваться на работу, уставать и возвращаться домой по вечерам, чтобы посмотреть вместе со старшим братом футбол. А раз в месяц выбираться в горы семьей, чтобы там, мечтательно задрав голову вверх, думать о жизни, чувствовать каждое ее мгновение.       «Нет», — Чонгук замотал головой, и радужная картина со снежными горами, сверкающими в лучах солнца, разбилась вдребезги, осколками оседая у ног парня.       «Я просто хочу, чтобы мы все были счастливы».       И именно ради этого Чонгук продолжает улыбаться, глядя в камеры, продолжает тренироваться в студии, пока легкие не откажут. Именно поэтому он остается сильным. Тот путь, что он выбрал — стоять перед миллионной аудиторией и петь, и этот выбор — единственно верный. Чонгук кивнул себе и набрал номер.       Вдох-выдох. Пошел первый гудок, после которого тут же послышался такой родной и такой любимый голос.       — Сынок!       Чонгук улыбнулся в трубку, по интонации чувствуя радость матери. Посыпались поздравления, обмен новостями; мама рассказывала об успехах брата в университете, Гук пообещал выслать подарок на день родителей, на что получил новую порцию слез.       Наконец вопрос, неизбежный, был произнесен:       — Как ты сам, сынок?       Чонгук на мгновение замолчал, перебирая в уме возможные варианты, и, улыбнувшись, остановился на единственно, как он считал, правильном:       — Работаю.